— Но все же это произошло?
Она подошла к маленькому столику, уставленному множеством одинаковых глиняных фигурок. Они были размером с палец ребенка и ярко окрашены. Она взяла одну из них и бесцельно крутила в руках.
— Кто послал тебя задавать вопросы?
— Как я уже сказал твоему мужу, один из друзей Диона.
Она фыркнула.
— Напрасно скрываешь. Я могу догадаться сама.
— Неужели?
— Клодия. Я права? Можешь не отвечать. Я читаю по твоему лицу так же отчетливо, как и по лицу Луция.
— Как ты догадалась, кто нанял меня?
Она пожала плечами и стала вертеть в пальцах маленькую глиняную фигурку. Это была исполненная по обету статуэтка Аттиса, супруга-евнуха Великой Матери, Кибелы, изображавшая его стоящим с руками, сложенными на внушительном брюшке, в красной фригийской шапке с круглым, загнутым вперед колпаком.
— У нас есть свой способ поделиться тем, что мы знаем.
— «У нас»?
— У нас, у женщин.
Я почувствовал укол в позвоночнике, и у меня возникло ощущение, что я уже вел этот разговор раньше — с Вифанией, когда она сообщила мне, что Клодия и Целий больше не любовники, а я спросил, откуда она это может знать: у нас есть свой способ поделиться тем, что мы знаем. На секунду меня осенило озарение, словно ненадолго приотворилась дверь, за которой я успел заметить незнакомую комнату. Жена Луция заговорила снова, и дверь захлопнулась.
— Нет никаких сомнений в том, что раб Диона был отравлен. Видел бы ты беднягу. Если бы Луций держал глаза открытыми, вместо того чтобы глядеть по сторонам, когда раб умирал, ему было бы труднее произносить свои бойкие тирады о «естественных причинах». Но Луций всегда легко поддавался тошноте. Он может писать свои безделицы о женщинах, сжигаемых на кострах, и детях, разрубленных на куски при взятии Карфагена, но у него слишком слабый желудок, чтобы смотреть на то, как рвет раба.
— Это был один из симптомов?
— Да. Раб побелел, как мрамор, и ударился в конвульсии.
— Но если раб отравился, попробовав пищу, приготовленную для Диона, то как яд мог попасть туда?
— Его положили кухонные рабы, разумеется. Я даже думаю, что знаю, кто именно.
— Да?
— Джуба и Лакон. Эта парочка вечно что-нибудь затевала. Они слишком хитры на свою же беду. Носились с фантазиями, что однажды выкупятся на свободу. Джуба, должно быть, сумел улизнуть куда-то из дома во второй половине того дня, потому что я застала его, когда он пробирался обратно. На мои вопросы, где он был, попытался отделаться, разыгрывая из себя дурачка и переспрашивая каждое слово, как это принято у рабов. Он заявил, что ходил на рынок. Я уже не помню, что он выдумал, но раб даже показал мне маленькую сумку, которую держал в руках. Вот это выдержка! Скорее всего, там и был яд. Позже я поймала его, когда он шептался на кухне с Лаконом, и еще подумала про себя: что это они опять затевают? Они-то и готовили блюдо, которое убило раба Диона.
— Дион говорил мне, что у твоего мужа в тот день был посетитель.
— Публий Асиций. Тот, которого потом обвинили в том, что он заколол Диона в доме Копония, хотя и не смогли этого доказать. Да, он приходил к Луцию как раз в то время, когда Джуба должен был улизнуть из дома. Но я не думаю, чтобы Асиций сам передал яд, если ты это полагаешь. Он даже близко не подходил к кухонным рабам.
— Но он мог находиться здесь для отвлечения, чтобы занять твоего мужа, пока Джуба будет ходить за ядом, который мог передать ему кто-то еще.
— Что за воображение у тебя! — язвительно сказала жена Луция.
— А где сейчас Джуба? Ты позволишь мне поговорить с ним?
— Я бы позволила, если бы могла, но его больше нет здесь. Джуба и Лакон не живут в этом доме.
— А где?
— После того как его раб умер, Дион ужасно разозлился. Он кричал, бранился и требовал, чтобы Луций расследовал, кто из рабов пытался отравить его. Я указала на подозрительное поведение Джубы и Лакона, но Луций и слушать не хотел о яде. Но неожиданно через несколько дней он решил, что Джуба и Лакон — обученные рабы-повара — принесут больше пользы, занимаясь физическим трудом на рудниках. Луций владеет долей доходов с серебряного рудника в Пицене. Туда он и отправил этих рабов — с глаз долой, из сердца вон. — Она подняла вверх фигурку Аттиса и постучала по ней указательным пальцем: — Но вот что самое любопытное: когда Луций объявил, что отправляет Джубу и Лакона на рудники, они внезапно предложили выкупить себя. Каким-то образом из тех медяков, что давал им Луций каждый год на празднование сатурналий, этой парочке удалось насобирать серебра достаточно, чтобы оплатить свою свободу.
— Это было возможно?
— Совершенно невозможно. Луций обвинил их в краже из домашней кассы.
— Они могли это сделать?
— Ты полагаешь, я похожа на женщину, которую могут обкрадывать собственные рабы? — Она одарила меня взглядом, рассчитанным на то, чтобы испепелить на месте любого раба. — Но такого объяснения решил придерживаться Луций, и ничто не могло переубедить его. Он забрал у них серебро, отослал их на скорую смерть в рудники, и с этим было покончено.
