Женщина брезгливо посмотрела в спину гостя, спросила:
— Чё пришёл, бес?
— Почки, Майра, побаливают… Может травки какой дашь? Сегодня кровь в моче появилась…
— Песок идёт, вот и кровит. Открой вот тот шкаф, — Майра указала взглядом на длинный узкий шкаф в углу комнаты, — там на полке коробочки. На жёлтой написано «Почечный сбор». Сорок рублей мне сюда на стол положи. Я за так травку не отдаю, — женщина вновь указала взглядом на пустое место на столе по правую руку от себя.
Чудь усмехнулся:
— Однако если мы в магазине, может тогда сама покупателю товар поднесёшь?
— В моём магазине самообслуживание, — зло буркнула Майра, — не нравиться, иди в другой… Что ещё?
— Тебе Юрка о себе и обо мне что-нибудь рассказывал?
Майра усмехнулась:
— Целую неделю перед смертью о себе, и о тебе говорил. О трусости вашей, о подлости твоей…
Чудь, рассматривая в шкафу самодельные костяные фигурки, услышав слова женщины, резко развернулся в её сторону, воскликнул:
— О как! О трусости — нашей! А о подлости — моей! Хорошо-о-о… И что же он тебе рассказывал, как пацана на верную смерть отправил? Как в овраге отцепное кольцо искал, чтобы преступление своё прикрыть, как ныл всю дорогу о брошенной им женщине, которая любила его до беспамятства… О ребятах своего экипажа, которых он под трибунал подставил и которые по пятнадцать лет лагерей получили, да там и сгинули…
Майра вскинула обе руки, закричала:
— Замолчи-и-и… Откуда ты знаешь об экипаже?
Чудь подошёл к столу и, опершись ладонями, навис над женщиной, приблизив к её лицу своё, выплюнул:
— Интересовался! Штурман — радист Вася Курочкин просидел в лагере от звонка до звонка и вышел старой развалиной. Умер через два года от туберкулёза. Бомбардир-стрелок Максим Пожарский повесился в лагере через пять лет. Кормовой воздушный стрелок Олег Бурлаков оказал сопротивление при аресте и был убит. А Костюхин всю жизнь у твоей сиськи грелся, байки травил, детей строгал. Скольких он заделал. Ну двоих я знаю, троих выкинула… Или ошибаюсь…
Майра отшатнулась назад, прислонилась спиной к срубовой стене дома, обмякла:
— Где мой сын, Ефим? Что ты с ним сделал? Юрка тебе мальчишку годовалым отдал, чтобы ты его в люди вывел. Где Шамрай? Дай хоть карточку посмотреть…
Чудь выпрямился, отошёл от стола и вынув из кармана куртки маленькую плоскую бутылку коньяка, предложил:
— Давай, Майра, выпьем за упокой души Юрия Костюхина. Он, я понимаю, в мир иной ушёл без причастия… Иди принеси стаканы… После про младшего сына расскажу…
Майра не по-стариковски резво побежала за занавеску и, погремев посудой, вынесла две чайные чашки, сказала скороговоркой:
— У нас в доме не пили, но по такому случаю можно… Ну-у-у… говори про сына…
Чудь, разливая напиток по чашкам, сказал с укоризной:
— Ты бы хоть пару кружочков колбаски на блюдечко положила, закусить…
Майра вновь суетливо кинулась к холодильнику и, открыв дверцу, выхватила из него пакет со столбиком колбасы. Чудь пока хозяйка копалась с закуской, бросил в её чашку белую таблетку, которая, пофыркав, исчезла, чуть высветлив напиток.
Женщина поставила на стол пакет, развязала узелок, подтолкнула закуску ближе к гостю, повторила:
— Ну-у-у… давай про сына…
— Шамрая отдал в хорошую крепкую семью. Муж с женой много лет пытались завести детей, но не могли. Шамраю были рады. Мать там учительница, отец — инженер. Они сразу из города уехали от разговоров и пересудов, так что я ничего больше о мальчонке не слыхал. Думаю, всё с ним в порядке. Давай, Майра, помянем Юрку. Скажи, когда муж твой перед тобой исповедовался Кузьма при этом был?
Майра одним глотком выпила всё, что было в чашке и, поставив её на стол, сказала:
— Грех православных огненной водой поминать, но с тобой бес по-другому нельзя… А про Кузьму так: хороший мужик, покойника обмывал, хоронил. Мне уж не под силу было, старая-я-я …Об чём они перед смертью говорили, не знаю. Глуха стала к тому времени. Но что-то говорили. Ой! Сердце нехорошо заскворчало… Ты что-о-о…
Чудь дождался, когда удивлённые глаза Майры остекленеют, достал из шкафа два альбома с фотографиями и бросил их в огонь печи. Вынул из шкафа жёлтую коробочку с надписью «Почечный сбор», вышел, не оборачиваясь. Он не заметил, как из одного альбома выскочила старая фотография, выскочила и, скользнув по полу, остановилась у ног мёртвой хозяйки.
