— Что это ты говорила о девушках Найсли? По-моему, что-то неприличное.
— Боже мой, — улыбнулась Анджелина, вытирая губы салфеткой, — тебя никак на сплетни потянуло?
— Ох, да! — призналась Мэри.
— Помнишь Чарли Маколея? Ну, вспоминай! Ты должна его помнить.
— Да помню я его. Такой высокий приятный человек. Он еще потом во Вьетнаме воевал. Господи, как это было печально…
— Да, это он и есть. Оказалось, что он давно встречался в Пеории с проституткой, а жене говорил, что ездит на собрания группы, которая оказывает поддержку ветеранам. Погоди, погоди… В общем, он отдал этой проститутке десять тысяч долларов, и жена, узнав об этом, вышибла его из дома…
— Анджелина!
— Да-да! Именно вышибла. И догадайся, с кем он теперь? Ну же, мама, догадайся!
— Ангел мой, как же я могу догадаться?
— С Пэтти Найсли!
— Не может быть!
— Может! Правда, Пэтти сама бы, конечно, никогда ко мне не явилась и рассказывать об этом не стала, но я сразу заметила, как сильно она вдруг похудела — я ведь, кажется, говорила тебе, что она здорово набрала вес, так что дети в школе прозвали ее Толстухой Пэтти? Она, конечно, и раньше очень хорошо к Чарли относилась, а теперь, когда окончательно в него влюбилась, еще и выглядеть стала замечательно. И потом, они давно уже дружили. Во всяком случае, что-то в этом роде. Вот у них все и получилось. — И Анджелина, глядя на мать, выразительно кивнула. — Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
— Боже мой. Ангел мой, какая чудесная сплетня! Ей-богу, чудесная. Но неужели дети в школе называют ее Толстухой Пэтти? Прямо в лицо?
— Нет. По-моему, она вообще об этом прозвище понятия не имеет. Хотя, может, разок и слышала. — Анджелина вздохнула и оттолкнула от себя тарелку. — Она все-таки ужасно милая.
Когда они поели, Мэри встала из-за стола и перебралась на диван. Усевшись там, она похлопала ладонью рядом с собой, и Анджелина тут же к ней присоединилась, прихватив бокал.
— Теперь ты меня послушай, — сказала Мэри. — Мне кое-что нужно тебе рассказать.
Анджелина выпрямилась и невольно посмотрела на ноги матери: она только сейчас заметила, что щиколотки Мэри уже не выглядят такими изящными, как прежде.
— Тебе тогда было тринадцать. И я заехала за тобой в библиотеку, чтобы отвезти домой. А потом я на тебя накричала… — Голос Мэри неожиданно дрогнул, и Анджелина, быстро на нее глянув, сказала: «Мамочка…», но мать остановила ее, покачав головой. — Нет, детка, позволь мне продолжить. Я всего лишь хочу сказать, что тогда я накричала на тебя по-настоящему, сама не знаю, зачем. Ты перепугалась, а кричала я потому, что мне стало известно, как долго твой отец и эта Айлин были любовниками. Но я никогда тебе об этом не говорила — пока… ну, в общем, ты и сама знаешь, что миллион лет спустя я все-таки сказала. Дело в том, детка, что я тебя тогда напугала, накричала на тебя, и ты по-настоящему испугалась… — Мэри смотрела куда-то мимо Анджелины, за окно, и лицо у нее дрожало. — Вот о чем я больше всего сожалею. Я очень-очень сильно об этом сожалею. Ты уж меня прости.
Через некоторое время Анджелина спросила:
— И это все?
Мэри посмотрела на нее.
— Ну да, дорогая. Я столько лет из-за этого переживала. Страшно переживала.
— А я этого совсем не помню. И вообще это никакого значения не имеет. — Но на самом деле Анджелина хорошо помнила тот день и в глубине души сейчас, обливаясь слезами, молила: «Мамочка, он вел себя, как последняя свинья, ну и что, мамочка, пожалуйста, мамочка… Пожалуйста, мамочка, не уходи!» Она долго молчала, прежде чем снова сумела заставить себя сказать довольно спокойно: — Мам, ну что ты? Это ведь так давно было — эта история с Айлин. Неужели ты оставила папу из-за того, что тебе так долго пришлось мучиться? Хотя конечно… — Она и сама удивилась тому, как холодно звучал ее голос. Видно, это вино так на нее подействовало. Холод по отношению к матери вдруг проснулся в ее душе.
А Мэри сказала задумчиво:
— Я и сама не знаю, детка, но мне кажется, что из-за измены я бы от него не ушла.
— Мы ведь с тобой вообще никогда об этом не говорили.
Мать промолчала. Анджелина посмотрела на нее, и ее точно ножом в сердце поразило то выражение глубокой печали, что было сейчас на лице Мэри. Впрочем, она тут же спрятала свою печаль и живо попросила:
— А теперь, детка, когда ты наконец здесь, со мной, расскажи, как ты относишься к Паоло? Я тебе уже говорила, что влюбилась в него. А с твоим отцом мы во многих отношениях были несовместимы. Но главное, детка, то… что я влюбилась. В общем, давай, излагай свою точку зрения.
— Он же просто кассир в банке, мам. И квартира эта такая… — Она не договорила и огляделась. Ей очень хотелось снова произнести слово «убогая», но она понимала, что это не совсем так. Эта квартира была просто… не очень красивой… и выглядела странно из-за чересчур высоких потолков и старомодных кресел с совершенно износившейся обивкой.
