— Хорошо, но что выиграла от этого Клодия? — поинтересовался я.
— Судя по тому, как ты описал сегодняшнюю сцену в ее саду, я полагаю, она также была не прочь сблизиться с плебеями. Слухи, признаюсь! — торопливо добавил Экон, когда я поднял палец.
— Тогда другой факт, — сказал я. — Они не родные брат и сестра.
— Я думал, родные.
— Нет, Клодия старше остальных, и у нее была другая мать. Видимо, мать умерла при родах Клодии. Вскоре после этого Аппий Клавдий женился второй раз и произвел на свет еще трех мальчиков и двух девочек, причем младшим из мальчиков был Публий Клавдий, ныне Клодий. Клодий должен быть примерно твоего возраста, Экон, лет тридцати пяти, а Клодия лет на пять старше его.
— Значит, они родные лишь наполовину, — сказал Экон. — Так что любая связь между ними — вымышленная или иная — кровосмесительна лишь наполовину.
— Хотя подобная разница ничего не значит для людей по эту сторону от Египта, — сказал я. — На самом деле — это опять слухи — говорят, будто Клодий был любовником всех трех своих сестер — двух родных, младших, равно как и старшей Клодии. Так же как известно, что старшие братья Клодия якобы отдавали его на содержание мужчинам, когда он был мальчиком, за немалые деньги.
— Но я думал, что Клодий и его семья и так были богаты.
— Сказочно богаты по нашим меркам, Экон, но недостаточно для людей равного с ними положения. Во времена гражданских войн, когда Клодий и Клодия были еще детьми, их отец Аппий выступал на стороне Суллы. Когда Фортуна повернулась к Сулле спиной, Аппий был вынужден бежать из Рима на несколько лет. Детям пришлось самим позаботиться о себе в городе, полном врагов. Клодии, старшей из них, в то время едва исполнилось десять. То были трудные годы для всех — об этом едва ли стоило напоминать Экону; именно в те годы беспорядочных гражданских столкновений умер его отец, а мать дошла до такой бедности, что в конце концов была вынуждена выгнать его на улицу, чтобы он сам добывал себе пропитание, откуда я и взял его в свой дом и усыновил.
— Когда Сулла наконец восторжествовал и стал диктатором, Аппий Клавдий вернулся и в короткое время достиг процветания. В год, когда Сулла сложил с себя полномочия, он был избран консулом. После этого он получил награду за службу, став наместником одной из провинций — Македонии, кажется, — где выжимал из местного населения налогами все соки, собирая дань с их вождей и отправляя серебро домой, чтобы его сыновья могли начать успешную политическую карьеру, а дочери имели бы богатое приданое. Именно так бывает с каждым римлянином, добившимся успехов в политике. Но не в случае с Аппием Клавдием. Он умер в Македонии. Налоги и дань с местного населения стал получать его преемник, а единственное, что досталось детям Аппия Клавдия из Македонии, — это прах их отца. После этого для них, надо полагать, наступили трудные времена. Они никогда не были бедны настолько, чтобы вовсе исчезнуть из вида, но, видимо, им пришлось извлечь все запасы и выскрести все углы, чтобы сохранять вид наружного благополучия — тот вид мелочного унижения, который привилегированные патриции ненавидят больше всего.
Оставшись без отца, дети, должно быть, завели в доме собственные порядки. Сошелся ли Клодий со своими сестрами, словно самец во время гона в овечьем стаде, когда рядом нет пастуха, чтобы развести их? Этого я не знаю, но сам факт того, что они выросли в мятежном, зачастую враждебном им городе, в то время как их отец годами не бывал дома и умер, когда они были еще достаточно молоды, должен крепко привязать детей друг к другу — пожалуй, необычайно или даже неестественно крепко. И хотя я серьезно сомневаюсь, чтобы Клодий играл роль проститутки в строгом коммерческом смысле этого слова, — подобные разговоры очень сильно похожи на клевету, — учитывая обстоятельства, нетрудно вообразить, что он мог использовать доставшиеся ему от природы прелести для того, чтобы снискать расположение тех, от кого зависело его собственное благополучие и продвижение его братьев. Также нетрудно представить, что могли найтись люди, считавшие его привлекательным. Даже сейчас у Клодия внешность мальчика — худощавое сложение, стройные бедра, широкая грудь. Гладкая кожа. Лицо как у сестры…
— Да, я уже начал забывать, что ты видел его голым, — сказал Экон, подняв бровь. Я пропустил мимо ушей его поддразнивание.
— Третье имя, связанное с их ветвью рода Клодиев, — Пульхр, что означает, как ты знаешь, «красивый». Полное имя Клодия — Публий Клодий Пульхр, а сестры его — Клодия Пульхр. Я не знаю, насколько древнее это имя и кто из их предков был настолько тщеславен, чтобы принять его, но совершенно точно, что нынешнему поколению оно вполне подходит. Пульхры, в самом деле! Да, я знаю, что говорю, поскольку видел их обоих обнаженными или почти обнаженными — это факт, без всяких сплетен! Поэтому я вполне могу себе объяснить, что находятся люди, которым, после того как они видели их вместе, нравится рисовать в своем воображении, как Клодий и Клодия занимаются любовью, будь это правдой или нет.
— Папа, твои глаза блестят!
— Ни в коем случае. Но все это неважно. Всем известно, что Клодии привлекательны на вид, и все подозревают, что оба они испытывают любовные удовольствия чаще, чем следовало бы. Что еще мы знаем о них? Думается, впервые я услышал о Клодии, когда он выступил обвинителем на процессе девы-весталки.
