– Где и когда произошел укус? В помещении? На улице?
– На улице, когда он шел домой вместе со своей спутницей. После ужина, в сумерках. Палата двести три. У вас двадцать минут.
Старик был не один. Женщина лет семидесяти с заплаканными глазами сидела в кресле, в котором, судя по всему, провела всю ночь, и комкала в руке платок.
– Полиция. Лейтенант Вейренк де Бильк и комиссар Адамберг, – тихим голосом представился Адамберг, подходя к кровати.
Старик медленно моргнул, как бы говоря: “Я понял”.
– Мы сожалеем, что вынуждены вас побеспокоить, месье Вессак. Мы ненадолго. А мадам?
– Это моя компаньонка, – представил ее Вессак, – Элизабет Бонпен[11]. Ее фамилия очень ей подходит.
– Мадам, извините, но нам придется попросить вас выйти. Нам нужно поговорить с месье Вессаком без свидетелей.
– Я отсюда никуда не уйду, – слабым голосом проговорила Элизабет Бонпен.
– Таковы правила, – объяснил Вейренк. – Не сердитесь.
– Они правы, – сказал Вессак. – Будь умницей, Элизабет. Пойди пока выпей кофе и что-нибудь поешь, тебе станет полегче.
– Но зачем к тебе пришли полицейские?
– Сейчас они сами расскажут. Пожалуйста, иди. Выпей кофе, съешь круассан, тебе полегчает, – повторил Вессак. – И журнал почитай, отвлекись немного. Не тревожься, маленькому паучку меня не уморить.
Элизабет Бонпен вышла, и Вессак указал полицейским на два стула.
– Вы ей солгали, правда? – спросил Адамберг.
– Конечно. А что я могу ей сказать, как вы думаете?
– Вы ей лжете, потому что знаете. Это ведь не просто маленький паучок.
Адамберг говорил мягко и доброжелательно. Пусть даже этот старик – жук-вонючка, но ему осталось жить меньше двух суток, и он это знает. Адамберг старался не смотреть на язву, которая выглядела ужасно. Некроз распространился на десять сантиметров в длину и на четыре в ширину и уже пожирал мышцы и сосуды.
– Отвратительно, правда? – произнес Вессак, поймав взгляд Адамберга. – Но вы много такого повидали, вы же полицейские.
– У нас только двадцать минут, месье Вессак. Вы знаете, что с вами произошло?
– Да.
– Вам известно о том, что за последний месяц от укуса паука-отшельника скоропостижно скончались Альбер Барраль, Фернан Клавероль и Клод Ландрие.
– Значит, до вас уже дошло?
Вессак недобро улыбнулся и жестом левой руки попросил Вейренка дать ему воды. Время и возраст пощадили лицо этого старика с крупными, резкими чертами, Адамберг его узнал.
– Мы знаем о сиротском приюте, о банде пауков-отшельников, которая замучила одиннадцать мальчиков, сделав двоих из них калеками, одного импотентом и одного уродом. Вы были членом этой банды вместе с еще восемью подростками.
Вессак не смутился.
– Да, негодяи, – произнес он.
– Кто? Вы или ваши жертвы?
– Мы – кто же еще? Негодяи, сволочи. Когда в четыре года малыш Луи потерял ногу, что мы делали? Смеялись. Не я, мне тогда было только десять, но вскоре я уже присоединился к ним. Вы думаете, это нас остановило? Наоборот. Когда малыш Жанно лишился ступни, а Марсель щеки – черт побери, он стал таким страшным! – что мы делали? Смеялись. Но больше всего мы веселились, когда у Мориса яйцо отвалилось, как будто орех упал с ветки. Мы дали ему прозвище Морис-без-яйца, весь приют об этом знал.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросил Адамберг, указывая на язву.
– Конечно. Они мстят, и это честная война. Скажу вам одно: отбрасывать копыта мне не хочется, но я понимаю, что заслужил. Они-то хотя бы за нас взялись, когда мы уже стали стариками, дали нам время пожить, покайфовать с женщинами, наделать детей.
– Они начали гораздо раньше, Вессак. С девяносто шестого по две тысячи второй они убили четверых: Миссоли, Обера, Менара и Дюваля. Не с помощью яда, а спровоцировав несчастные случаи.
– Ага, – задумчиво произнес Вессак. – Это я вроде усек. Только никак не въезжаю, как они это делают? Это ж сколько нужно яда, чтобы угробить человека!
– Двадцать доз как минимум.
– Не въезжаю, но мне наплевать. Слушайте, Элизабет не в курсе, ей неизвестно, что я был маленьким поганцем, – внезапно произнес Вессак, подняв левую руку. – Она ничего не должна узнать.
– Ведется следствие, – сказал Адамберг. – Если оно завершится и начнется судебный процесс, то…
– Все будет в газетах. Ну и пусть. Она узнает. Но сделайте так, чтобы она ничего не узнала до моей смерти. Чтобы мы расстались по-хорошему. Это возможно?
– Конечно.
– Слово мужчины?
– Слово мужчины. А что по поводу изнасилований, Вессак?
– О нет, этим я не занимался, – сказал он.
– Ведь они совершили также много изнасилований, правда?
– Да, в Ниме.
– Групповых?
– Всегда. И это продолжалось после приюта.
– Но вы не участвовали?
– Нет. И не подумайте, комиссар, не из душевной доброты. Тут другое.
– Что?
– Если не скажу, вы и на меня навесите изнасилования. Но это не так-то просто объяснить.