И тут Мэри, решительно выпрямившись, заявила:
— Это прекрасная квартира! Посмотри, у нас прямо из окон видно море! Мы бы не смогли позволить себе такую квартиру, если бы у Паоло не было богатой жены.
— А что, она была богата?
— У нее и сейчас кое-какие деньги имеются. Да-да. А у него, как и у меня, происхождение «весьма скромное», как выражалась моя свекровь.
Анджелина промолчала. А Мэри продолжала:
— Но дело в том, что мне с ним хорошо. Мне с ним спокойно. Я люблю его. С ним я чувствую себя в безопасности. В семье твоего отца, как ты и сама прекрасно знаешь, деньги всегда водились, да и сам он был весьма успешен в делах. А мне, Анджелина, честно говоря, на деньги плевать. Мне, в общем, даже нравится их не иметь. Но, к сожалению, отсутствие денег не позволяет мне достаточно часто с тобой видеться.
— Получается, ты как бы «вернулась к своим корням»? — Анджелине хотелось, чтобы в этих словах прозвучал сарказм, но прозвучали они довольно глупо, банально, и она сама сразу это почувствовала.
— Мой отец работал на заправке. И мы были очень бедны. Впрочем, это тебе и так известно. У Паоло тоже нет денег, как нет и особых идей, позволяющих их заработать. Если ты это имеешь в виду, говоря о моем «возвращении к корням»…
Анджелина, вытянув перед собой ноги, долго на них смотрела. У нее-то щиколотки были весьма стройные.
— Погоди… — Она вдруг вскинула глаза на мать. — Значит, он и со своей женой здесь жил?
— Ну да. А потом она с кем-то там познакомилась и уехала, а эту квартиру оставила ему, и мы очень рады, что она у нас есть.
— Я ничего не понимаю, — наконец призналась Анджелина.
— Да? Ну, и я тоже.
Мэри взяла Анджелину за руку. И внезапно поняла — как же она была глупа, что не понимала этого раньше! — что дочь никогда не простит ей ухода из семьи, от отца. Никогда — во всяком случае, не при ее, Мэри, жизни. А ведь жить ей осталось совсем чуть-чуть. Но то, что она сейчас поняла, было просто ужасно — и в голове у Мэри вдруг снова проскочил знакомый «электрический разряд», потому что она опять рассердилась.
Ну, и пожалуйста!
— Мам, я не хочу, чтобы ты умирала. Вот в чем дело. Ты лишила меня возможности заботиться о тебе в старости, а я так хотела быть с тобой рядом, если ты… когда ты будешь умирать. Правда, мам, я очень этого хотела.
Мэри посмотрела на нее — на эту немолодую женщину с морщинами вокруг рта.
— Мам, я только пытаюсь тебе объяснить…
— Я понимаю, что именно ты пытаешься мне объяснить. — И теперь Мэри приходилось быть очень осторожной. Она обязана была быть осторожной, потому что эта женщина, эта бывшая девочка, была ее дочерью. И она не могла сказать ей — своему ребенку, которого любила больше всего на свете, — что совсем не страшится собственной смерти, что почти готова с ней встретиться, не совсем, конечно, готова, но почти, все равно ведь к тому все идет, и ужасней всего наконец осознать, до чего износила тебя жизнь, истрепала до предела, доконала, и вот теперь она, Мэри, действительно почти готова умереть и, наверное, скоро умрет. Обычно почти у всех людей возникает желание уцепиться за жизнь, прожить еще хотя бы несколько лет, и Мэри у многих это замечала, но сама подобного желания не испытывала. Или все же испытывала? Нет, пожалуй, нет. Нет. Она чувствовала, что устала до предела, что она почти готова, однако сказать такое своему ребенку не могла, ей даже подумать об этом было страшно. Больше всего ее пугало другое: стоило ей представить себе, как она лежит и умирает здесь, в этой самой комнате, а Паоло мечется вокруг, и ее тут же охватывал ужас — ведь тогда она больше не увидит ни своих девочек, ни своего мужа, того мужа, отца своих дочерей, и она никогда больше не увидит их всех вместе. Вот что действительно ее страшило. Но она не могла сейчас сказать дочери, что если б тогда понимала, как ужасно поступает по отношению к ней, к своему самому любимому маленькому ангелу, то, возможно, никогда бы так не поступила.
Но такова жизнь! И эта жизнь была такой путаной! Анджелина, дитя мое, пожалуйста…
— Ты даже не взяла тех денег, которые папа тебе должен после развода, — у нас в штате Иллинойс ты могла бы получить неплохую сумму.
— Но, детка… — сказала Мэри. И умолкла, подыскивая слова. Потом наконец продолжила: — Понимаешь, когда влюбляешься по-настоящему, то словно попадаешь в некий… — Мэри сделала неопределенный жест у себя над головой, — …пузырь, что ли. И больше уже не думаешь. И потом, с какой стати мне брать у него эти деньги? Я ведь ни пенни не заработала.
Ох, мамочка, ну и дура же ты, подумала Анджелина.
А Мэри медленно покачала головой и сказала:
— Наверное, я просто дура.
— Понимаешь, если бы ты все-таки взяла эти деньги, то я, например, смогла бы почаще приезжать к тебе. Вот по крайней мере один из способов на что-то их употребить.