И вдруг, повернув направо, он прямо в коридоре увидел перед собой несчастного пони, в петле из бельевой веревки свисавшего с голой электрической лампочки. Лампочка, естественно, не горела. Бедный Снежок с торчащими в разные стороны негнущимися ногами и розовой гривой вид имел в высшей степени растерянный и испуганный. Глаза лошадки были широко раскрыты, а длинные черные ресницы кокетливо распахнуты.
Вдруг Абель услышал у себя за спиной скрип открывающейся двери, резко обернулся и увидел стоящего там Линка Маккензи, или же Скруджа, но уже без парика, хотя все еще в гриме, отчего вид у него был полубезумный.
— Здравствуйте, — сказал Абель, протягивая руку. — Моя внучка забыла здесь свою лошадку… — И он мотнул головой в сторону висевшего на лампочке пони. — Полагаю, кто-то из студентов решил повеселиться. Но, видите ли, мне нужно непременно снять ее оттуда и принести домой, иначе, боюсь, моя девочка утратит ко мне всякое уважение.
Скрудж пожал Абелю руку. У него самого рука оказалась костлявой, сильной и очень сухой.
— Входите, — предложил он, словно приглашая Абеля в свой роскошный кабинет, и распахнул дверь в маленькую комнатушку, которую, по всей видимости, использовали для хранения реквизита. Абель разглядел старый театральный занавес, несколько старых светильников и столик без одной ножки.
— Боюсь, так мне ее не достать, — посетовал Абель. — Тут нужна стремянка или хотя бы стул… А вот, кажется, и что-то подходящее… — В углу и впрямь стояло весьма старомодного вида кресло с резными подлокотниками.
Скрудж вошел в комнатку, закрыл за собой дверь и сказал:
— Ну что ж, кресло здесь только одно, вот это, так почему бы вам не присесть?
— Ох, нет, нет, мне необходимо…
Но Скрудж, резко мотнув головой в сторону кресла, уже более жестким тоном потребовал:
— А я хочу, чтобы вы сели.
Только тут Абель понял: стоящий перед ним человек пребывает в весьма нестабильном состоянии, однако это, как ни странно, лишь усугубило его собственную слабость, практически лишив его воли, и он вежливо ответил Скруджу:
— Спасибо, но я лучше постою. Кстати, не могу ли и я чем-либо вам помочь? — Он доброжелательно улыбнулся, но Скрудж не ответил и продолжал стоять, прислонившись к двери. На самом деле Абелю хотелось сердито спросить у него: «И как долго, по-вашему, это еще будет продолжаться?» Мысль об этом не давала ему покоя, и он вдруг отчетливо почувствовал, что странным образом как бы раздваивается, теряя контакт с самим собой.
— Видите ли, мне бы хотелось вам кое-что рассказать, — наконец промолвил Скрудж. — А потом, как только я закончу, вы сможете сразу же уйти. Думаю, вы вполне с этим справитесь. Вы производите впечатление одного из тех стариков, которые уверены, что до сих пор пребывают в отличной форме, потому что инфаркта у них еще не было. — И Скрудж с грустной улыбкой стал рассматривать костюм Абеля. — Ну, костюм на вас дорогой, — и он покивал, словно подкрепляя этим собственное утверждение, — а организацией вашего распорядка дня занимается преданная секретарша. Хотя больше от вас по-настоящему никто ничего не ожидает, и руководитель вы практически номинальный. Впрочем, кое-какие качества истинного руководителя у вас еще сохранились. А вот насчет физических сил я сильно сомневаюсь: их у вас, по-моему, уже маловато. Так что вы, пожалуйста, лучше присядьте.
Но Абель остался стоять, хотя чувствовал, что задыхается от волнения, — ведь почти все, что сказал сейчас этот жалкий тип, было правдой кроме, пожалуй, замечания насчет инфаркта. Инфаркт Абель пережил всего год назад, и это здорово его напугало. Поколебавшись, он все же шагнул к креслу, плюхнулся в него и несколько удивился тому, что кресло тут же отъехало назад, как на шарнирах.
— Вот видите, у вас уже слабость в коленях, — с пониманием заметил Скрудж. — Сам-то я крепкий, как проволока, хотя тоже почти добрался до конца своей веревки. А ведь вообще-то вредно находиться в одном помещении с тем, кто уже болтается на конце собственной веревки! — И он засмеялся, показывая многочисленные пломбы, но у Абеля его смех вызвал приступ самой настоящей тревоги. Интересно, подумал он вдруг, сколько времени пройдет, прежде чем моя жена — или, возможно, Зоэ, — взволнованная моим чрезмерно долгим отсутствием, сядет в машину и поедет в театр? Господи ты боже мой!
— Значит, этот пони принадлежит вашей внучке? — спросил Скрудж.
— Да, и девочка очень к нему привязана.
— Ненавижу детей! — Скрудж соскользнул по стене вниз и уселся прямо на полу, по-турецки скрестив ноги. Он был отнюдь не молод, и Абеля удивила его гибкость. — Они такие маленькие, шустрые и чересчур рассудительные. Вас, кажется, удивили мои слова?
— Все это вообще весьма удивительно… — Абель попытался изобразить улыбку, но Скрудж улыбаться и не думал, и Абель почувствовал, что во рту у него пересохло от волнения. — Послушайте, — предпринял он новую попытку, — мне очень жаль, но нельзя ли все же…
— Чего вам жаль?
