кли сомнения и в один прекрасный день она может сообщить о них своему проклятому комиссару.
Он снова позвонил своему личному арахнологу:
– Ирен, это срочно. Вы одна?
– Элизабет спит. Что происходит?
– Слушайте меня внимательно. Не звоните мне в присутствии вашей соседки. Вы следите за моей мыслью?
– Мысль что-то не прослеживается.
– Ладно, не важно. Я вас прошу, и все. Обещайте.
– Хорошо. Но что?
– Она вас обо мне расспрашивала? О человеке, с которым вы переписываетесь?
– Никогда. Зачем ей это? Вы думаете, что с ее тараканами в голове ее интересует кто-нибудь, кроме ее самой? Вот уж нет.
– Такое может вскоре случиться. Если она у вас спросит, что это за комиссар, с которым вы болтаете, ответьте вот что, в точности: я ваш старый друг из Нима, мы с вами снова встретились, совершенно случайно. В свободное от работы время я, как и вы, интересуюсь пауками. Я зоолог, но работать по специальности не смог. Это объяснит, почему мы с вами беседуем о недавних злодействах пауков-отшельников. Вы меня слышите?
– Да, – ответила Ирен, окончательно запутавшись и растеряв все слова.
– Кроме того, я коллекционирую шары, шары со снежинками.
– Вы?
– Это ложь, Ирен, вы следите за моей мыслью?
– Не слежу. Не могли бы вы объяснить? Как я сказала, комиссар, я девушка не злая, но я и не марионетка.
– Я не считаю, что ваша Луиза просто чокнутая. Я считаю, что она серьезно больна психически. И способна, – соврал Адамберг, – раскрыть всю информацию о следствии, которую получит от вас.
– А, вот теперь начинаю понимать.
– У нее ни на секунду не должно возникнуть подозрение, что я думаю об убийствах. Малейшая утечка в СМИ станет катастрофой.
– Я слежу за вашей мыслью.
– Договорились, Ирен? Я всего лишь старый друг, несостоявшийся зоолог, увлеченный пауками и шарами со снежинками.
– Ну, тогда я вот что сделаю, – откликнулась Ирен, обретя свою обычную бойкость. – Куплю в Рошфоре два шара. Вернувшись домой, скажу, что один – это мне, а другой – вам. Что мы с вами снова встретились невзначай в сувенирной лавке. Например, в По, у меня есть шар из По. Вот так я ее сама и обману.
– Прекрасно. А если будете писать мне подробное сообщение, то, как только отправите его, сразу же удалите.
– Я слежу за вашей мыслью. Вы думаете, она копается в моем мобильнике?
– И в компьютере тоже.
– Ну, раз так, надо этим воспользоваться. Я могу отправлять вам фальшивые сообщения о шарах, с фотографиями, и напишу: “А такой у вас есть?” Как будто мы соревнуемся, у кого коллекция лучше. А по поводу пауков могу рассказать вам о домовых пауках, о пауках-крестовиках, о черных вдовах. Поскольку вы несостоявшийся арахнолог, то у вас нет никаких причин интересоваться только пауками-отшельниками.
– Превосходно, так и сделайте, Ирен.
– Есть одно “но”. Если мы с вами старые приятели, которые снова встретились – к моему большому удовольствию, – почему я вас называю комиссаром?
Адамберг на секунду задумался, и у него возникло впечатление, что Ирен соображает быстрее его.
– Скажите, что это такая игра. Что раньше вы звали меня Жан-Батист, но, когда мы встретились вновь, вы узнали, что я стал комиссаром. Вот мы и начали поддразнивать друг друга, и это вошло в привычку.
– Не очень удачно, комиссар.
– Нет.
– Я стану чередовать: иногда буду говорить “комиссар”, иногда – “Жан-Батист”. Или даже “Жан-Бат”, так проще и получится более естественно.
– Ирен, вам бы полицейским работать.
– А вам – арахнологом, Жан-Бат. Извините, я тренируюсь.
Глава 31
– Перед нашим путешествием к Тихому океану, – начал Адамберг, когда все снова заняли свои места в зале капитула, – я говорил о том, что нам нужно найти новый проход.
– На широте пятьдесят два градуса, – вполне серьезно уточнил Меркаде как бы про себя.
– Майор Данглар утверждает, что нам не за что зацепиться. Это не совсем точно. С самого начала у нас перед глазами было то, на чем мы не остановились.
– Что? – спросил Эсталер.
– Не что, Эсталер, а кто.
– Убийца?
– Я думаю, это женщина.
– Женщина? – удивился Мордан. – Женщина? Которая убила восемь мужчин за двадцать лет? Что привело вас к этой мысли, комиссар, к этому… проливу?
– Банда пауков-отшельников переродилась в банду насильников, нам это известно. Меркаде работает над тем, чтобы обнаружить их преступления с тех пор, когда мальчишки стали взрослыми, и, скажем, до того времени, когда им исполнилось шестьдесят пять лет. Получается, примерно за пятьдесят лет. Это очень трудная задача, и ничто не указывает нам на то, что они действовали только в департаменте Гар. Фруасси будет помогать лейтенанту.