— А откуда, как ты думаешь, они взяли это серебро?
— Не будь наивен, — сказала она. — Кто-то подкупил их, чтобы они отравили Диона, разумеется. Возможно, они получили лишь часть платы, поскольку не довели дело до конца. Если бы полной хозяйкой этого дома была я, то пытала бы их до тех пор, пока вся правда не вышла бы наружу. Но рабы принадлежат Луцию.
— Эти рабы знают правду.
— Эти рабы знают кое-что. Но теперь они далеко от Рима.
— И их нельзя вынудить подтвердить что-нибудь без согласия на это их хозяина.
— Которого Луций никогда не даст.
— Кто же дал им серебро? — пробормотал я. — Кому удалось это сделать?
— Полагаю, ты должен установить это, — коротко сказала она и вернулась к маленькому столику, поставив на место глиняную фигурку Аттиса. Я подошел к ней и уставился на маленькие статуэтки.
— Почему их так много и они все одинаковые? — спросил я.
— Потому, что скоро праздник Великой Матери, разумеется. Это изображения Аттиса, ее супруга. Для подарков.
— Никогда не слышал о таком обычае.
— Мы обмениваемся ими только между собой.
— «Мы»?
— К вам это не имеет никакого отношения.
Я протянул руку, чтобы взять одну фигурку, но она неожиданно сильно схватила меня за запястье.
— Я сказала, к вам это не имеет никакого отношения. — Она отпустила меня и хлопнула в ладоши. В комнату вбежала девушка. — А теперь пора. Рабыня проводит тебя до выхода.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ближайший путь к дому Тита Копония, где умер Дион, вел меня обратно той же дорогой, которой я пришел к Лукцею. Вновь проходя мимо бывшего жилища Марка Целия, я заметил, что надпись «Продается» красуется на прежнем месте, а непристойная картинка внизу замазана краской. Подручных Клодия можно было обвинять в чем угодно, но не в отсутствии расторопности.
Тит Копоний принял меня сразу, и вскоре я сидел в его кабинете с чашей подогретого вина в руках. Если кабинет Луция Лукцея был посвящен седой старине, связанной с завоеванием Карфагена, то кабинет Тита Копония являл собой непреходящий триумф греческой культуры. Раскрашенные черным по красному фону чаши для питья, слишком древние и дорогие для употребления, были выставлены на полках. Небольшие статуэтки великих героев и бюсты великих мыслителей стояли на пьедесталах вдоль стен. Шкаф с отделениями для свитков был полон цилиндрических кожаных футляров, а на маленьких цветных табличках, свисавших с каждого цилиндра, я заметил имена греческих драматургов и историков. Сама комната была обставлена в безупречном стиле — греческие кресла с высокими спинками, греческой работы ковер с геометрическим узором на полу, все в гармоничном сочетании, пропорционально отведенному для каждой вещи пространству.
Копоний был высоким человеком с длинным прямоугольным лицом и благородным носом; даже сидя он производил величественное впечатление. Волосы у него были короткие и очень курчавые, черные, но уже седые на висках. Одежда и манеры его были столь же элегантны, как и комната, в которой мы сидели.
— Полагаю, ты пришел ко мне спросить насчет Диона… — начал он.
— Что заставляет тебя так думать?
— Брось, Гордиан. Твоя репутация известна. Я также знаю, что сын Бестии выдвинул обвинение против Марка Целия в том, что тот пытался отравить Диона, помимо всего прочего. Не нужно быть философом, чтобы догадаться, что привело тебя в дом, где умер Дион. Единственное, чего я не знаю, так это кто послал тебя — сын Бестии, чтобы собрать обвинения, или Целий, для собственной защиты.
— Ни тот ни другой, на самом деле.
— Тогда это загадка.
— Не для всех, видимо, — сказал я, вспомнив жену Лукцея. — Какая разница, кто послал меня, если я хочу узнать правду?
— Большинство людей преследуют собственные скрытые цели, даже когда ищут правду. Месть, оправдание, власть…
— Справедливость. Для Диона.
Копоний поставил чашу с вином и сложил свои длинные, изящные руки на коленях.
— Когда-нибудь, когда у нас будет больше свободного времени, мы обязательно обсудим это слово — «справедливость» — и тогда посмотрим, сумеем ли мы прийти к взаимно приемлемому определению этого понятия. В настоящий момент я понимаю так, что ты хочешь установить истину в отношении личности убийцы Диона. Достаточно честное стремление, хотя не думаю, что смогу помочь тебе.
— Почему же нет?
— Я не могу сказать тебе того, чего сам не знаю.
— Может быть, ты знаешь больше, чем сам осознаешь.
— Говоришь загадками, Гордиан?
— Жизнь полна загадок.
Копоний задумчиво посмотрел на меня с кошачьим выражением в глазах.
— Насколько я понимаю, обвинения, выдвинутые против Целия, касаются нападений на египетское посольство по пути в Рим и попытки отравить Диона в доме Лукцея. То, что случилось в этом доме, даже не вошло в список.
— Формально нет. Но обвиняющая сторона намерена сконцентрироваться на попытке отравления, а настоящее убийство использовать в качестве дополнительной улики.