— Так что именно произошло сегодня в Сенийских банях? — спросил он. — Когда я сказал сегодня в саду, что был там, Лесбия вдруг вся превратилась в слух, настойчиво выпытывая у меня детали странной охоты, свидетелем которой я стал. Она знала, в чем там дело, верно? Но она так же держала рот на замке, как и ты.
Неудивительно, что Клодия не стала будить меня, когда пришла домой, подумал я. От Катулла и от Варнавы она знала достаточно. Или она так страстно хотела остаться наедине с братом, чтобы беспокоиться из-за доклада какого-то наемника?
— Тебе известно об обвинениях, предъявленных Марку Целию? — спросил я.
— Это единственное, о чем я слышу с тех пор, как вернулся в Рим. Говорят, на этот раз он завяз крепко.
— Твоя Лесбия и Лесбий приложили руку к этому обвинению. Неофициально, конечно, но они весьма желают собрать против Целия улики, доказывающие его участие в покушении на убийство.
— Это я слышал. Для этого она тебя и наняла?
— Да.
— Так вот, значит, как получилось между ней и Целием. Я любил их обоих. Блестящая Венера римского общества, дерзкий Адонис. Что удивительного в том, что эти двое решили полюбить друг друга и выкинули неотесанного веронского деревенщину из своей постели? Они вдвоем без меня — этого я не мог вынести, — речь его начала заплетаться от вина. — Лучше бы ее муж не умер. Старый добрый Квинт Метелл Целер, тяжеловесный рогоносец. Тогда она была верной мне! Но после того, как Целер умер, она превратилась в женщину, которая живет сама по себе и принадлежит, кому хочет. Но даже это было лучше, чем если бы она завела себе фаворита и выгнала меня вовсе. Но вот она выбрала Целия, и я стал еще одним из множества ее бывших любовников. В этой таверне полно подобных бедняг. Я могу указать тебе дюжину мужчин, которые имели ее. Я думал, год, проведенный вдали от Рима, излечит мою боль. Но рана все еще кровоточит, а я все мечтаю о ноже, который ее нанес.
— Она больше не любит Целия, — сказал я. — Он бросил ее, насколько я могу судить. Она очень переживает. Знай, что она решила добиться его краха и целиком поглощена своей задачей, если это может принести тебе какое-то облегчение.
— Облегчение? Знать, что другой человек проник ей в душу, что он стал ей небезразличен настолько, что она чувствует боль, когда он бросает ее, и что боль эта так сильна, что она хочет уничтожить этого человека? Со мной она рассчиталась одним движением руки — больше никаких объедков никчемному псу! Целий оставил ее, и она сходит с ума. В чем же тут облегчение?
— Желание уничтожить тут взаимное, по крайней мере если верить Лесбии. Происшествие в банях связано именно с этим. Друг Целия Лициний явился туда, чтобы передать яд кое-кому из ее рабов, потому что Целий думал, что может подкупом заставить их отравить свою хозяйку.
— Убить Клодию? — Катулл был настолько напуган либо настолько пьян, что позабыл выдуманный им псевдоним. — Нет, Целий никогда бы не сделал этого. Я не верю.
— Она заявляет, что он сперва опробовал яд на своем рабе и глядел, как тот умирает у него на глазах.
— Я не верю этому. Целий может убить раба, не испытывая ни капли вины. Но я не верю, чтобы он мог обратить яд против нее.
— Даже от отчаяния? Обвинения против него серьезны. Жизнь его будет загублена, если его признают виновным. Униженный, забытый, изгнанный из Рима.
— Изгнанный из Рима — я знаю, что такое одиночество. — Катулл уставился в свою чашу.
— Разве ты не поверишь, что он способен уничтожить Лесбию, чтобы спасти себя?
— Уничтожить Лесбию? Нет, только не ее. Никогда.
— Может быть, он никогда не любил ее так, как ты.
— Никто из них никогда не любил ее так, как я. — Катулл опять уставился в толпу рассеянным взглядом. — О Аид, — прошептал он. — Смотри, кто пришел.
Я прищурился сквозь туман, глядя на то, как три вновь вошедших человека стоят возле входа, озирая комнату в поисках места.
— Марк Целий собственной персоной, — сказал я. — И не один, а со своими друзьями Асицием и Лицинием, если я не ошибаюсь.
Целий заметил Катулла. На лице его отразилось сначала удивление, а затем молниеносная вспышка эмоций. Но он овладел собой, когда узнал меня. Он поколебался, затем махнул своим спутникам следовать за ним и подошел к нам.
— Катулл! — сказал он, вспыхнув сардонической усмешкой. — Когда ты вернулся?
— Несколько дней назад.
— И не зашел навестить меня? Мои чувства оскорблены.
— На самом деле я заходил к тебе, — сказал Катулл. — Заходил на твое прежнее место жительства. Соседи сказали, что Клодий выкинул тебя вон и продает дом. Они сказали, чтобы я искал тебя в лачуге твоего отца на Квиринальском холме.
— Тебе все равно следовало зайти, — на улыбку Целия даже не набежала тучка.
— Квиринальский холм не входит в круг моих обычных маршрутов. Потом, я не думаю, что дом твоего отца — подходящее место для приема гостей в привычном для тебя стиле.
— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
— Ну, вино, песни, распутные женщины, изобретательные любовные приготовления. Вряд ли твой отец одобрит такой образ жизни.