За дверью Чудь застыл с закрытыми глазами, вспомнил молодое лицо Майры. Она красавицей не была: высокая, в бёдрах тяжёлая, с чёрными, уложенными на пробор волосами, заплетёнными в тугие косы. Они лежали на плечах, спускаясь по упругим не знающим лифчика грудям до самого пояса. Её принадлежность к чужому народу он позже присвоил себе. Это она родом из «чуди белоглазой». Смешная была. Юрка Костюхин ей байки плёл, а она всё переспрашивала: «Пошто екту?»[28]. Часто ходила на болото собирать журавицу[29] для киселя. Юрка очень её кисель жаловал. Придёт из леса, бухнется на лавку, щёки надует и приговаривает: «упеталась… упеталась[30], сейчас обед сварю, пофутькаете[31]». Чудь вспомнил, как она его спасала, зарывая в тёплое зерно на печке, когда он по осени провалился в болото и чуть не утоп. Целый мешок на него высыпала и три дня с печи не спускала… Старик резко открыл глаза и ринулся обратно в дом, но также резко остановился, будто наткнулся на что-то, медленно повернулся, побрёл восвояси.
Всё время, что Чудь обретался в избе, за снеговой горкой пряталась другая машина. Она приехала позже, но водитель, увидев знакомый автомобиль, решил переждать опередившего его гостя. Кузьма Калашников дождался, когда машина Чудя отъедет от избы бабушки Майры, вошёл в дом. Бабушка, как и прежде, когда Кузьма навещал её сидела за столом. Только сейчас взгляд её не заискрился радостью, а был бесстрастным и неподвижным. Кузьма понял: Чудь убирает свидетелей прежней жизни. Значит, следующий черёд его. Он положил Майру вдоль лавки, на которой она сидела, закрыл умершей глаза, связал полотенцем руки, затем приподнял подушку на её кровати и как ожидал, обнаружил записную книжку, полистал, нашёл номер обозначенный, как «сын». Вынул из кармана сотовый телефон, набрал номер:
— Твоя мама умерла. Приезжай.
Его абонент с удивлением посмотрел на экран телефона, но номер звонившего, не определился.
Пашай встретил Ольгу и сразу отвёз в ведомственную гостиницу алмазного прииска. Русаков договорился с коллегой управляющим заранее. Гостиница находилась всего в километре от областного центра и это было удобно: недалеко от здания, где находился архив Совета Ветеранов. Все запросы и разрешения были получены с помощью Александра Егоровича. Для обеспечения безопасности Русаков поместил в номере, рядом с Ольгой, одного из своих нефтяников, прилетающих на работу вахтенным способом. У себя на родине парень работал в сельской школе физруком, но после рождения пятого ребёнка решил поменять профессию на более денежную. В свободное от смены время бывший физрук увлекался чтением детективов, посему возможность практического применения полученных из книг навыков пришлась ему по душе и парень сразу согласился. Для начала потребовал сформулировать цель. Исайчев сформулировал: глаз с объекта наблюдения не спускать, к появляющимся вокруг объекта шорохам прислушиваться, если потребуется закрыть объект грудью, ну и присматривать, присматривать. Обо всех подозрительных типах докладывать незамедлительно, но не мельтешить.
Шёл третий день работы Ольги в военном архиве. Пыль, затхлые бумаги, имена, имена, имена. Ольга задыхалась в плохо проветриваемом, не имеющим окон помещении. Беспрестанно пила воду, которую носил ей бывший физрук сумками. Большую часть, утирая с лица пот, выпивал сам, приговаривая: «чё ж холодильник не поставят». Холодильник был бы кстати: вода через два часа становилась тёплой и противной. Ольга предложила выносить бутылки на улицу, закапывать в сугроб. Но там они исчезали быстро, хотя двор архива охранялся.
В очередной раз физрук протянул Ольге открытую ладонь, сказал, сокрушаясь:
— Эдак мы всех сотрудников архива водичкой поить будем, дорогова-а-ато получается.
— А ты записывай, записывай траты, — усмехнулась Ольга, — мы потом заинтересованным лицам счёт выставим.
Физрук удовлетворённо кивнул и, доставив воду, заснул на составленной из четырёх стульев лежанке.
Ольга, услышав тихое посапывание, в безнадёге откинулась на спинку кресла, вытянула ноги и руки, закрыла глаза почувствовала: она тонет в ворохе бумаг, не воспринимает текста, теряет самообладание. Поймала себя на том, что, не забыв ещё одних фамилий, читает другие и в голове рубится винегрет из начальных слогов, складываясь в бессмысленные сочетания: ШуМиКаРаТуБо! Дела «отставников» были разложены по алфавиту, во многих не было фотографий и не стояли годы смерти, поэтому Ольге приходилось высчитывать число прожитых человеком лет. Все, кто достиг возраста девяносто лет откладывались в сторону, как не имеющие перспектив. Стопочка до восьмидесяти пяти было невелика. Среди них отбирались только лысые или те, кто представил в архив старые фотографии своих ещё молодых лиц.
Валентин, отправленный спецрейсом в Москву, не приходил в себя, но врачи давали надежду. Исаичев сказал Ольге об этом по телефону, сам пока не появлялся. Связь держали через Пашая. Парень проявлял о гостье отеческую заботу, подкармливал её и бывшего физрука северными деликатесами.
Чудь вошёл в здание областного управления нефтепромыслами. Здесь он работал не один десяток лет, отсюда ушёл на пенсию, оставаясь членом совета директоров. Здесь его чтили и уважали, только знали под другой фамилией. Попадающиеся навстречу люди добродушно улыбались, раскланивались.