— А почему ты неспокоен?
— Диана, если с кем-нибудь, кто был близок тебе, поступят несправедливо, разве ты не захочешь отомстить за него, чтобы возместить причиненный вред, если это в твоих силах?
Она задумалась над моими словами.
— Но Дион не был тебе близок.
— С твоей стороны самонадеянно судить об этом, Диана.
— Но ты едва знал его.
— В каком-то смысле, да. Но с другой стороны…
Она снова взяла в руки письмо.
— Это о нем ты говоришь, как о человеке «рационального интеллекта»?
— Да, в общем, о нем.
— Так разве он не был жестоким человеком?
— Говоря по-правде, я этого не знаю.
— Но вот же в письме ты пишешь…
— Да, я знаю, что там написано, — я съежился при мысли, что она прочтет это вслух.
— Откуда тебе известны о нем такие вещи? — Она внимательно наблюдала за мной. Я вздохнул.
— Из разных намеков от людей, у которых он жил здесь, в Риме. Видимо, Дион позволял себе вольности с кем-то из их рабынь. Возможно, он даже достаточно плохо с ними обращался. Но точно я ничего не знаю. Люди не любят обсуждать подобные вещи.
— Он не был таким, когда ты познакомился с ним в Александрии?
— Если и был, я ничего не знал. Нас связывало другое.
Она посмотрела на меня долгим, задумчивым взглядом. Это был не тот взгляд, которому она научилась у Вифании. Это был пронзительный, печальный взгляд, очень глубокий и всецело ее собственный — если только она не позаимствовала его от меня, подумал я, льстя собственному самолюбию. Каким глупым и далеким мне показался внезапно тот странный, сбивающий с толку момент, когда мне почудилось, что передо мной в обличии Дианы сидит ее мать.
Она поднялась и серьезно кивнула.
— Спасибо за то. что ты позволил прочитать мне письмо, папа. Спасибо, что поговорил со мной, — с этими словами она вышла из комнаты.
Я взял в руки письмо и перечитал его еще раз. Я поморщился над перечнем страстей, приписанных мною другим людям, и особенно над тем, что я сказал о Дионе: Что за жестокая страсть подстрекает человека рационального интеллекта домогаться унижения своего беспомощного партнера по половой связи?
О чем я думал, когда писал такое?
Я подожду писать Метону до окончания суда, когда у меня будут более существенные новости. Я велел одной из рабынь зажечь свечу от кухонного очага и принести мне. Когда она вернулась, я взял у нее свечу, положил пергамент с письмом в пустой светильник и сжег его дотла.
* * *
Весь день я провел в поисках.
Если Целий действительно хотел отравить Диона и Клодию, то где он достал яд?
Отравления стали печально привычным делом в Риме, и за последние годы мне пришлось познакомиться с различными смертельными зельями и порошками очень хорошо. Время от времени определенные количества различных ядов проходили через мои руки, и у меня дома был даже специальный запирающийся ящик для их хранения; клиенты, перехватив яд в качестве улики, предпочитали хранить его у меня, а не у себя дома, особенно если подозревали кого-либо из домашних или рабов в желании разделаться с ними.
За определенную цену в Риме любой человек может раздобыть яд, но надежных, неболтливых источников, к одному из которых, полагал я, и должен был обратиться Целий, не так уж много. За годы своей работы я в той или иной степени перезнакомился с большинством из них. Опросить этих людей я скорее всего поручил бы Экону, но поскольку Экона в городе нет, я принялся за это сам, набив кошелек деньгами для взяток и прихватив с собой Белбона в качестве охраны. Это была трудная задача, все равно что ловить змей, засевших под камнями. Поскольку мне, к счастью, известно, какие именно камни предпочитают эти змеи, я просто переходил от одного камня к другому, поднимая их и внутренне собираясь для неприятной встречи.
Поиски заставили меня посетить несколько лавок сомнительной репутации в окрестностях форума; старые, давно закрытые бани возле Фламиниева цирка; портовые верфи и склады в Навалиях; и наконец, по совету одного информатора мне пришлось вернуться в то место, которое Катулл называл Таверной Распутства. При свете дня она казалась более дряхлой, чем распутной; игроки в кости ушли, а шлюхи выглядели лет на десять старше, чем ночью. Единственными посетителями были несколько небритых пьяниц, которые, казалось, не в силах оторваться от скамей.
Мне посоветовали разыскать человека, который называл себя Распутом («Таверна названа по его имени», — сообщил мне мой информатор). Найти его оказалось нетрудно, поскольку на месте настоящего носа у него была кожаная нашлепка («О чем бы ты с ним ни говорил, никогда не спрашивай, где он потерял нос!» — предупредил меня информатор). Он довольно охотно подтвердил, что знает Марка Целия, — частого посетителя этой таверны, — но относительно яда объявил себя совершенно несведущим, и память его не прояснилась даже после того, как я тряхнул перед ним своим кошельком. Вместо этого он указал мне на скучающих женщин и предложил облегчить кошелек иным путем.
Итак, я обыскал все камни, которые мне были известны. Змеи обнажали свои зубы и шипели, но, хорошо это или плохо, ни одна не произвела на свет никакого яда.