— Теперь я покончил со всем этим, — сказал Целий.
— По крайней мере до суда. Потом тебе придется покончить со всем этим независимо от своего желания.
Маска на лице Целия чуть не переломилась пополам.
— Я имею в виду, что нахожу больше неподходящими наиболее шумные привычки своей юности и порвал связь с наиболее сомнительными своими знакомыми. Возможно, ты правильно поступил, Катулл, что не стал заходить ко мне. Нужно ведь придерживаться определенных приличий, когда приглашаешь гостя в дом своего отца. Очень благоразумно с твоей стороны, что ты уберег меня от беспокойства хлопать дверью у тебя перед носом.
Наступила долгая пауза, в продолжение которой Катулл, задумчиво поджав губы, вертел в руках чашу, глядя за тем, как катаются по ее внутренней поверхности остатки вина.
— Полагаю, — произнес он наконец таким твердым низким голосом, что я затаил дыхание, — что такие оскорбления с твоей стороны, Марк Целий…
Целий напрягся, его друзья сделали то же самое.
— Оскорбления в таком духе с твоей стороны, Марк Целий, — продолжал Катулл, — под которыми я понимаю выведение аргументов из запутанных посылок посредством логических шагов — в общем, я думаю, Марк Целий, что ты еще не выпил достаточно вина сегодня ночью!
На лице Целия отразилось непонимание, затем он рассмеялся.
— Не совсем достаточно. А то, что ты, Гай Катулл, поливаешь меня такими грязными оскорблениями, означает, что ты сегодня выпил слишком много?
— Не стану спорить, — сказал Катулл, ухмыляясь, и допил остатки вина.
— Ничего страшного, — сказал Целий. — Ночь только началась. Еще много времени, чтобы я напился, а ты протрезвел.
— Думаю, ты знаком с моим другом Гратидианом, — сказал Катулл.
— Гордианом, — поправил я. — Да, мы с Марком Целием знакомы. Мы были соседями.
— А несколько раз наши дорожки пересекались в суде, — добавил Целий. — Впрочем, ни разу еще они не пересекались, как в этот раз.
Я пожал плечами.
— Не уверен, что я…
— Но разве не правда, Гордиан, что некая дама наняла тебя, и не для тех целей, для которых она обычно нанимает мужчин?
— Ты не стоишь того, чтобы поцеловать кончик ее мизинца! — выкрикнул Катулл уже без всякого дружелюбия в голосе. — И уж точно ты не смеешь оскорблять ее!
Лициний, который все это время разглядывал меня, внезапно заговорил:
— Погоди, теперь я вспомнил, где видел этого человека. Он же был сегодня в банях, когда я…
— Заткнись, Лициний, — прорычал Целий.
— Ведь это неправда, Целий, — Катулл порывисто наклонился вперед, настроение его менялось в мгновение ока. — Ведь неправда, что мне только что рассказал здесь Гратидиан — будто ты действительно хочешь причинить ей вред, так ведь? Только не ей. Ни по каким причинам. И уж конечно, не при помощи…
— Заткнись, Катулл, — процедил я сквозь зубы.
— Подожди-ка, я тоже узнал его! — Асиций ступил ближе, глядя на меня в упор. — Это же он прятался тогда в тени на другой стороне улицы в ту ночь, когда мы позаботились о том старике…
— Заткнись, Асиций! — заорал Целий достаточно громко, чтобы заставить вздрогнуть игроков рядом с нами. У одного из них дернулась рука при броске, и кости полетели на пол — дурное предзнаменование, отчего несколько человек тут же покинули игровой стол. Оставшиеся принялись громко обвинять дезертиров в суеверии.
Катулл поднялся, не совсем твердо держась на ногах.
— Ты ищешь, где бы присесть, Целий? Вот, бери мое место. Таверна Распутства стала слишком распутной даже для меня. Ты идешь, Гратидиан?
— Гордиан, — пробормотал я про себя, поднимаясь на ноги. Асиций и Лициний протолкались мимо меня и уселись за стол. Когда я стал обходить Целия, он схватил меня за руку и приложил губы к моему уху.
— Знаешь, ты ошибаешься. Я не убивал Диона, клянусь.
— Это только одно из предъявленных тебе обвинений, Марк Целий.
Он до боли сдавил мою руку и сказал, не повышая голоса:
— Но ты ведь занят только Дионом, не правда ли? Ты хочешь успокоить его дух, потому что знавал его раньше в Александрии. — Его красивое лицо больше не было бесстрастным. Безрассудный, отчаявшийся человек, сказал о нем Клодий. Я заглянул в его глаза и увидел в них страх.
— Откуда тебе это известно, Марк Целий? Откуда ты знаешь про меня и про Диона, а также о том, что меня наняла Клодия?
— Какая разница? Важно то, что ты ошибаешься. Это был не я. Я не убивал старика-египтянина. Клянусь тебе тенями своих предков!
— А твой друг Асиций?
— Он также не убивал Диона.
— Тогда кто?
— Этого я не знаю. Но не я.
— А в ночь убийства — где ты был вместе с Асицием, когда я увидел вас? Что вы двое тогда затеяли? Скажи мне и поклянись своими предками.
— Это больше, чем я могу тебе сказать.
— Но того, что ты сказал, недостаточно.
Целий сдавил мою руку.