Адамберг заставлял себя говорить нейтральным тоном, что умиротворяюще действовало на его сотрудников, но выпад Данглара слишком сильно его задел. Он отдавал себе отчет в том, что майор ходит по краю своей внутренней пропасти, что его самоубийственная агрессия напоминает корни дерева, цепляющиеся за зыбкую почву. И все же это был первый случай, когда майор при всех сознательно оскорбил его и выразил свое презрение к нему. Природная гибкость Адамберга побуждала его забыть об этом подводном камне. Но камень был слишком острым. Инстинктивно он хотел уйти с совещания и где-нибудь побродить. Тогда Данглара больше не будет в поле зрения, не придется выстраивать и обосновывать аргументы в пользу поисков в новом, таком неопределенном направлении. Настал момент передать эстафету Вейренку: ему всегда легко давались логические построения.
– Есть идея, кто эта женщина? – спросила Фруасси. Потрясенная поведением Данглара и смущенная реакцией Ноэля, она старалась ровно держать руки на клавиатуре. Болеутоляющая поза, подумал Адамберг.
– Несколько, и одна банальнее другой. Но лучше начать сначала, поскольку мы не заметили проход.
– Пролив, – уточнил Жюстен, подняв указательный палец.
Путешествие Магеллана явно произвело на сотрудников сильное впечатление, придав делу героический смысл, и, судя по всему, их вдохновило. Несмотря на то что расследование терпело бедствие и все были сбиты с толку, Адамберг заметил, что люди держались прямее, чем в начале совещания, что выглядели они более решительно и что их взгляды постоянно останавливались на карте мира. Некоторые, возможно, представляли себе, что находятся далеко от этой комнаты с пластиковыми стульями и, цепляясь за мачты, спускают паруса во время бури, затыкают пробоины, жуют черствые сухари. Кто знает? Некоторые предавались мечтам.
– Она совершает убийства на протяжении двадцати лет, – продолжал Адамберг, – и сделала это уже восемь раз. Она разрабатывала свои преступления в расчете на долгое время, эта программа уничтожения превратилась в ее больной голове в жизненную цель и выстроилась еще в детстве. Ни внезапных импульсов, ни единой случайности. По поводу этой неизвестной убийцы можно точно сказать, что она неимоверно страдала. Вот первая банальность, о которой я упоминал. Там, в ее юности, и состоялось превращение в безжалостную преступницу.
– Трудное детство, – проговорил Жюстен, – не тот критерий, который поможет нам сузить круг поисков.
– Конечно нет. Мы также знаем, что она была изнасилована, что тоже мало нам поможет. Даже если она подавала заявление в полицию и независимо от того, привело это к чему-нибудь или нет, эта женщина продолжает сама вершить правосудие. Единственная зацепка, которая поможет нам ее обнаружить, – это странный выбор орудия убийства, яд паука-отшельника. Вначале она не думала о пауках, использовала разные подходящие средства: огнестрельное оружие, несчастный случай, ДТП с мотоциклом, бледную поганку. А потом, вероятно, все переменилось, идея обрела форму. Для четвертого убийства она выбрала ядовитую субстанцию – яд бледной поганки. Ее научное название, намекающее на фаллос[12], также имеет значение. Здесь уже намечается связь между ядами разного происхождения.
– Да, – подтвердил Вуазне, – это переход от растительных ядов к животным.
– Но получить яд паука не то же самое, что пойти в лес и сорвать поганку. Это настолько сложнее, что, одержимая мыслью о новом яде, она добывала его четырнадцать лет. Вы ведь помните рассказ Вуазне о связи между веществами, выделяемыми ядовитыми животными, и всемогуществом. Эта женщина научилась управлять пауками и завладела их властью. В нее насильно впрыснули струю губительной жидкости, а она в ответ тоже использует жидкость, убивая своего мучителя.
– Своего мучителя, – подчеркнул Мордан. – Почему она не остановилась только на этом мужчине? Почему решила разделаться со всей бандой пауков-отшельников?
– Мы не знаем, что ей пришлось пережить. Одно или несколько изнасилований.
– Всеми десятью жуками-вонючками? – спросил Ламар.
– Жуки-вонючки, бывшие хозяева пауков, – наш самый надежный компас. Если эту женщину изнасиловал один из них – а поскольку они предпочитали нападать вместе, то, скорее всего, их было двое или трое, – она распространила свою месть на всю стаю.
– “Любовь – это крапива, которую нужно косить ежечасно, если хочешь сладко поспать, растянувшись в ее тени”, – прошептал Данглар. – Пабло Пикассо. Любовь, а может, страсть.
Все взгляды обратились к майору, от которого никто не ожидал услышать ни слова. Может, это был поворот, первый шаг к возвращению? Ничуть не бывало. Броня на его бледном лице была крепка, как никогда. Отныне Данглар говорил только сам с собой.
– Но ведь ей нужно было знать, – подал голос Керноркян, не обращая внимания на неожиданную остановку, – что они входят в одну банду.
– Обязательно.
– И ей нужно было знать, – гнул свое Керноркян, – что эти люди связаны с пауками-отшельниками.
– И это тоже, – подтвердил Вейренк. – Один из них проговорился.
Тут комиссар, которого утомило сидячее положение, поднялся и стал по привычке кружить по комнате.