— Привычка. Помнишь, я тебе рассказывала, что когда все вы, пять девочек, сидели дома с простудой и без конца сморкались, я только и делала, что бродила по дому и использованные платки собирала…
— Я помню, мама. Помню. — Анджелина положила голову матери на плечо, и Мэри свободной рукой слегка погладила ее по щеке.
Кто бросает мужа, прожив с ним пятьдесят один год? Только не Мэри Мамфорд, это точно. Она покачала головой, и Анджелина спросила: «Что, мам?» Мэри снова покачала головой: ничего. Они обе по-прежнему лежали на кровати. Итак, кто бросает мужа, прожив с ним пятьдесят один год?
Что ж… да, Мэри так поступила. Она ждала, когда повзрослеют все пять ее девочек. Она ждала, стараясь прийти в себя после инфаркта, который получила, узнав, что муж и его секретарша в течение тринадцати лет были любовниками — господи, целых тринадцать лет с этой безобразной толстухой! — а потом она снова ждала, поправляясь после инсульта, случившегося у нее, когда муж обнаружил письма Паоло. Это было почти десять лет назад. Как же он тогда орал, каким багровым стало его лицо, а вена на виске так надулась, словно вот-вот лопнет, однако что-то лопнуло в ней самой. Мэри считала, что это лопнул их брак, а она приняла этот удар на себя, видя готовые взорваться вены мужа. Но и после этого ей снова пришлось ждать, потому что муж чуть не умер от рака мозга, который, похоже, развился у него, когда Мэри ему сказала, что уходит от него. Однако он так и не умер, а она выхаживала его и все ждала, ждала, и ее дорогой Паоло тоже ждал… и в итоге… в итоге она теперь живет здесь.
Разве можно вообще хоть что-то знать заранее? А те люди, что уверены, будто им что-то известно… Что ж, их тоже ожидает немало разных сюрпризов.
— Ты всегда была так добра ко мне, всегда была такой хорошей, — призналась Анджелина и, не вставая с кровати, стряхнула с ног черные туфли на низком каблуке, и они с глухим стуком упали на пол.
— Что ты имеешь в виду, детка?
— Только то, что ты всегда была ко мне очень добра. Помнишь, как ты меня до восемнадцати лет каждый вечер спать укладывала?
— Я очень тебя любила. И сейчас люблю.
— А это точно твоя сторона кровати? — Анджелина вдруг села.
— Да, детка, честное слово.
Анджелина вздохнула и снова улеглась рядом с матерью.
— Извини. Когда он завтра вернется, я постараюсь быть милой и хорошо себя вести. Я же понимаю, мам, что он очень хороший человек. А я веду себя, как капризный ребенок.
— На твоем месте и я бы, наверное, испытывала примерно те же чувства, — сказала Мэри, понимая, что это неправда. Она быстро глянула на часы и велела дочери: — Все, вставай. Мне пора плавать.
Анджелина слезла с кровати, причесалась и перекинула волосы на одно плечо.
— Господи, какая же ты коричневая, — сказала она матери. — Забавно видеть тебя такой загорелой.
— Ну, мы же на берегу моря живем. — Мэри прошла в ванную и надела под платье купальник. — Пошли. Учти, здесь в воде вовсе не обязательно двигаться, в ней можно просто сидеть. Она такая соленая, что сама тебя держит. Клянусь.
В четыре часа солнце стояло еще высоко, заливая ярким светом бледные стены домов, карабкавшихся вверх по склонам холмов, клумбы с золотисто-желтыми цветами и раскидистые пальмы. Мэри, уверенно ступая по камням шлепанцами из пластика, спустилась на пляж, мгновенно стянула платье, положив его на расстеленное полотенце, и достала очки для подводного плавания.
— Мама, ты что, бикини носишь?
— Это называется «раздельный купальник», детка. Оглянись. Ты видишь здесь хоть одну женщину в пресловутом цельном купальнике? Ну, кроме тебя, разумеется?
Мэри нацепила жуткие очки, решительно вошла в воду и, оттолкнувшись, поплыла вдоль берега, опустив голову в воду и любуясь стайкой мелких рыбок, игравшей прямо под нею. Она плавала каждый день, и это время было самым ее любимым. И сейчас она откровенно наслаждалась, несмотря на приехавшую к ней в гости дочь. Услышав рядом плеск, Мэри остановилась, подняла голову и увидела Анджелину с мокрыми волосами.
— Ты такая смешная, мам. В этом твоем желтом бикини. И в очках для подводного плавания. О господи, мам, как же здорово! — И они еще долго плавали и смеялись, а жаркое солнце словно нарезало воду ломтями.
Потом, сидя на нагретой солнцем скале, Анджелина спросила:
— А друзья у тебя здесь есть?
