– Меня интересует один случай, – задумчиво проговорил он, – но он произошел далеко от колокольни “Милосердия”.
– Мне казалось, нам не надо упускать из виду эту колокольню, – произнес Ноэль.
– Я и не упускаю. Речь идет о Луизе Шеврие. Она была изнасилована в Ниме в восемьдесят первом году, в возрасте тридцати восьми лет, и ее насильник был пойман. Его зовут Николя Карно, и он не имеет никакого отношения к сиротскому приюту. Он получил пятнадцать лет и освободился в девяносто шестом году. Связан ли он как-нибудь с бандой жуков-вонючек? Меркаде уже ищет. Фруасси, займитесь Луизой Шеврие. Нам нужно знать о ней все. Встречаемся в четыре часа.
– Комиссар, – сказал Жюстен, – но нам не о чем говорить в четыре часа.
– Речь не об этом. В четыре часа майор Данглар прочтет нам короткую историческую лекцию о средневековых отшельниках. Я имею в виду, женщинах-отшельницах.
– Средневековых женщинах-отшельницах? – изумленно переспросил Ламар.
– О них самых, бригадир. Майор, сможете?
Данглар только кивнул в ответ. Четыре часа. Ему хватит времени собрать вещи.
Адамберг встретил во дворе Фруасси.
– Я собираюсь походить.
– Я поняла, комиссар.
– Сотрясения во время быстрой ходьбы и пеших прогулок приводят в движение микроскопические пузырьки газа, которые блуждают у нас в мозгу. Они двигаются, встречаются, сталкиваются. И когда нужно найти мысль, это самое лучшее средство.
Фруасси замялась.
– Комиссар, в мозге нет пузырьков газа, – робко сказала она.
– Но если это точно не мысли, то как их назвать?
Фруасси не нашлась что ответить.
– Вот видите, лейтенант. Это пузырьки газа.
Глава 32
По привычке Адамберг дошел до набережной Сены. В этом городе ему до крайности не хватало прозрачных вод Гав-де-По. Он спустился к самой воде и сел рядом с другими любителями прогулок и студентами, которые, так же как и он, побродив, присаживались отдохнуть. И так же как и он, подавленно смотрели на сотню всплывших брюхом вверх мертвых рыб, которых лениво несла серо-зеленая река.
Расстроенный Адамберг поднялся по лестнице и зашагал по набережной к Сен-Жермен. По дороге позвонил психиатру Мартену-Пешра – повезло, что он сумел запомнить такую фамилию, – с которым познакомился не так давно в связи с проведением экспертизы на дееспособность. Таких, как он, по первому впечатлению обычно называют просто жизнерадостными толстяками, однако этот бородатый мужчина с густой шевелюрой обладал бездонным умом, был настоящим ученым, невозмутимым и красноречивым, смешливым и печальным – в зависимости от обстоятельств или от того, какой стороной, пылкой или сумеречной, поворачивалась к миру его душа на очередном витке жизни.
– Доктор Мартен-Пешра? Это комиссар Адамберг. Вы меня помните? Экспертиза Франка Маллони.
– Конечно. Очень рад вас слышать.
– А мне хотелось бы с вами увидеться.
– Снова экспертиза?
– Нет, мне нужно узнать ваше мнение по поводу отшельниц, женщин, которые отрезают себя от мира.
– Которые жили в Средние века? Это не по моей части, Адамберг.
– Про Средние века у меня есть вся нужная информация. Я имею в виду наше время.
– Но отшельниц больше нет, комиссар.
– Когда мне было двенадцать лет, я с одной такой познакомился. Возможно, теперь и с другой.
– Комиссар, я один на один сражаюсь со слишком жирным бланкетом из телятины, и мне скучно, а я очень плохо это переношу. Я на площади Сент-Андре-дез-Ар, слева от табачной лавки.
– Буду через десять минут.
– Вам заказать еду? Я только что начал обедать.
– Спасибо, доктор, выберите мне что-нибудь сами.
Адамберг пробежал рысцой по набережным Турнель и Монтебелло, повернул на улицу Юшет и присоединился к толстяку доктору, который поднялся и приветствовал его с распростертыми объятиями. Адамберг помнил, что Мартен-Пешра всегда держался приветливо, в какой бы фазе ни пребывала его душа – темной или светлой.
– Треска под нормандским соусом – пойдет?
Адамберг не решился сказать врачу, что картина, которая только что открылась ему на Сене, отбила у него желание есть мертвую рыбу. Он улыбнулся и сел, а тем временем доктор наблюдал за ним с едва заметной озабоченностью.
– Отвратительное времечко, да? – спросил он. – У вас.
– Это все из-за расследования, которое забирается в самую глубину – и прошлого, и разума. Очень трудное дело, я сел в лужу.
– Я говорю о вас, комиссар. Вам пришлось пройти через что-то отвратительное, причем совсем недавно, или я ошибаюсь?
– Так и есть, это случилось вчера и уже не важно.
– Для меня это важно. Мне станет понятнее, почему вы так срочно захотели меня видеть, и будет легче отвечать на ваши вопросы. Что произошло с вами вчера?
– Мой брат на острове Ре вытащил больной зуб из моей памяти. Оказалось, этот зуб глубоко запрятан. Раньше он никогда не беспокоил меня, а на прошлой неделе начал. Но это прошло. Все хорошо.
