— Мам, ты что, не понимаешь? О господи! Ты, пожалуй, и впрямь не понимаешь! — Анджелина снова села на диван и схватилась за голову, запустив пальцы в волосы.
— Пожалуйста, детка, не кричи. Разве тебя так воспитывали? Разве можно кричать на людей? — Мэри машинально сунула салфетку в свой большой желтый кожаный ридикюль. — У меня, кстати, никогда не было ощущения, что я по-настоящему что-то понимаю. И я действительно многих вещей не понимала. Тут я с тобой согласна. Но ты все же не кричи на меня, Анджелина. Пожалуйста, не кричи. Я ведь, кажется, уже просила об этом?
Анджелина была самой младшей из пяти дочерей Мэри и (втайне) ее самой любимой. Мэри даже имя ей дала такое, потому что с самого начала беременности знала, что носит под сердцем ангела[5]. Сев прямо, Мэри посмотрела на дочь, на свою любимую девочку, которая давно превратилась в женщину средних лет. Но Анджелина на взгляд матери не ответила. Со своего кресла, стоявшего в углу, Мэри видела церковный шпиль, освещенный солнцем, и решила дать глазам отдохнуть, созерцая его.
— Папа постоянно кричал дома, — сказала Анджелина, не сводя глаз с обивки дивана, — так что ты не можешь на меня сердиться из-за того, что и я все время ору, и говорить, что меня не так воспитывали, — я ведь росла в семье настоящего крикуна. Да уж, папа у нас любил поорать.
— «Старый крикун», — с нежностью произнесла Мэри, прижав руку к груди. — Помнишь такой грустный старый фильм? Честно говоря, не понимаю, зачем мы вас, детей, на него потащили. Тамми потом, по-моему, целый месяц не спала. Помнишь, как они отвели бедного пса на луг и убили?
— Они были вынуждены это сделать, мам. Он заболел бешенством.
— Чем?
— Бешенством. Ох, мамочка, только не заставляй меня еще сильней грустить. — Анджелина даже глаза на минутку закрыла и помотала головой.
— Ну, конечно, ты не хочешь грустить, — согласилась мать. — Но неужели ты действительно потратила все свои сбережения, чтобы сюда добраться? И что, твой отец даже деньгами не помог? Детка, я вовсе не сержусь, что ты все время кричишь. И вообще давай-ка лучше пойдем и немного развлечемся.
— В чужой стране все кажется очень сложным и непривычным, — сказала Анджелина. — А итальянцы, по-моему, даже гордятся тем, что не говорят по-английски. Ты хоть задумывалась об этом, когда сюда приехала? О том, как все здесь сложно и непривычно?
— Задумывалась, конечно, — кивнула Мэри. — Но ведь постепенно ко всему привыкаешь. Сначала я, представь себе, неделями не решалась даже в кофейню на углу зайти, если со мной не было Паоло. Они ведь там сперва решили, что я его мать. Потом выяснили, что жена, и, кажется, стали над нами смеяться. Но Паоло научил меня расплачиваться, просто положив монеты на тарелку.
— Мам…
— Что, детка?
— Ох, мамочка, как грустно все это слушать!
— Ты о том, что я не знала, как положить на тарелку нужное количество монеток?
— Нет, мам. О том, что они считали тебя его матерью.
Мэри немного подумала.
— С какой стати им это в голову пришло? Я американка, а он итальянец. Вполне возможно, они так вовсе не считали.
— Ты моя мать! — не выдержала Анджелина, и Мэри чуть снова не расплакалась, потому что вдруг с мучительной ясностью поняла, какое зло она, должно быть, причинила им, своим детям, а также мужу, хотя она, Мэри Мамфорд, никогда в жизни не хотела и не стремилась никому причинять зло.
В кафе, находившемся за церковью, они устроились у окна. Почти все окна этого кафе, построенного на прибрежных скалах, смотрели на море, которое, как и все вокруг, сверкало в полдневных лучах августовского солнца. Последние четыре года Мэри не переставала восхищаться красотой этой деревни. Но сейчас ее волновало другое: старшая дочь, Тамми, сообщила по электронной почте, что у Анджелины нелады с мужем. Получив письмо, Мэри сразу решила, что непременно спросит об этом у самой Анджелины, как только они окажутся наедине, но пока чувствовала себя явно не в состоянии задать подобный вопрос. Видимо, придется подождать, думала она, пока дочь сама заговорит. Мэри указала Анджелине на большой круизный корабль, следующий в Геную, и та кивнула. Окно, у которого они сидели, было открыто, и дверь в кафе тоже была распахнута настежь. Мэри доела абрикосовое корнетто[6] и, положив руку на плечо дочери, стала тихонько напевать: «Ты всегда в моих мыслях», но Анджелина нахмурилась:
— Неужели ты по-прежнему сходишь с ума по Элвису?
— Ага, схожу. — Мэри села прямо, положила руки на колени и похвасталась: — А Паоло загрузил мне в телефон все его песни!
Анджелина открыла рот, но говорить передумала и снова его закрыла.
А Мэри, краем глаза наблюдая за ней, в очередной раз отметила, что возраст уже коснулся и ее девочки: появилось много новых морщин и возле рта, и в уголках глаз. Этих морщин Мэри не помнила. И светло-каштановые волосы Анджелины, по-прежнему длинные, ниже плеч, показались матери более жидкими, чем прежде. И джинсы на ней сидели уж больно в обтяжку, только что не лопались! На них Мэри сразу обратила внимание.