— Ну, мне кажется…
— Вам жаль, что вы теряете время и вынуждены торчать в одном помещении с каким-то безумцем? Вы за это извиняетесь?
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Вы правы, я бы и впрямь хотел поскорее уйти, если вы сочтете…
— Я счел желательным для себя небольшой разговор с вами. Я ведь вам уже говорил об этом. Во-первых, мне хотелось бы вам сообщить, что я чрезвычайно устал от театра. Я и служить-то здесь стал только потому, что театр принимает всех, а это особенно важно, если ты родился гомосексуалистом да еще в те стародавние времена, когда мне довелось появиться на свет. Театр большой ложкой зачерпывает тебя вместе со всеми остальными и дарит ощущение принадлежности к некой общности — хотя ощущение это абсолютно фальшивое, да и вообще полная глупость. А во-вторых, я хотел бы признаться, что затемнение сегодня вечером в театре устроил именно я. Мне без труда удалось сделать это всего лишь с помощью мобильника, спрятанного под ночной рубашкой. Здесь же управление электронное, и скоро, знаете ли, с помощью одного-единственного телефона можно будет хоть во всей стране свет потушить. Но я точно следовал инструкции и, надо сказать, был весьма удивлен достигнутым результатом. Мне хотелось создать хаос, и я его создал. А вот рассказать об этом мне было некому, хоть я и был в высшей степени доволен собой. Впрочем, теперь мне эта победа кажется довольно бессмысленной.
— Вы это серьезно?
— Насчет бессмысленности моей победы?
— Насчет устроенного вами затемнения?
— Абсолютно. Просто жуть, как сказали бы дети. — Скрудж медленно покачал головой. И, как бы желая подчеркнуть смысл своих слов, направил на Абеля указательный палец. — Нам всем нужна аудитория. Разве интересно, когда мы что-то совершили, а никто даже не догадывается, чьих это рук дело? В таком случае, пожалуй, и огород городить не стоило, верно? — Его лицо вдруг осветила несколько удивленная улыбка. — Ну вот. Теперь я обо всем вам рассказал и вполне удовлетворен. Хотя, если честно, я получил несколько меньше удовольствия, чем ожидал. Но как же нам с вами теперь быть? Ведь вы, выйдя отсюда, немедленно сообщите обо всем в полицию или по меньшей мере жене своей расскажете, и вскоре Линк Маккензи станет еще большим посмешищем, чем прежде. И весь город с удовольствием будет наблюдать за его окончательным падением.
— Но я-то в вашем падении совершенно не заинтересован, — возразил Абель.
— Это пока. А завтра, возможно, будете заинтересованы. Или послезавтра.
— Нет, я заинтересован только в одном: поскорее вернуть моей маленькой внучке ее игрушечного пони.
Скрудж долго молчал, потом сказал:
— Это в высшей степени странно. Однако ваши слова буквально заставляют меня страдать от мук ревности. А вам, вероятно, хочется сейчас сказать: «Вот если бы у вас самого были внучата, мистер Эксцентричный театральный гомик, то вы бы поняли мои чувства», не так ли?
— У меня и в мыслях не было ничего подобного. То есть совсем. Я думал о Софии. О том, как она ждет возвращения своей лошадки. Надеюсь, ей все же удалось уснуть.
Скрудж нахмурился.
— София? Полагаю, эта крошка из обеспеченной семьи?
Абель чуть замешкался с ответом.
— Да, семья у нее вполне обеспеченная.
— А вы в ее возрасте тоже были из богатой семьи?
— Нет, наша семья даже отдаленно под подобное определение не подходила.
— Значит, вы разбогатели благодаря тяжкому труду?
Абель снова заколебался было, потом ответил:
— Да, я очень много работаю. И всегда очень много работал.
Скрудж хлопнул в ладоши.
— Ха! Пари держу, вы женились на богатой невесте! Не краснейте, старина. Это ужасно по-американски, но, с другой стороны, нормально и даже по-своему прекрасно. Вам совершенно нечего стыдиться. О, я, кажется, по-настоящему вас смутил? Тогда давайте поскорей сменим тему. Эта ваша София… Как вы думаете, ей тоже будет свойственно очень много работать? Меня, знаете ли, подобные вещи страшно интересуют. Я этим прямо-таки озабочен. Мне кажется, в наше время никому уже не свойственно ни тяжко трудиться, ни просто очень много работать. А уж нынешние дети… Я слышал, какой-то детсадовец получил золотую звезду всего лишь за то, что целую неделю вел себя хорошо, лучше всех остальных! Господи, мой дорогой, да вы же красный, как свекла!
Скрудж огляделся, обнаружил искомое — пластмассовую бутылку с водой — схватил ее и сунул Абелю. Тот не сопротивлялся. Ему действительно вдруг стало невыносимо жарко в этом костюме из дорогой шерсти. Он с наслаждением напился и предложил Скруджу сделать то же самое, но тот лишь покачал головой и снова уселся на пол, привалившись спиной к стене.
— Каким бизнесом вы занимаетесь? — спросил Скрудж и, взяв со стола зубочистку, стал ковыряться в зубах.
— Оборудованием для кондиционеров. — И Абель вдруг на мгновение вспомнил ту молодую девушку, что сегодня выступала на совещании и показалась ему чересчур тщательно одетой и подготовившей чересчур подробную речь для своего первого подобного выступления. Она ведь, кажется, была из Рокфорда, из моего родного города, в котором я вырос… — А зря вы так сказали, — возразил он, — многим людям по-прежнему свойственно работать в полную силу.