Возможно, даже скорее всего Целий приобретал яд не сам, а получил его из того же источника, который нанял или подстрекнул его напасть на александрийское посольство, — то есть прямо от царя Птолемея или, что тоже могло быть, от его приятеля Помпея. В этом случае меня заранее ожидала неудача в попытке проследить происхождение яда. Сеть шпионов и прислужников, работающих на Помпея и царя, ничего не откроет постороннему человеку.
Если Целий убил Диона по требованию врагов последнего, то почему он это сделал? Потому, что был в долгу у Помпея? Это казалось вполне возможным. Если так, то мне может повезти в поисках человека, которому что-нибудь про это известно. Я вернулся на форум и начал искать различные источники информации, более охотно говорящие о политике, чем о ядах. Нетрудно было найти людей, желающих поговорить, но невозможно отыскать в их болтовне какие-нибудь твердые факты. Все обстояло так, как говорил Клодий: множество людей заявляли, что они «знают правду» (Целий пытался отравить Диона, и у него не получилось, тогда Целий и Асиций вместе закололи Диона), но ни один не мог привести этому сколько-нибудь веских доказательств.
Я отыскал тех, кто присутствовал на процессе Асиция, и подолгу говорил с каждым из них. Смысл разговоров сводился к тому, что Асиций виновен, и все об этом знали, но судьи с недалекими мозгами были убеждены Цицероном, а судьи с нестойкой волей — подкуплены золотом царя Птолемея, и вместе они составили подавляющее большинство. И все же, когда я начинал задавать вопросы относительно самого процесса, относительно речей и свидетельств, которые могли бы послужить уликами, у меня складывалось впечатление, что обвинение могло предъявить суду немногим больше, чем располагал я сам — слухи и намеки. Не исключено, что судьи оправдали Асиция просто за недостатком доказательств.
Это был день неудач.
Солнце уже начало садиться, когда Белбон и я взбирались по Крутой аллее. Внезапно я вспомнил, что за весь день ни разу не видел Катулла. Возможно, мне наконец удалось убедить его, что я ему не соперник в любви. Абсурдность подобной мысли заставила меня улыбнуться.
Но улыбка замерла у меня на губах, когда мы взобрались по Крутой аллее на вершину холма и я увидел, что делается на улице перед моим домом.
— Белбон, у меня, должно быть, галлюцинации. Надеюсь, что это так.
— Что ты хочешь сказать, хозяин?
— Ты видишь эту группу телохранителей, бесцельно слоняющихся у нашей двери?
— Да, хозяин.
— А тебе не кажутся знакомыми их лица?
— Кажутся, хозяин. Безобразные ребята.
— А это не носилки стоят рядом с ними, прислоненные к стене, пока носильщики отдыхают на мостовой?
— Точно, хозяин.
— А у носилок этих не красно-белый полосатый верх, который откинут, так что мы видим, что в носилках никого нет?
— Именно так, хозяин.
— Тебе известно, что это означает, Белбон?
Он помедлил с ответом:
— Полагаю, что да, хозяин…
— Кибела, спаси мое мужское достоинство! Клодия в моем доме — и Вифания тоже.
* * *
У одного из телохранителей Клодии хватило дерзости окликнуть меня у дверей моего собственного дома.
К счастью, меня узнал его начальник. Он выругал своего подчиненного, после чего извинился передо мной. Видимо, не все члены банды Клодия были напрочь лишены цивилизованности, но на вид каждый из них готов был зарезать человека не моргнув глазом. Вид этих людей, собравшихся перед самым моим домом, заставил меня покрепче стиснуть зубы.
Оказавшись внутри, я отвел в сторону рабыню, проходившую через переднюю.
— Твоя хозяйка дома?
— Да, хозяин. В саду.
— Ш-ш-ш. Говори тихо. У нас посетитель?
— Посетительница, хозяин, да.
— Что, твоя хозяйка дремлет в саду, а посетительница сидит в уединении в моем кабинете?
Рабыня посмотрела на меня, сбитая с толку.
— Нет, хозяин. Хозяйка принимает посетительницу в маленьком садике позади дома.
— Не может быть! Что, посетительница пробыла здесь долго?
— Довольно долго, хозяин. Они уже закончили первый кувшин вина и послали за вторым.
— Ты слышала, чтобы они… кричали?
— Нет, хозяин.
— Обменивались резкими словами?
Рабыня нахмурилась.
— Пожалуйста, хозяин, я никогда не подслушиваю.
— Но ты бы заметила, если бы твоя хозяйка, ну, скажем, принялась душить посетительницу или наоборот?
Девушка странно посмотрела на меня, затем с натугой рассмеялась.
— А, так ты шутишь, хозяин?
— Разве?
— Мне пойти к хозяйке и сказать, что хозяин вернулся домой?
— Нет! Отправляйся заниматься своим делом, будто я и не приходил.
Я тихо прошел в заднюю часть дома. Из маленького коридора за моей спальней можно было незаметно заглянуть через заросли плюща в небольшой сад, где сидели Вифания и Клодия. Они были не одни. Хризида сидела на подушке у ног своей хозяйки. Диана расположилась рядом с матерью, держа ее за руку. Голоса их звучали тихо, порой чуть громче бормотания. Тон их был серьезен. Казалось, они глубоко заняты каким-то обсуждением. Этого я ожидал меньше всего. Что общего могло быть между двумя этими женщинами?