– Они пришли в себя, эти узницы, которых вы лечили? – спросил Адамберг.
– Насколько это было возможно. Три девушки, которых отец держал взаперти с самого детства. Одну – в подвале, другую – на чердаке, третью – в садовом сарае. И каждый раз помогала ему в этом мать, что делало ситуацию еще более драматичной.
– Что делала мать?
– Обычно ничего. Эти маленькие узницы – а их куда больше, чем вы можете себе представить, – находятся в полной и безраздельной собственности своего отца, и их постоянно насилуют. Исключений не бывает.
Адамберг поднял руку, чтобы заказать себе еще кофе. На него то и дело накатывали волны сна: Мартен-Пешра не ошибся.
– Внезапное желание спать? – осведомился врач.
– Да.
– Вот видите, это из-за вырванного зуба. Вам бы сейчас на боковую, а не кофе пить.
– Обязательно об этом подумаю после расследования.
– Во время расследования. То, что с вами случилось, не шутка.
– Я понимаю, доктор.
– Ну ладно. По поводу заточения: рано или поздно эти трагические истории всегда становятся достоянием гласности. Что-то или кто-то способствует освобождению: убегает брат, вмешивается сосед, умирает отец. И малышки выходят из клетки, иногда уже совсем взрослыми, свет режет им глаза, их пугает все вокруг, дорога с машинами, пробегающая мимо кошка. Зачастую они не способны найти свое место в мире, понимаете? Они долгие годы проводят в психиатрических лечебницах, прежде чем с осторожностью влиться в течение жизни. Но иногда – я подхожу к вашему вопросу – эта “новая жизнь” превращается в добровольное заточение. И опять это существование в четырех стенах, в страхе, взаперти. Схема затворничества сформировала психику, и это схема воспроизводится.
– Я же вам говорил, доктор, я своими глазами в детстве видел настоящую отшельницу. Она сама велела замуровать себя в старой голубятне, как в древние времена. Воду и еду, которую люди приносили ей, если хотели, она получала через маленькое окошко. То самое, куда я заглянул – прямо в глаза кошмару. Она просидела там пять лет. По какой причине эта женщина выбрала отшельничество? И почему ее не поместили в лечебницу?
Врач воткнул ложку в самую середину своего солидного десерта и одним глотком осушил чашку кофе.
– На этот вопрос, Адамберг, ответов немного. Я повторяю, очень долгое заключение по воле отца, регулярные изнасилования. Когда женщина – правильнее сказать выросший ребенок – выходит на волю, велик риск того, что ее снова потянет к плохому обращению, к темноте, отсутствию гигиены, привычке брать пищу с пола – ведь это единственное, что она знала в жизни, а ее прошлое так и не прошло. Это возврат к схеме своего детства, существованию вдали от мира, желанию наказания и смерти.
Адамберг записал слова врача и подозвал официанта, чтобы заказать третий кофе. Тяжелая ладонь доктора легла ему на плечо.
– Нет, – властно произнес он. – Спать. Подсознание делает свою работу во время сна.
– Ему приходится работать?
– Оно никогда не смыкает глаз, тем более ночью, – сказал врач, снова расхохотавшись. – А в вашем случае оно точно безработным не останется.
– И чем оно будет заниматься?
– Устранит неприятные последствия удаления больного зуба, приручит воспоминания, задобрит отшельницу и, главное, отделит ее образ от образа матери. А если вы не дадите ему сделать свою работу, эти неприятные последствия вернутся в виде кошмаров, сначала ночью, а потом и днем.
– Но у меня расследование, доктор.
– Расследование развалится, если вы рухнете в свою собственную пропасть.
Адамберг смущенно кивнул.
– Ладно, – сказал он.
– Так-то лучше. А теперь моя очередь задать вам вопрос: почему вы думаете, что ваша убийца некоторое время была отшельницей? Настоящей отшельницей?
– Из-за того, какой яд она выбрала: самый невероятный, какой только может быть. Я вам уже говорил, какая связь существует между ядовитыми тварями, семенной жидкостью, как можно обратить силу яда против агрессоров, но это меня не удовлетворяет.
– И вы думаете…
– Если это можно назвать словом “думать”, – во второй раз уточнил Адамберг.
– Хорошо, скажу по-другому. Вы пытаетесь предположить, что она убивает при помощи паука-отшельника, потому что сама была отшельницей.
– Не совсем. Мне об этом неизвестно.
– Значит, потому что в детстве вы видели отшельницу? Почему бы вам не рассмотреть обычную месть? Эти типы из сиротского приюта причиняли мальчишкам страдания при помощи яда паука-отшельника. Кто-то заставляет их расплатиться за их гнусности.
– Но одиннадцать пострадавших от укусов мальчишек ни при чем.
– А другой мальчишка? Тоже из приюта? Вы не заметили еще кого-нибудь поблизости?
Адамберг колебался.
– И кто же он? – спросил врач.
– Сын бывшего директора. Детский психиатр, одержимый мыслью о восьмистах семидесяти шести сиротах, о которых его отец заботился так, что перестал замечать собственного сына. Этот тип скачет без остановки, взвинчен до предела, очень одинок, обожает сладости и ненавидит банду пауков-отшельников.
– Которую его отец тоже ненавидел?
– Да. Отец делал попытки от нее избавиться, но безуспешно.
