– Ничего, не страшно, – в который раз за этот день повторил Адамберг.
– Но на артроз он точно не действует, – сказала она, поморщившись. – Воздух здесь влажный, на Юге я лучше себя чувствую. Так вот, они ходили в то же кафе, что и я, – “Старый погреб”. Потому что рюмочка портвейна в семь часов – это хорошо, но только не в одиночестве у себя дома, надо это понимать. Как все время твердил профессор Пюжоль, вы следите за моей мыслью? Думаю, я это навсегда запомню. А вы что обычно пьете?
– Пиво после ужина, со стариком соседом, под деревом.
Адамберг видел, что “мыслишка” удаляется, угорь проскальзывает между камнями, мурена прячется в темной дыре. Но он чувствовал, что нельзя прерывать эту болтовню, что она вернется к теме. Или эта мысль будет зудеть постоянно, так что Ирен было бы лучше избавиться от нее, передав комиссару.
– А вот я не под деревом, а в “Старом погребе”. И эти двое там тоже постоянно сидели. И я вам гарантирую, что пили они точно не по одной рюмочке портвейна. Пастис, стакан за стаканом, разговоры за разговорами. Часто так бывает: когда люди пережили ад, они о нем все говорят и говорят, как будто его нужно убивать в себе каждый день. Вы следите за моей мыслью? Хотя говорят о нем со смешками, как будто это был рай. Старое доброе время, сами понимаете. А их адом был сиротский приют. Они называли его “Милосердием”. Недалеко от Нима. Это соединяло их прочно, словно пальцы на одной руке, и больше всего они любили вспоминать всякие мерзкие выходки, всякие безобразия. Насколько я слышала, а я тут же неподалеку разгадывала кроссворды, даже однажды выиграла одеяло с подогревом, такое дерьмо оказалось, ой, извините, простите, пожалуйста.
– Ничего, не страшно.
– Я хотела сказать, что его придумали, чтобы устраивать пожар в постели. Они вспоминали всякие гадкие проделки, которых только и можно ждать от приютских выродков. Оставить лужу – это они так говорили – в шкафу у директора, сходить по большому в его портфель, выстроиться стенкой и никого не пропускать, привязать младшего простыней к кровати, стащить у кого-нибудь штаны, сдернуть с малыша трусы во время урока физкультуры, поколотить одного, запереть другого – и все в таком духе. Выродки, которые вели себя как выродки. И не поодиночке – похоже, они собрали небольшую банду. Однако они, знаете ли, не были там счастливы, бедные дети. Вот и говорили без конца. И все подливали друг другу и хохотали, попивая пастис. Иногда ржали во весь голос, а иногда усмехались еле слышно. Наверное, когда вспоминали какие-то более серьезные эскапады.
– И вот вы, ворочаясь в постели, сказали себе: наверное, кто-то решил им отомстить.
– Да.
– Подстроив все так, чтобы решили, будто это укус паука.
– Да. Но через шестьдесят лет это уже бессмысленно, правда?
– Но вы ведь сами сказали: был ад, и они о нем говорят каждый день. Пусть даже прошло шестьдесят лет.
– Вот только умерли они от некроза тканей, вызванного ядом. И мы приходим к тому же, от чего ушли: паука не заставишь укусить.
– А если посадить его в кровать, в ботинок?
– Не сходится. Потому что первого укусили во дворе, около дровяной кучи. Второго тоже снаружи, когда он открывал входную дверь. Наверное, паук сидел себе спокойненько, спрятавшись среди гравия.
– Не получается.
– О чем я вам и говорю.
– А третий? Вы его знаете?
– Никогда его не видела. Не скажете, который час?
Адамберг показал два браслета с часами на своем запястье.
– Я забыла, – сказала она. – Дело в том, что мне нужно ехать к подруге, у которой я ночую.
– Я на машине, могу вас отвезти.
– Но это далеко, набережная Сен-Бернар.
– Ну и ладно, я отвезу.
Адамберг высадил Ирен Руайе у дома подруги, подал ей сумку и трость.
– Выкиньте-ка все из головы, – посоветовала она, прежде чем с ним расстаться.
– А вы не называйте мое имя в интернете.
– Я не собираюсь портить вам карьеру, даже не думайте. Ведь я не выродок.
– Не согласились бы вы дать мне свой номер? – спросил Адамберг, включая мобильник.
Ирен подумала в свойственной ей манере, уставившись прямо перед собой, потом продиктовала ему цифры, подглядывая в маленький список.
– Скажем так: на случай, если у вас будут новости, – уточнила она.
– Или у вас.
Адамберг снова уселся за руль, когда маленькая женщина постучала в стекло.
– Дарю его вам, – сказала она, протягивая ему коробочку из пожелтевшего пластика.
Глава 10
Когда Адамберг вернулся к себе на службу, день уже шел к концу. Из помещений почти выветрился запах рыбного порта. Окна были открыты настежь, и повсюду на бумагах лежали разнообразные предметы, чтобы не дать листкам разлететься от сквозняка. К слабому запашку примешивался аромат не то розы, не то сирени: его разбрызгала лейтенант Фруасси – кто же еще? – постоянно заботившаяся о благоденствии своих коллег. Результат получился тошнотворный, Адамберг предпочел бы, чтобы воняло просто рыбой.
