Самые важные самайи – это самайи тела, речи и ума. Первая связана с телом, с формой, с тем, что видят наши глаза, – мы должны принимать это и никогда не отворачиваться от того, что видим.
Говорится, что самайи тела, речи и ума столь же непрерывны, как поток реки. Это непохоже на наш привычный опыт. Обычно, когда восприятие обостряется, мы начинаем нервничать, беспокоиться. Мир всегда играет с нами, машет и подмигивает, но мы так увлечены собой, что не замечаем этого. Но когда мы принимаем мир, не отворачиваемся от него, тогда все становится невероятно ярким и цельным и в то же время менее вещественным и более прозрачным. Речь о том, чтобы действительно видеть человека, сидящего перед нами: видеть, как лежат или торчат вверх его волосы, грязные они или чистые, расчесанные или спутанные. Или видеть сидящую на дереве птицу с черными перьями и веточкой в клюве. То, что мы видим перед собой, может выдернуть нас из болезненного круга сансары.
Если придерживаться этого, наш опыт станет более ярким и прозрачным, и мы больше не сможем не понимать послания. Его нельзя перевести на наш язык. Да, вещи говорят сами за себя. Но это не значит, что та красная подушка означает страсть, а маленькая мышь, снующая туда-сюда, – беспорядочные мысли; это просто красная подушка и мышка, выглядывающая из-за стула.
То же касается и звуков, любых – от будильника, пробуждающего нас по утрам, до храпа нашего партнера ночью. Мы замечаем звуки, когда они пугают нас, но знаете ли вы, какой звук издает ваша ручка, когда вы пишете ею в тетради? А что насчет вашего собственного голоса? Обычно, когда мы слышим его со стороны, он кажется нам чужим. Обращайте внимание, что и как мы говорим, как общаемся с другими. Это тоже может выдернуть нас из однообразия сансары. Даже если мы одни, наши зевки и пуканье несут в себе послание. Малейший писк, шорох или смешок, чавканье и бульканье могут пробудить нас. Смысл самайи в том, что если мы не избегаем своего собственного опыта, если не думаем, что где-то есть лучший, более вдохновляющий, не столь раздражающий или отвлекающий звук, то звуки становятся яркими и прозрачными.
Мир всегда играет с нами, машет и подмигивает, но мы так увлечены собой, что не замечаем этого.
То же самое относится и к уму. Когда мы практикуем, то видим, что мысли никуда не уходят. Они становятся более ясными, но менее вещественными. На уровне ума мы нарушаем самайю, когда делим вещи на «правильные» и «неправильные». Мы думаем, что должны сделать какой-то выбор, что есть альтернатива пребыванию здесь и сейчас. Можно сказать, что на уровне ума нарушение самайи – это ощущение, что мы должны найти решение проблемы или даже ощущение, что вообще есть решение и есть проблема. Теперь вы понимаете, как сложно хранить самайи.
Традиционно говорится, что соблюдение самайи подобно полировке зеркала. Как только мы его протерли, на него тут же снова оседает пыль. Самайя связана с нашим непосредственным опытом, и любое отвлечение может нарушить ее. Тем не менее можно все тут же исправить; нужно последовать знакомому наставлению о необходимости вернуться в настоящий момент.
В своей Садхане Махамудры Трунгпа Ринпоче изящно описывает самайю тела, речи и ума: «Все, видимое глазу, нереально в пустотности, но все же обладает формой». Далее говорится, что все не что иное, как проявление нашего учителя. «То, что слышит наше ухо, лишь эхо пустотности, но оно реально». И эти обычные, повседневные звуки – это слова нашего учителя. Все мысли и воспоминания «хорошие и плохие, печальные и счастливые», все «исчезают в пустотности, как след птицы в небе». Все эти постоянно возникающие мысли – это ум нашего учителя. Так нас подводят к тому, что наш учитель неотделим от нашего опыта. И одновременно мы осознаем, что нет другого опыта кроме того, что есть у нас. Наш опыт – единственно возможный. Он – абсолютный учитель.
Как говорится в известной цитате, практик ваджраяны всегда должен находиться в состоянии паники. Нам так непривычно быть связанными обязательством пробуждения, что это нервирует нас. Однажды, долгое время выполняя одну практику, я пришла в такое возбуждение, что едва могла сидеть неподвижно. Позже я рассказала Ринпоче, что меня раздражало все, даже пылинки. Он объяснил: это произошло потому, что практика требовала от меня быть здравомыслящей, а я к этому еще не привыкла.
В случае самайи, когда мы говорим об обязательствах, это абсолютное обязательство: абсолютная приверженность здравомыслию, абсолютная приверженность своему опыту, необусловленным отношениям с реальностью. Люди всегда говорят, что именно это им и нужно: безусловная любовь. Мы думаем, что наслаждались бы необусловленными отношениями. Возможно и так, но только если бы они строились на наших условиях. Любой, кто состоял в браке или в длительных отношениях, знает, что мы постоянно сталкиваемся с какими-то трудностями. Важно уметь идти на уступки и не бежать, когда мы чувствуем угрозу своему образу жизни. По сути, задача в том, чтобы быть самим собой, даже когда колотится сердце и трясутся поджилки. Короче говоря, мало кто из нас готов добровольно оказаться в ситуации, где нет хотя бы крохотной лазейки, через которую мы можем при необходимости сбежать.
