Мы ступили в узкую длинную комнату, тут и там разделенную складными ширмами. Комната была набита посетителями, которые стояли группами или сидели в креслах и на скамьях вокруг небольших столов. Светильники были наполнены маслом низкого качества, которое давало столько же дыма, сколько и огня, наполняя комнату желтым туманом, от которого у меня на глаза навернулись слезы. Я услышал смех, ругань и стук костей, за которым следовали вспышки триумфальных криков и возгласов отчаяния. Почти все посетители были мужчинами. Немногочисленные женщины вели здесь свою торговлю, что было видно сразу.
Одна из них неожиданно вынырнула из желтого тумана и обвилась вокруг Катулла, словно цепкая виноградная лоза. Я заморгал слезящимися глазами, и виноградная лоза превратилась в угодливую рыжеволосую девицу с лицом в форме сердца.
— Гай, — замурлыкала она, — кто-то из девушек сказал, что ты вернулся. И с бородой! Ну-ка, дай я ее поцелую.
Катулл замер и отпрянул в сторону с болезненным выражением лица.
— Не сегодня, Ипситилла.
— Почему нет? Прошел целый год с тех пор, как я в последний раз ела тебя за ужином. Я проголодалась.
Катулл выдавил улыбку.
— Не сегодня.
Она оторвалась от него, сузив глаза.
— Все чахнешь по своей Лесбии?
Он поморщился и, взяв меня за руку, подвел к скамье, которая только что освободилась. Раб принес нам вина. Катулл оказался прав: качество его было отвратительным, особенно после вина, приправленного медом, которым угощал меня Клодий. Но Катулл выпил свою чашу без колебаний.
Неподалеку от нас, сгрудившись вокруг небольшого стола, несколько молодых людей самого грубого вида кидали кости, сделанные на старинный манер, — четырехгранные, из таранной кости овцы, с цифрами I, III, IV и VI на каждой из четырех длинных сторон. Каждый из играющих по очереди складывал четыре такие костяшки в стакан, встряхивал его, произносил имя божества или своей возлюбленной и бросал кости на стол. Судья определял комбинацию и выкрикивал название броска, за которым следовали злорадные или насмешливые вопли.
— Во времена моей молодости законы против азартных игр соблюдались строже, — сказал я, — за исключением, конечно, времени сатурналий.
— В Таверне Распутства всегда царят сатурналии, — усмехнулся Катулл.
— Геркулес! — крикнул один из игравших. Затарахтел стаканчик, застучали по столу кости.
— Телец! — объявил судья. — Три единицы и шестерка.
Следующий играющий выкрикнул женское имя и бросил кости.
— Собака! — провозгласил судья. — Четыре единицы — самый слабый ход! — Игрок застонал от невезения и проклял возлюбленную, чье имя призывал в надежде на удачу.
Катулл глядел на толпу затуманенным взглядом. Дым стоял такой густой, что я едва мог различить лица, не говоря уже о том, чтобы узнать кого-нибудь.
— Ты хотел поговорить, — напомнил я.
— У меня язык не поворачивается. Я хочу еще вина.
— Тогда я буду говорить. Это ты шел за мной по Крутой аллее две ночи назад?
— Я.
— Кто послал тебя?
— Никто.
— Тогда зачем ты следил за мной?
— Я следил за тобой и до этого. Видимо, ты не так уж проницателен, как думаешь. Я был неподалеку от ее дома, когда ты пришел туда с Тригонионом. Я тогда только что вернулся в город.
— Ты только что вернулся и сразу же отправился к дому Клодии?
Он приложил палец к губам.
— В этом месте называй ее Лесбией.
— Почему?
— Это мое секретное имя для нее. В стихотворениях. И в местах, подобных этому.
— Почему «Лесбия»?
— Лесбос был островом Сапфо, которая разбиралась в любви лучше, чем кто-либо из поэтов, живших до пли после нее. А Гомер назвал женщин Лесбоса «самыми прекрасными женщинами в мире».
— Разве Гомер не был слеп?
Катулл бросил на меня презрительный взгляд.
— Эту строчку произносит Агамемнон.
— Ну хорошо, пусть Лесбия. Разве тебе не сказали, когда ты пришел к ней в тот день, что ее нет дома?
— Нет. Я не стучал в двери. Я ждал. Наблюдал. Я не был готов увидеть ее снова лицом к лицу.
— Ждал и наблюдал где? Это же глухой тупик.
— Там есть дверной проем, достаточно глубокий, чтобы укрыться. Затем явился ты со своим телохранителем и маленьким галлом. Я находился достаточно близко, чтобы уловить слово «сад», поэтому, когда вы прошли вперед, я отправился следом. Чем вы занимались с ней вдвоем в палатке на берегу?
— Думаю, это тебя не касается.
— Более того, что вы делали там втроем, после того как появился Лесбий, обнаженный и мокрый от речной воды?
— Лесбий?
— Ты знаешь, о ком я говорю.
— Ты видел, как он вошел в палатку?
— Я притаился среди ветвей на берегу реки. — Он уныло усмехнулся. — Должно быть, ты думаешь, что я полный дурак.
— Ты отправился за мной, когда я ушел оттуда?