Вессак несколько секунд подумал, снова попросил Вейренка дать ему воды. Температура поднималась.
– Полицейские вы или нет – все равно. Мы ведь тут все мужики, правда? – решительно произнес он.
– Да.
– Если скажу, это не выйдет отсюда?
– Не выйдет.
– Слово мужчины?
– Слово мужчины.
– Это групповуха, вы сами сказали. Нужно было показать остальным свое мужское достоинство, заголиться. А я не мог. – Он снова замолчал и отпил глоток воды. – Я думал, нет, даже был уверен, что мой пенис слишком маленький, – пересилив себя, продолжал он. – Был уверен, что этот говнюк Клавероль и мне придумает прозвище. Так что я увиливал как мог. Вы мне верите?
– Да, – сказал Адамберг.
– Конечно, несмотря на это, я не ангел, даже не сомневайтесь. Я при этом присутствовал. Смотрел и, что еще хуже, держал девчонкам руки. Это называется сообщник. Похвастаться мне нечем, правда?
Врач открыл дверь.
– Три минуты – и все, – предупредил он.
– Надо торопиться, Вессак, – сказал Адамберг, наклонившись в больному. – Кто впрыснул вам яд? Кто?
– Кто? Да никто, комиссар.
– Двое из ваших старых приятелей до сих пор на прицеле у убийцы. Ален Ламбертен и Роже Торай. Скажите кто, и я смогу их спасти. На сегодня уже семь покойников.
– Со мной будет восемь. Но я не могу вам помочь. Мы с Элизабет возвращались из бистро. Я поставил машину, вышел, и вот там, перед калиткой, когда вставлял ключ в замок, я почувствовал, как меня что-то кольнуло в руку. Ерунда какая-то. Примерно в десять минут десятого.
– Вы лжете, Вессак.
– Нет, комиссар, слово мужчины.
– Но вы должны были его видеть, того, кто вас уколол.
– Никого поблизости не было. Я решил, что это ежевика, она разрастается и выползает за пределы живой изгороди. Я хотел ее обрезать, но теперь уже слишком поздно. Никого не было, я вам говорю. Спросите Элизабет, она там тоже была, она вам скажет, она врать вообще не умеет. Я только потом задумался, когда заметил отек. Не потому, что здесь водятся пауки-отшельники, но, вы же понимаете, после смерти тех троих я навел справки. Поэтому сумел распознать укус. Сначала отек, потом пузырек. Я сказал себе: вот пришел и твой черед, Оливье, они и с тобой разобрались.
Врач снова заглянул в дверь, Адамберг поднялся и кивнул больному. Потом положил ладонь на руку старика:
– Пока, Вессак!
– Пока, комиссар, и спасибо. Вы, конечно, не священник, да и я во все это не верю, но мне стало легче после того, как я с вами поговорил. И еще: вы не забыли, вы оба? Слово мужчины, да?
Адамберг посмотрел на свою ладонь, лежавшую на руке Вессака. Конечно, это рука жука-вонючки, но и рука человека на пороге смерти.
– Слово мужчины, – произнес он.
Они в молчании вышли из здания, медленно побрели по больничному саду.
– Мы все-таки обязаны проверить, – сказал Вейренк.
– Не видел ли он кого-нибудь? Да. Придется помучить Элизабет Бонпен. Съездим в Сен-Поршер. Я хочу посмотреть, где именно это произошло, прежде чем не останется никаких следов.
Адамберг позвонил из машины Ирен Руайе в Бурж. Он по-прежнему был под впечатлением от ужасной язвы Вессака, от его признаний – “слово мужчины!” – от того, как достойно держался умирающий жук-вонючка.
– Это вы, комиссар? Как раз вовремя, я собралась выходить. Значит, на сей раз это обычный пострадавший?
– Нет, Ирен. Это жук-вонючка из сиротского приюта, Вессак. Как обычно, ничего не выкладывайте в интернет.
– Обещаю.
– Мы опять столкнулись с той же трудностью: он говорит, что никого не видел, когда почувствовал укол.
– В доме? На улице?
– На улице. Прямо перед входом. Попытаюсь уточнить это у его компаньонки.
– А куда его укусили?
– В верхнюю часть руки.
– Но это невозможно, комиссар. Пауки-отшельники не летают.
– Тем не менее это так: укус выше локтя.
– У входа, случайно, нет высокой поленницы дров? Такое иногда бывает. Он мог к ней прислониться. Потревожить паука, когда тот вышел прогуляться.
– Ничего не знаю. Я туда еду.
– Погодите, комиссар. Как, вы сказали, его имя?
– Вессак.
– Но хотя бы не Оливье Вессак?
– Он самый.
– Пресвятая Богородица! А его компаньонка – случайно, не Элизабет Бонпен?
– Да.
– Которая на самом деле и его компаньонка, и его дама сердца. Вы следите за моей мыслью?
– Да. Я ее видел и понял это. Она была вне себя от горя.
– Пресвятая Дева Мария! Элизабет.
– Вы ее знаете?
– Комиссар, она моя подруга! Самая славная женщина на свете, такая славная, прямо плакать хочется. Я с ней познакомилась… сейчас скажу когда. Одиннадцать лет назад. Я приняла болеутоляющую позу и отправилась в Рошфор. Там мы и встретились. Я даже осталась там на неделю, потому что мы понимали друг друга, как два карманника на ярмарке – ой, извините меня, простите, – как два очень близких человека.
– А вы, Ирен, могли бы распознать, лжет она или нет?