— Понимаешь, детка, — сказала Мэри, слегка махнув рукой в сторону моря, — мне очень нравится, что в Италии люди живут более открыто. Вот, например, эта распахнутая дверь, это открытое окно…
— Мне холодно, — прервала ее Анджелина.
— Вот, возьми-ка. — И Мэри подала ей шаль, которую всегда носила с собой. — Хорошенько ее разверни, — посоветовала она, — и тогда ее вполне хватит, чтобы закутать твои худенькие плечики.
Младшая дочка так и поступила.
— Расскажи мне, как ты живешь, — попросила Мэри. — Мне интересна любая, даже самая чепуховая мелочь, какая тебе вспомнится.
Анджелина порылась в своей голубой сумочке из соломки, извлекла оттуда мобильник и положила его между ними на стол.
— Ну, например, мы с близнецами посетили ярмарку ремесел, и ты не поверишь, что мы приобрели. Погоди, по-моему, у меня фото сохранилось. — Мэри вместе со стулом придвинулась поближе и пристально вгляделась в телефон. На экране был хорошенький розовый свитер, который кто-то из близнецов купил Тамми на день рождения.
— Еще расскажи что-нибудь, — попросила Мэри, чувствуя, как разрастается ее желание, становясь огромным, как небо. Покажи мне, покажи мне все! — кричало ее сердце. — Покажи мне все свои фотографии, — сказала она. Анджелина, прищурившись, заглянула в телефон и сообщила:
— Но у меня здесь шестьсот тридцать два снимка.
— Вот и покажи все! — И Мэри, лучезарно улыбаясь, посмотрела на младшую дочь.
— Только не плакать, — предупредила Анджелина.
— Ни слезинки не пророню.
— Хорошо. Одна слезинка — и просмотр тут же прекращается.
— О господи! — вздохнула Мэри, думая: и кто только эту девочку воспитывал?
Когда они пешком возвращались в caseggiato[7], солнце зашло за облако, отчего свет вокруг драматичным образом переменился. День сразу стал казаться осенним, хотя с этим и спорили пальмы и яркие стены домов. Эту неожиданную мрачность почувствовала даже Мэри, хотя она, по всей видимости, должна была бы давно привыкнуть к подобным мгновенным переменам. Но сейчас Мэри пребывала в расстроенных чувствах. Она испытывала сильнейшую растерянность, рассмотрев в телефоне дочери все фотографии и убедившись, что жизнь в Иллинойсе прекрасно продолжается и без нее.
— Мне на днях вспомнились эти «хорошенькие девушки Найсли», — сказала она. — Вообще-то, наверное, я наш клуб вспоминала и танцы, которые там бывали.
— Твои «хорошенькие девушки Найсли» были натуральными шлюхами, — бросила Анджелина через плечо.
— Ничего подобного! Не говори глупостей!
— Мам, — дочь остановилась и повернулась к матери. — Мам, они были настоящими шлюхами. По крайней мере две старшие. Они спали абсолютно с каждым.
Мэри тоже остановилась. И, сняв темные очки, посмотрела на Анджелину.
— Ты серьезно?
— Мам, ну ты что? Я думала, ты и сама знаешь.
— Откуда же мне было это знать?
— Мам, это же все знали. И я тебе в свое время об этом говорила. Боже мой… — Анджелина немного помолчала, потом сказала: — Впрочем, Пэтти такой не была. По-моему, нет.
— Пэтти?
— Младшая из девиц Найсли. Мы с ней теперь дружим. — Анджелина поправила на носу сползающие темные очки.
— Ну, так это же очень хорошо. Это очень-очень хорошо. И давно вы стали подругами?
— Четыре года назад. Мы работаем вместе.
Четыре года, думала Мэри. Целых четыре года я не видела тебя, моего дорогого маленького ангела. И она, искоса глянув на дочь, снова пришла к выводу, что эти джинсы слишком туго обтягивают небольшую попку Анджелины. Все-таки она зрелая женщина. А может, у нее роман? Мэри медленно покачала головой.
— Видишь ли, мне они молоденькими девушками помнятся. Им тогда очень подходило это прозвище «хорошенькие девушки Найсли». Нас с твоим отцом к одной из них пригласили на свадьбу, которую в нашем клубе праздновали.
Анджелина сделала еще несколько шагов и, обернувшись, спросила через плечо:
— Ну, а по этому своему клубу ты не скучаешь?
— Да нет, детка. — Мэри шла с трудом, чувствуя, что задыхается. — Нет, пожалуй, по клубу я совсем не скучаю. Я, как ты знаешь, подобные развлечения никогда особенно не любила.
— Тем не менее вы часто туда ходили. — Легкий порыв ветра разметал волосы Анджелины, поднимая и путая их концы.
— Ну да, ходили. — Мэри, сильно отставая от дочери, тащилась вверх по улице, и через некоторое время Анджелина остановилась, поджидая ее. — Там у них возле одной из стен устроили стеклянную витрину, где выставили множество разных индейских наконечников для стрел, еще какое-то оружие, не помню точно, какое.
— Не знала, что тебе наш клуб не очень-то и нравится. А ведь мы, мам, и