– Фруасси, – сообщил Вейренк, подходя к комиссару.
– Кто бы сомневался, – откликнулся тот.
– Главное, ничего ей не скажешь, ведь она делает это ради нашего блага. Она вылила две упаковки, и никто не осмелился ее отговаривать. Вонь пеленой не прикроешь: это ко всему относится.
– Может, принести еще одну мурену, чтобы приглушить розу и сирень. Или вот это, посмотри.
Адамберг достал из кармана маленькую пластмассовую коробочку.
– Это подарок – паук-отшельник. Полюбуйся. Признаюсь, до сего дня еще никто не дарил мне дохлых пауков. Только он ничем не пахнет. Не то что жуки-медляки.
– Ты имеешь в виду жуков-вонючек?
– Их самых. Вонючек – вестников смерти.
– И кто же оказался столь изысканно любезен, что подарил тебе дохлого паука?
– Маленькая женщина, которую я повстречал в музее. Она приехала из самого Нима, чтобы привезти эту штуку специалисту по паукам.
– Арахнологу.
– Да. А поскольку этот парень ей не понравился, то она решила презентовать отшельника мне. Луи, этот подарок – большая честь. Примерно как та, которую оказал Рёгнвар нашей Ретанкур, вырезав ее портрет на деревянном весле.
– Он это сделал?
– Именно. Ты закончил свой отчет?
– Он уже в руках у Мордана.
– Мне нужно рассказать тебе, что поведала эта женщина. Но где-нибудь в сторонке. Приходи ко мне в кабинет, чтобы никто не видел. Как там Данглар?
– Думаю, страсть к бумаге и подготовка “Книги” развеяли его раздражение.
Адамберг положил паука на стол, уже заваленный до предела. Открыл коробочку, достал лупу, тайком позаимствованную у Фруасси, и стал изучать крошечное создание. Как они называют его тельце, эти арахнологи? Адамберг полистал блокнот: где-то он это записал. Головогрудь. Очень хорошо. С таким же успехом можно было назвать это спиной. Напрасно он ее разглядывал так и сяк, рисунок на ней мало напоминал скрипку. Он услышал шаги и торопливо захлопнул крышку. Не то чтобы он опасался своих сотрудников, но ему не хотелось причинять страдания Данглару.
Это оказался Вуазне, он заметил коробочку и наклонился над ней.
– Паук-отшельник, – заключил он и спросил с завистью: – Откуда он у вас? Это такая редкость.
– Мне подарили.
– Но кто? Как?
– В музее.
– Вы не бросаете это дело, комиссар?
– Бросаю. Ни роста численности пауков, ни мутаций. Придется смириться.
– Но трое все-таки умерли.
– Я думал, вас это больше не интересует. Вы ведь твердили, что это старики.
– Я знаю. А между тем во Франции никто никогда не умирал от укуса отшельника. Никаких мутаций, вы уверены?
– Да.
– Ладно. Во всяком случае, это работа не для нас.
Адамберг чувствовал, что лейтенант колеблется, выбирая между логикой и искушением.
– Я пришел поговорить с вами об отчете.
Вуазне похлопал себя по круглому животику. Эта дурацкая привычка давала о себе знать, когда он был смущен или доволен собой, так что проявлялась она довольно часто.
– Я о том допросе Карвена, как бы это сказать… Нельзя ли выбросить те пассажи, когда он обращается со мной как с пустым местом, разглагольствует про апперцепцию и щеголяет цитатами?
– Что с вами, Вуазне? Может, вы еще захотите, чтобы мы вырезали куски из видеозаписи и склеили ее скотчем?
– Эти пассажи несущественны для следствия.
– Они существенны для того, чтобы показать характер Карвена. С каких это пор у вас появилась идея фальсифицировать отчеты о следственных действиях?
– Начиная с той самой апперцепции. Это так и не прошло.
– А мне что делать с арахнологом и головогрудью, можете сказать? Проглотите эту апперцепцию, примите как неизбежность и переварите.
– Но в отчете головогрудь не упоминается.
– Кто знает, Вуазне?
Адамбергу позвонил Вейренк, и Вуазне вышел из кабинета, похлопывая себя по животу.
– Я услышал голос Вуазне у тебя в кабинете и прошел мимо. Лучше нам встретиться в другом месте.
– Где?
– Давай снова сходим в “Гарбюр”. Вчера Данглар испортил нам удовольствие.
Эстель, сразу же решил Адамберг. Ее рука на плече коллеги накануне вечером. Вейренк уже так долго один, а его крайняя требовательность к женщинам и их разнообразным качествам заметно снижает возможность выбора. У Адамберга, наоборот, другие проблемы из-за слишком скромных запросов. Эстель, подумал он, Вейренк возвращается туда ради нее, а вовсе не ради капустного супа, пусть даже пиренейского.
Глава 11
Эстель поставила супницу с гарбюром на греющую подставку, чтобы гости могли не торопиться и блюдо не остыло: ведь это были они, Адамберг и Вейренк, особенно Вейренк. Лейтенант как бы невзначай выбрал другое место и уселся лицом к стойке, а не спиной, как накануне вечером.
– Ты же мне говорил, что от укуса паука-отшельника во Франции до сих пор никто не умирал, – сказал Вейренк.
– Это правда. В то время как гадюка убивает от одного до пяти человек в год.