В шестидесятых я любила ходить в индейские парные в Нью-Мексико. Я все время садилась у двери, потому что из любого другого места я не смогла бы выбраться в случае чего. Внутри становилось все жарче и жарче, пар заполнял пространство, и мне казалось, что я сейчас умру. Но если мне удавалось сесть возле двери и я знала, что у меня есть возможность уйти, тогда я могла выдержать церемонию. Конечно, сядь я не у выхода, мне просто пришлось бы дождаться конца, но я была бы так напугана, что не получила бы никакого удовольствия. Но когда мы берем на себя обязательство соблюдать самайю, мы не садимся рядом с выходом. В этом и есть уловка. Только так мы можем наконец пережить свой опыт. Это наш единственный вход в изначальную пробужденность мира.
Но прежде чем мы окажемся готовыми к такому, нам придется совершить путешествие. Мы начинаем работать со своей запутанностью и дикостью и позволяем медитации и учениям приручить нас. Мы принимаем то, что слышим, близко к сердцу, и делаем все возможное, чтобы применять это в повседневной жизни. Такое искреннее усилие постепенно успокаивает нас. Годы и годы мягкой тренировки приводят к тому, что мы начинаем доверять уму нашей изначальной мудрости. Мы понимаем, что мудрость и доброе сердце присущи нам изначально, что они сильнее и глубже, чем наша неприязнь и агрессия. Практикуя, мы раскрываем эту мудрость. Мы будто обнаруживаем, что небо и солнце есть всегда, а бури и облака приходят и уходят. И само собой возникает ощущение того, что мы готовы к отсутствию запасного выхода.
Самым выдающимся учеником Наропы был тибетец Марпа Переводчик. В одно из своих путешествий в Индию он взял золото, чтобы вручить его учителю. Нужно сказать, что Марпа не был ни трусом, ни скупцом. Он слыл человеком дерзким и храбрым. Например, его друзья и семья настаивали, чтобы он взял с собой в путешествие попутчиков, но Марпа отказался, хотя ему уже перевалило за пятьдесят и здоровье было не такое крепкое, как раньше.
История гласит, что Марпа преподнес золото в дар своему учителю Наропе, но немного оставил себе – как все мы обычно делаем. И тому было разумное объяснение: для обратной дороги домой ему требовалось совсем немного золота. Но Народа сказал: «Ты думаешь, я куплюсь на твой обман?» И Марпа отдал ему все. Наропа швырнул золото в воздух и сказал: «Весь мир – золото для меня». И в этот момент Марпа впервые ясно осознал природу реальности.
Мы не способны переживать всю полноту мира, пока не будем готовы от всего отказаться. Самайя означает ничего не удерживать, не готовить пути отхода, не искать альтернатив, не думать, что еще предостаточно времени и можно сделать все позже.
В некотором смысле цель самайи – будь она связана с миром явлений как абсолютным учителем или с индивидуальным учителем – смягчить нас. Они меняют нас, и мы больше не можем обманывать самих себя; мы не можем и дальше оставаться глухими, невежественными и слепыми. Теперь мы понимаем послание. Отношения самайи с учителем ваджраяны призваны помочь нам. Благодаря им мы понимаем: если у нас могут быть необусловленные отношения хотя бы с одним человеком, то могут быть необусловленные отношения со всем миром. До этого момента мы думали, что можем избежать этого. Но в отношениях самайи мы берем на себя обязательство принимать все, что возникает, и всегда пребывать в настоящем моменте.
Главным учеником Марпы был Миларепа, и их отношения сначала складывались непросто. Миларепа не сомневался, что Марпа – его учитель, который может привести его к просветлению. И поэтому Миларепа сказал ему: «Я полностью посвящаю себя тебе – телом, речью и умом. Пожалуйста, помоги мне осознать мою истинную природу». И потом начались трудности. Миларепа накопил очень много кармического багажа. В частности, он убил много людей и причинил много боли. Чтобы избавиться от этой ноши, ему необходимо было пройти через множество испытаний. Марпа приказывал своему ученику строить башни, а когда они были почти готовы, кричал на Миларепу и заставлял разрушать их. В начале своих отношений с Марпой Миларепа очень сильно страдал. Учитель не давал ему никаких учений, постоянно оскорблял и заставлял строить башни до тех пор, пока спина и руки Миларепы не превращались в одну большую рану. Тем не менее он никогда не ставил под сомнение мотивацию Марпы. На самом деле – пусть он и редко это показывал – Марпа любил своего ученика всем сердцем и хотел одного: помочь ему достичь полного пробуждения. Каждый раз, принимая ситуацию, забывая про обиды, уныние и гордость, Миларепа сбрасывал багаж своих укоренившихся привычек. И в какой-то момент он остался обнаженным, ему нечего было больше терять. Тогда Марпа дал ему учения, и их отношения вступили в новую фазу, отмеченную нежностью и теплотой.