— Есть, — кивнула Мэри. — Мой главный друг — это Валерия. Разве я тебе о ней не писала? Ох, я ее обожаю. Я познакомилась с ней в сквере. Я, правда, и раньше замечала, как она сидит там с какой-то старой дамой — еще бы не заметить! У моей Валерии самое чудесное и доброе лицо на свете, я таких больше не видела. Да она и не похожа на других. Ну так вот, она сидела у моря с какой-то старой дамой, и ноги у той казались почти черными от загара, она ведь лет сто провела на жарком солнце. Я просто глаз от ее ног оторвать не могла, а потом заметила, что под загаром все же просвечивают лиловые вены, точно прячась под этой темной оболочкой, как сосиски. И я подумала: какое это все-таки чудо — жизнь! Ведь по этим старым венам по-прежнему бежит кровь. Я некоторое время обдумывала эту мысль, а потом обратила внимание на ту женщину, которая беседовала с темной от загара старухой. Это и была Валерия. Господи, какая же она была крошечная! Издали казалось, будто она сидит у этой старухи на коленях. А какое милое у нее было лицо… В общем… — Мэри умолкла и покачала головой. — В общем, через два дня возле церкви эта крошечная дама сама ко мне подошла. Оказалось, что она немного говорит по-английски, ну, а я немного говорила по-итальянски, и мы… Да, теперь у меня есть друг. Ты тоже можешь с ней познакомиться. Она будет этому очень рада.
— Ладно. Не знаю, может, через пару дней.
— Когда захочешь.
Вдали виднелись сразу четыре судна: три танкера и одно, явно круизное, идущее в Геную.
— А он к тебе добр? — спросила Анджелина.
— Очень. Он очень хорошо ко мне относится.
— Это хорошо. — Анджелина помолчала, потом снова спросила: — А его сыновья? И их жены? Они тоже хорошо к тебе относятся?
— Просто отлично. — Мэри сделала какое-то слабое движение, словно отмахиваясь от неуместного вопроса. — Вот послушай, детка, что Паоло для меня сделал. Он загрузил в мой телефон все песни Элвиса! — Мэри вытащила телефон, посмотрела на него и снова сунула в большую сумку из желтой кожи.
— Да, ты мне уже говорила. — Анджелина опять немного помолчала и мягко заметила: — До чего же тебе всегда нравился желтый цвет! Вот и эта сумка тоже желтая. — Она коснулась материной сумки.
— Да, я желтый цвет всегда любила.
— И бикини у тебя тоже желтое. Нет, мам, от тебя, ей-богу, с ума можно сойти!
Далеко на горизонте возник силуэт еще одного судна, и Мэри показала на него дочери. Та медленно кивнула.
Мэри приготовила для дочери ванну, как делала это когда-то много лет подряд. Интересно, думала она, позволит ли ей Анджелина остаться и поболтать немного, ведь раньше она и сама часто просила ее остаться. Но Анджелина сказала:
— Ладно, мам. Я быстренько. Скоро выйду.
Лежа на кровати — здесь Мэри теперь проводила большую часть своего дня — и глядя на высокий потолок, она думала, что дочь не в состоянии понять, каково это, когда тебя морят голодом. Когда тебя почти пятьдесят лет заставляют изнемогать от жажды. Когда Мэри устроила мужу сюрприз — праздник в честь его сорок первого дня рождения, — она страшно этим гордилась и очень хотела по-настоящему его удивить, и он, ей-богу, был по-настоящему удивлен, но она, разумеется, не могла не заметить, что с ней он так ни разу и не потанцевал. А через некоторое время Мэри окончательно поняла, что муж ее просто не любит. И на праздновании пятидесятой годовщины со дня их свадьбы — этот праздник устроили им девочки — он тоже ни разу не пригласил ее танцевать.
А через несколько месяцев в том же году дочки сделали ей на день рождения чудесный подарок — ей тогда шестьдесят девять исполнилось, — туристическую поездку в Италию. И когда их группа поехала в деревушку Больяско, Мэри ухитрилась заблудиться под дождем и отстала от своих, а нашел ее Паоло. Он говорил по-английски, а насчет его возраста она как-то не слишком задумывалась. А потом Мэри в него влюбилась. Влюбилась по-настоящему. Паоло рассказал, что был женат и этот брак продержался двадцать лет — хотя ему казалось, как минимум пятьдесят! — а потом, как он выразился, супружеские отношения их обоих иссушили.
Но в последнее время Мэри все чаще думала о муже. О своем бывшем муже. Она о нем беспокоилась. Нельзя же прожить с человеком пятьдесят лет и совсем о нем не беспокоиться. И совсем по нему не скучать. Временами Мэри чувствовала, что тоска по бывшему мужу ее опустошает. Однако Анджелина пока что ни слова не сказала о своем собственном браке, и Мэри, испытывая мрачные предчувствия, терпеливо ждала, когда дочь первая об этом заговорит. Муж Анджелины был, безусловно, хорошим человеком. Кто же мог знать, что так получится? Кто мог это знать?
Погрузившись в теплую воду, Анджелина откинула голову назад, нанесла на мокрые волосы шампунь и взбила пену. Она сегодня была так счастлива, когда плавала в море вместе с матерью. Но сейчас, сидя в этой ужасной старой ванне на когтистых лапах и тщетно пытаясь держать дурацкий маленький шланг для душа так, чтобы вода не брызгала во все стороны, Анджелина испытывала далеко не самые приятные ощущения: ее мучило то, что она была не в состоянии поверить ничему из происходящего вокруг. Не могла поверить, что мать теперь выглядит иначе, чем прежде. Не могла поверить, что она больше не живет в десяти милях от нее, Анджелины, и от ее детей, своих внуков. Не могла поверить, что мать замужем за надоедливым итальянцем, который почти одного возраста с Тамми. Нет, она никак не могла во все это поверить. И ей хотелось плакать, когда она взбивала пену в волосах, а потом промывала их водой. Нет-нет-нет! Ох, как