– Что это было за воспоминание? Отшельница, которую вы видели в двенадцать лет?
Доктор Мартен-Пешра не любил медлить и перескакивал через промежуточные этапы. Перед ним невозможно было притворяться.
– Именно так. Я не помнил, что видел ее, я вообще ничего не помнил. Но, когда я слышал слово “отшельник”, мне с каждым разом становилось все хуже и хуже.
– Слабость? Головокружения?
– Да. Но когда мой брат это вытащил…
– Как я понял, ваш брат там был.
– А еще мать.
– Мать позволила вам смотреть на ту женщину?
– Нет, что вы! Она не заметила, как я туда заглянул. А потом было уже поздно.
– Ребенок, который любит приключения и нарушает правила, – с улыбкой сказал врач.
– Когда мой брат это вытащил, когда я снова увидел ее ужасное лицо, гнилые зубы, ощутил тошнотворный запах и услышал вопль, то потерял сознание. Кажется, в двенадцать лет я тоже упал в обморок. Перед тем как все забыть.
– Закрыть.
– Не хочу, чтобы вы тратили на это свое время.
– Пусть мое время вас не беспокоит, мой первый пациент отменил свой визит.
– Я и о своем времени беспокоюсь, – сказал Адамберг. – Ведь мой убийца не отменял своего визита. Уже четыре покойника и два на подходе. А на самом деле всего десять.
Мартен-Пешра на несколько секунд замолчал, отодвинул мясо на край тарелки и принялся за рис, полив его сливочным соусом.
– Речь идет о смертях, вызванных укусами пауков-отшельников? Ходят слухи о мутации яда, ее приписывают инсектицидам. Лично я в это не верю. Я имею в виду – не в таких количествах и не за один год. Хотя что можно сегодня знать наверняка?
– Я только что видел, как по Сене плывут сотни мертвых рыб.
– И увидим их еще много. Как и увидим моря, сплошь покрытые пластиковыми бутылками. Будет удобно: мы сможем ходить пешком из Марселя в Тунис. Предполагаю, что треска вам сегодня не по вкусу.
– Это пройдет, – улыбнувшись, ответил Адамберг.
– Но не ваш вырванный зуб. Я имею в виду: не так быстро, как вам хотелось бы. Вы нуждаетесь в длительном сне, смиритесь с этим. Спите. Вы поймете, что это не самое неприятное лечение.
– Доктор, у меня нет времени.
– Расскажите мне об этом деле, о пауке-отшельнике, а потом задайте свой вопрос.
Адамберг уже привычно, а потому довольно быстро и кратко рассказал о путях своих поисков от сиротского приюта “Милосердие” до вчерашнего фиаско, и о новых версиях, высказанных этим утром.
– Я думаю, это изнасилованная женщина, – подвел итог Адамберг и замолчал. Потом уточнил: – “Я думаю” слишком громко сказано. Нет, я хожу кругами около этой женщины, брожу наугад и до сих пор ничего не нашел.
– Я представляю себе ваш образ действий, Адамберг, – сказал врач. – Но всякий образ действий – это мысль.
– Да?
– Да.
– Я думаю, что это изнасилованная женщина, которая, возможно, завладела разрушительной силой паука-отшельника и – яд за яд, жидкость за жидкость – поражает ею своих бывших мучителей.
– Довольно тонкая мысль.
– Она не моя, а одного из моих лейтенантов, который когда-то мечтал стать зоологом. Доктор, мне прежде всего хотелось бы знать, какие причины могли бы толкнуть женщину к затворничеству в наши дни. Запереться на замок и отгородиться от мира.
– Глоток вина, комиссар? Составьте мне компанию, невежливо заставлять человека пить в одиночестве.
Доктор налил им обоим вина, поднял бокал и посмотрел на свет.
– Почему человек отгораживается от мира? Обычные стимулы – это депрессия или потеря близкого человека. А еще травмирующие события, среди которых изнасилование, часто сопровождающееся периодом ухода в себя, более или менее длительным. Но, как правило, такое добровольное заточение рано или поздно заканчивается. За всем этим в сфере психических расстройств скрывается агорафобия.
– Это значит?..
– Паническая боязнь перемещаться в открытом пространстве. Этот страх может привести к полному отказу выходить из дому, разве что крайне редко и только в сопровождении человека, который ободряет, внушает уверенность.
– Все это может привести к агрессивному поведению?
– Скорее наоборот.
Адамберг вспомнил о Луизе, которая сидит взаперти в своей комнате, изредка выбирается из дому, обеими руками вцепившись в Ирен, и испытывает навязчивый страх перед мужчинами.
– С этой изоляцией тоже можно справиться, даже если сохраняется дающая уверенность тенденция не выходить из дому. Зато с теми, кого насильно держат взаперти, все по-другому. В моей практике было три таких случая. Будете десерт?
– Крепкий кофе.
– А я – и то и другое, – заявил врач, хлопнув себя по животу и расхохотавшись. – Вот и говорите после этого, что я даю советы людям! И привожу их в равновесие!
– Один из моих лейтенантов утверждает, что все мы страдаем неврозом.
– А вы не знали?
Доктор заказал торт с жирным кремом и два кофе, сделал официанту пространное замечание касательно недостатков бланкета и снова повернулся к своему сотрапезнику.