– От нее избавиться? Так почему бы сыну не завершить работу?
– Не знаю, – сказал Адамберг, пожав плечами. – Я ни с кем не говорил об этой версии. До вчерашнего дня мы разрабатывали версию пострадавших мальчиков. А сейчас я вижу женщину.
– Отшельницу. А об этом вы говорили?
– Тоже нет. Об изнасилованной женщине – да, но не об отшельнице.
– Почему?
– Потому что она в тумане. Это всего лишь пузырек газа, а не мысль. А я и так уже завел свою команду в тупик.
– И поэтому теперь вы вдруг стали осторожны.
– Да. Мне перестать? Следовать за ветром, поднять паруса?
– А к чему вы сами склоняетесь?
– Устранить отшельницу, которая затягивает меня в туман.
– Напрасный труд.
Врач взглянул на экран мобильника и снова расхохотался. Адамбергу нравились люди, которые умели смеяться от души. Сам он не умел.
– Боги нам помогают. Мой второй пациент тоже отменил визит. Позвольте сказать вам одну вещь. Я питаю слабость к умам, в которых блуждают протомысли.
– Протомысли?
– Мысли, предшествующие мыслям, ваши “пузырьки газа”. Эмбрионы, которые блуждают, никуда не торопясь, появляются и исчезают, останутся жить или умрут. Мне нравятся те, кто дает им шанс. Что касается вашей отшельницы, она сама увянет, если ей суждено.
– Да?
– Да. Но я подчеркиваю: если ей суждено. Так что следуйте за ней, ищите, поскольку так подсказывает вам сердце. Плывите по воле ветра, какими бы непрочными ни были ваши паруса.
– А они непрочные?
– Похоже на то! – сказал врач и в очередной раз расхохотался.
На обратном пути Адамберг опять свернул к Сене и без труда нашел каменную скамью совсем близко от статуи Генриха IV, где он когда-то имел непродолжительную беседу с Максимилианом Робеспьером. Он растянулся на скамье, послал в комиссариат сообщение о том, что совещание переносится на шесть часов, и закрыл глаза. Подчиниться, спать.
“Что касается вашей отшельницы, то ищите, поскольку так подсказывает вам сердце”.
Глава 33
Адамберг не отважился отказаться от кофе, сваренного Эсталером к началу второго за этот день совещания. Бригадир сильно огорчился бы.
– Есть новости, комиссар? Вы из-за этого отложили совещание? – с любопытством спросил Мордан.
– Я просто спал, майор, по предписанию врача. Меркаде, вам удалось что-нибудь найти на Николя Карно?
– Да, комиссар.
Перенос совещания на более поздний час позволил Меркаде завершить полный цикл сна, и теперь у него был такой счастливый вид, словно он высидел яйцо.
– Помимо замысловатой биографии этого Карно – карманные кражи, угон машин, причем, обратите внимание, в основном пикапов, торговля наркотой по мелочи – я покопался в его школьных годах, родственниках, друзьях. И что же я нашел?
Никаких сомнений, подумал Адамберг, Меркаде действительно высидел яйцо, да к тому же крупное.
– Он учился в коллеже Луи Пастера в Ниме – угадайте, с кем? В том же классе, что и?..
– Клод Ландрие, – предположил Адамберг.
– А значит, – продолжал Меркаде, – банда насильников из сиротского приюта слилась в Ниме с другой бандой насильников, которая только складывалась, точнее с дуэтом Ландрие – Карно.
– Превосходно, Меркаде.
– У меня есть и кое-что получше. Я снова взялся за Ландрие, внешний элемент, влившийся в банду пауков-отшельников. И что вы думаете? Мы никогда бы не поняли.
Два яйца. Лейтенант высидел два яйца. И был изрядно горд своим отцовством.
– Продолжайте, – с улыбкой проговорил Адамберг.
– А на этот раз вы не угадаете, комиссар?
– Нет.
– Как вам кажется, кем работал отец Ландрие?
– Продолжайте, – повторил Адамберг.
– Он служил охранником в сиротском приюте “Милосердие”.
Повисла мертвая тишина, позволившая Меркаде сполна насладиться эффектом от своих находок. Довольный Мордан вытянул шею, потом наморщил лоб. Он был придирчив.
– Но это еще не делает его ответственным за то, что натворил его сын, – заявил майор.
– Не говорите так, майор. Это был мерзкий взрослый жук-вонючка. Во время Второй мировой Ландрие-отец построил в шеренгу и расстрелял четырнадцать сенегальских стрелков из своего батальона и насиловал женщин, когда войска союзников вошли на территорию Германии.
– Значит, это был он, – прошептал Адамберг. – Это он открывал двери ночью, когда банда отправлялась подбрасывать пауков-отшельников, а позже – насиловать. Очень хорошо, Меркаде, теперь понятно, как эти сволочи пробирались в любое помещение, свободные как ветер. И как банда пауков-отшельников познакомилась с Ландрие-сыном и Николя Карно.
– Ну вот, – скромно подвел итог Меркаде, на самом деле пыжившийся от гордости, как дрозд во дворе. – Копаем глубже?
– Только в одном направлении, лейтенант. Нужно сосредоточиться на девушках, переживших насилие и помещенных после этого в психиатрические больницы. На долгое время.