— Я проводил тебя до самого твоего дома, затем до другого дома в Субуре, а затем пошел за тобой обратно. Ты так ни о чем и не догадывался до самой Крутой аллеи, верно? Ты со своим телохранителем устроил мне ловушку наверху, так что я удрал, словно кролик. Я решил, что если ты один из тех грубиянов, которых она берет себе в любовники, то можешь быть очень опасен.
— Говорю тебе, я не ее любовник. Просто «наемник», как назвал меня сегодня Клодий.
— Лесбий! — упрямо сказал он. Дешевое вино уже начало оказывать на него свое действие. — Ты вполне можешь быть и наемником, и любовником одновременно. Она стоит неизмеримо выше таких людей, как ты, но известно, что она может пренебречь предрассудками ради любви.
— Венера! — закричал судья, вызвав целую бурю голосов рядом с нами. Кто-то грохнул кулаком по столу, так что кости подпрыгнули, и выкрикнул обвинение в мошенничестве. Остальные хором заставили его замолчать.
— Бросок под названием «Венера», — сказал Катулл. — Это когда на всех четырех костях выпадают различные цифры. Не самая крупная комбинация, но самая удачная. Как ты думаешь, почему?
— Потому, что Венера любит разнообразие?
— Как и Лесбия. За исключением тех минут, когда она жаждет собственной плоти:
«Лесбий красив? Ну еще бы! Он Лесбии нравится больше,
Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом твоим.
Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом,
Если хоть трое друзей в рот поцелуют его».
Я улыбнулся и кивнул.
— Клодий сказал, что стихи ты пишешь лучше, чем люди Милона. И отвратительнее.
— Лесбий, — настойчиво повторил Катулл, — унижает меня такой похвалой.
— Я вижу, ты все же достаточно словоохотлив.
— И так же мучаюсь от жажды, как и раньше. Куда подевался этот раб? — Он ударил чашей по скамье, но звук потонул в общем шуме.
— Полагаю, что ты все же увидишься с ней в конце концов, — сказал я.
Он уставился в желтый туман невидящим взглядом.
— Я уже увиделся.
— Я имею в виду лицом к лицу. Поговоришь с ней.
— Я говорил с ней сегодня. Я провел с ней всю вторую половину дня.
— Что?
— Сегодня утром я наконец постучал в ее дверь. Старый раб сказал мне, что она с самого утра отправилась навестить кузину, прихватив с собой свою дочь. Поэтому я пошел слоняться по городу и в конце концов забрел в Сенийские бани. По чистой случайности я встретился там с тобой и имел возможность наблюдать эту потешную охоту за одним из друзей Целия. Что все это значило?
— Я расскажу тебе позже. Продолжай про… Лесбию.
— Наконец я покинул бани и пошел обратно к ее дому. По пути я заметил ее носилки возле дома одного из Метеллов. Она как раз собиралась уезжать вместе с дочерью. Они обе вышли из дверей. Прежде чем я успел отвернуться, она заметила меня. Трудно было понять, что отражается у нее на лице. Как ты думаешь, могут ли Лесбий и Лесбия читать друг у друга на лицах с одного взгляда? Как в зеркале? Остальные могут изучать их лица часами и все же оставаться в неуверенности, будто знают, что за ними скрывается. Есть что-то в ее глазах — словно стихотворение на чужеземном языке. Но более совершенное, чем любое стихотворение. Более болезненное.
Она пригласила меня к себе в носилки. «Куда?» — спросил я. «Домой. Я жду человека, который должен принести мне новости», — сказала она. Полагаю, она имела в виду тебя? «Я не хочу идти туда, если там будет кто-то еще», — сказал я. Она долго молчала, глядя на меня. Наконец сказала: «Метелла может еще побыть здесь с родственниками. Мы с тобой поедем в мой сад на Тибре».
Конечно, это была ошибка. В такой теплый день, когда все эти голые лягушки прыгают в воде и глазеют на нее, пока Лесбия глазеет на них. Или она флиртовала с ними, только чтобы уязвить меня? По крайней мере, там не было Хризиды, чтобы привести в палатку самую красивую лягушку, как это у Лесбии в обыкновении. Она пригласила меня на свой пир, что состоится на днях. Она была очень вежлива. «Должно быть, у тебя много новых стихотворений, написанных за время путешествия, которыми ты мог бы поделиться с нами?» Будто я просто знакомый, которого можно привести, чтобы развлечь ее обожателей. Но знаешь что, — тут он хмуро улыбнулся, — у меня действительно есть новое стихотворение, и я прочитаю его у нее на пиру. Кое-что подходящее к теме праздника Великой Матери. Полагаю, ты тоже будешь там.
— Я? Меня не приглашали. Странно, не правда ли, учитывая, что я ее новый любовник и все такое.
— Не поддразнивай меня, сыщик. С меня хватит насмешек для одного дня. Когда солнце начало садиться, она решила покинуть сад как раз в тот момент, когда я собрался сказать ей то, что должен был сказать. Ей нужно забрать Метеллу, объявила она, а вечером она ожидает брата. «Пойдем со мной, если хочешь», — сказала она, будто у меня хватит смелости находиться сразу с ними обоими. Я сказал, что сам вернусь в город.
— По в конце концов ты снова оказался возле ее дверей.
— Словно мотылек, летящий на пламя, только вот пламя это скорее замораживает, чем обжигает.
Неожиданно появился раб с вином и по знаку Катулла наполнил наши чаши. Я попробовал его и чуть не выплюнул, но Катулл выпил, не колеблясь.