— Ах да, он обвинил Катилину в обольщении весталки Фабии.
— Но когда и Катилина, и весталка были оправданы, Клодию сделалось слишком жарко в Риме, так что он вынужден был бежать в Байи, пока страсти не поостынут. В тот раз он здорово обжегся. Мне кажется, ему в то время не исполнилось еще и двадцати. Я никогда не мог понять, чего он добивался, разве что просто хотел разжечь какие-нибудь беспорядки. Может, он еще не был как следует уверен в себе и всего лишь пробовал силы.
— Следующее, что я о нем помню, произошло несколько лет спустя, — сказал Экон. — Что-то о возбуждении мятежа в войсках.
— Да, когда он отправился служить на Восток адъютантом при своем зяте Лукулле. Клодий поставил себя там защитником солдатских интересов. Они уже и так были недовольны тем, что Лукулл ведет их от кампании к кампании без всякого окончания войны в перспективе и без твердых надежд на вознаграждение, тогда как солдаты в войсках Помпея получали усадьбы и поместья за меньший срок выслуги. Клодий обратился к солдатам с памятной речью, заявив, что они заслуживают большего от своего полководца, чем шанс отдать свою жизнь при охране его личного каравана верблюдов, груженных золотом. «Если наша судьба в том, чтобы закончить свои дни в сражении, то не лучше ли поберечь то, что осталось от наших тел и душ для другого полководца, который высшей своей славой будет почитать богатство собственных солдат?»
— Папа, что за удивительная у тебя память, если ты запоминаешь все речи, даже услышанные из вторых рук?
— Такая память скорее проклятие, чем благо, Экон. Итак, ты видишь, что Клодий был подстрекателем толпы уже тогда, принимая сторону масс против их вожаков, выступая в оппозиции существующему статус-кво. Неудивительно, что он принял плебейскую форму своего имени.
— А затем следующий скандал, — сказал Экон. — Случай с Благой богиней.
— Да. Неужели это было всего шесть лет назад? Я вижу особую иронию в том, что человек, начинавший в качестве обвинителя весталки и ее предполагаемого любовника, умудрился сам попасть в такую кощунственную переделку. Говорят, — это слухи, не факты, — что Клодий в то время пользовался особой благосклонностью Помпеи, жены Цезаря, но Цезарь обнаружил их связь и приставил свою мать, чтобы она следила за Помпеей, словно цепной пес, так что любовники не имели никакой возможности видеться. Однако Клодий, который не терпел, чтобы ему отказывали в его желаниях, разработал план, как добраться до Помпеи. Он решил проникнуть на женский праздник Благой богини Фавны, который в тот год проходил в доме Цезаря. Мужчины туда не допускались, разумеется. Как Клодий мог пробраться в дом? Переодевшись женщиной, разумеется! Представь его переодетым певичкой, в шафрановом одеянии, в ярко-красных штанах и обуви без задников — интересно, может, он воспользовался помощью сестер?
— Кто знает, вдруг он не в первый раз надевал столу, — сказал Экон.
— Думаю, он не мог противостоять искушению овладеть Помпеей прямо в постели Цезаря, пока мать Цезаря и десятки прочих женщин будут петь и жечь благовония в соседней комнате. Интересно, Клодий собирался оставаться в столе, предаваясь любви с Помпеей?
— Папа, я протестую! Твое распаленное воображение искушает тебя принять на веру слухи, а затем смешать их с клеветой.
— Хорошо, Экон. Постараюсь вернуться к фактам. История такова, что Клодий почти преуспел в своем замысле. Воспользовавшись дымом благовоний и общей суматохой, связанной с пением и танцами, — кто знает, какого рода ритуалы выполняют эти женщины за закрытыми дверями? — Клодий сумел проскользнуть в дом и разыскать одну из рабынь Помпеи, ожидавшую его. Рабыня отправилась искать госпожу, но долго не возвращалась. Тогда Клодий потерял терпение и начал сам обыскивать дом, стараясь держаться подальше от света, наблюдая за происходящим.
— Хотел бы ты знать, что он там увидел?
— Разве не хотел бы того же любой мужчина, Экон? Но Клодию не повезло, и он натолкнулся на другую рабыню, которая заметила его нерешительность и невинно спросила, кого он ищет. Он стал отвечать, что разыскивает рабыню Помпеи, но не смог изменить свой низкий голос. Девушка испустила крик. Клодию удалось спрятаться в кладовой, но женщины зажгли факелы и принялись обыскивать дом, пока не откопали его и не выкинули на улицу.
— Ну, — шутливо сказал Экон, — если ничего больше не произошло, то Клодий на опыте опроверг старое суеверие, известное всем нам с детских лет, что мужчина, подсмотревший тайные церемонии Благой богини, немедленно ослепнет.
— Клодий остался зрячим, вне сомнений, но на его месте я пожелал бы оглохнуть, чтобы не слышать шума, который его поступок поднял в городе. Женщины вернулись домой и рассказали своим мужьям о происшедшем, а ты сам знаешь, какие мужчины сплетники. На следующее утро о скандале говорили во всех тавернах и на всех перекрестках Рима. Благочестивые пришли в возмущение, нечестивые удивились, и я уверен, что и в том и в другом лагере нашлись такие, кто здорово завидовал Клодию. Об этом деле говорили несколько месяцев, а потом на время забыли, пока кто-то из врагов Клодия не решил привлечь его к суду за святотатство.