– Вы слишком торопитесь, комиссар. У нас нет ни одного доказательства.
– У нас в руках все нити: связи, даты, количество парней.
– Вы хотите сказать, что мы подходим вплотную к пятьдесят второй параллели?
– Возможно.
Глава 38
– Лейтенант, – произнес Адамберг, остановившись у входа в комиссариат, – мне нужно побольше узнать об этих двух женщинах, Бернадетте и Аннетте. И о Луизе Шеврие.
– Комиссар, если бы я мог, – смущенно начал Меркаде.
Адамберг заглянул в лицо своему подчиненному. Щеки побелели, веки сморщились, спина сгорбилась: период сна вот-вот свалит его с ног.
– Пойдите поспите, я начну поиски вместе с Фруасси, – сказал Адамберг, – а вы можете подключиться попозже.
Фруасси напряженно выслушала рассказ Адамберга о дочерях супругов Сеген.
– Теперь можно поднимать на ноги всю команду, лейтенант. Составьте самый подробный отчет о нимских пленницах и разошлите его всем сотрудникам. Потом найдите всю возможную информацию о сестрах Сеген, их брате, а также о Луизе. И еще фотографии, как можно более свежие, такие, на которых они улыбаются.
– Комиссар, на фотографиях для официальных документов людям не положено улыбаться. Что вы хотите увидеть?
– Их зубы.
– Их зубы?
– Возникла одна идея. Протомысль.
Фруасси замолчала. После подобной фразы углубляться в подробности было бессмысленно.
– Пузырек газа, – пробормотала она, кивнув. – По поводу Луизы в тот период, когда она сидела с детьми, я могу поискать что-нибудь на сайтах вроде “Дети прошлых лет” или “Когда-то в яслях” в Страсбурге и Ниме. Но, честно говоря, не знаю, есть ли что-то похожее. А о двух несчастных девушках Меркаде ничего не нашел?
– У него не было времени. Он и так проделал безумную работу.
– А теперь, – сказала Фруасси, взглянул на свои часы, – он спит.
– Да.
– Сегодня уснул раньше обычного.
– Это из-за эмоций.
Фруасси уже опустила руки на клавиатуру и не слушала его.
– Лейтенант, – окликнул он ее, похлопал по плечу. – Когда ближайший поезд на Ним?
– В пятнадцать пятнадцать, прибывает в восемнадцать ноль пять.
Адамберг вошел в кабинет Вейренка.
– Мы снова туда едем, Луи, в Мас-де-Пессак. Этот негодяй рассказал не все.
– Ковэр? Мне он показался сумасшедшим и очень милым.
– Но он защищал отца. Из-за него мы потеряли несколько дней. Поезд в пятнадцать пятнадцать. Пойдет? Вечером вернемся.
Во время поездки Адамберг рассказал Вейренку о новых фактах, о содержавшихся в неволе девушках в Ниме, о своей уверенности в том, что папаша Сеген работал в сиротском приюте. И только своему другу, ему одному, он поведал об операции по удалению больного зуба, произведенной на острове Ре. Вейренк стал что-то насвистывать – так он выражал свои чувства. Адамберг определял, что с ним творится, по мелодии. На сей раз это были потрясение, оцепенение, задумчивость. Целых три мотива.
– Значит, мы собираемся вытащить информацию из милейшего доктора Ковэра, не имея ни малейших доказательств того, что папаша Сеген трудился в приюте? Так?
– Да.
– И как мы это сделаем?
– Мы будем это утверждать. Твой дядя целый год работал там учителем.
– Да неужели? И как звали моего дядю?
– Фруасси нашла мне одного преподавателя, который временно замещал другого. Твоего дядю зовут Робер Кантен.
– Предположим. А предмет?
– Катехизис. Тебя это смущает?
– Не больше, чем все остальное. Значит, я заявляю, будто знаю от своего дяди, что Эжен Сеген работал в “Милосердии”. А с чего это мой дядя вдруг об этом заговорил?
– Просто заговорил – и все. Не придирайся к мелочам, Луи.
– Как скажешь. Поспишь?
– Таково предписание врача. Я не шучу, Луи, это нужно, чтобы после удаления зуба все зарубцевалось. А то я могу провалиться в пропасть или вроде того. Доктор, похоже, был серьезен, как никогда.
Прежде чем выполнить указание врача, Адамберг прочитал сообщения. Психиатр, наверное, забыл, что с появлением мобильных телефонов стало невозможно спать. А также бродить без определенной цели, наблюдать за чайками, парящими над мертвыми рыбами, позволяя пузырькам газа сталкиваться друг с другом.
От Ретанкур:
Ламбертен и Торай на месте. Сидят в бистро. Усиленная охрана. Оставляю Жюстена и Ноэля, я слишком заметна. Из разговоров: Ламбертен остается ночевать в доме Торая.
Получил. Не упускайте их из виду ни на минуту.
От Ирен:
Во время погребения у Луизы несколько раз появлялась удовлетворенная улыбка, особенно когда на гроб стали падать комья земли. Может, она просто любит похороны, есть такие люди. Надо сказать, и улыбается она тоже постоянно. С тихим кудахтаньем, совершенно непонятно почему. Пресвятая Богородица, на кладбище она, к счастью, не кудахтала. Мне кажется иногда, что я ее больше видеть не могу, и это нехорошо с моей стороны. Я на глазах у Луизы упаковывала коробку с шаром из Рошфора, который собираюсь вам послать. Она поверила. И даже сказала, что, по ее мнению, полицейскому негоже коллекционировать шары, нельзя терять на это время и что теперь понятно, почему нас так плохо охраняют. А я ей ответила, что если полицейские не коллекционируют шары или еще что-нибудь, то у них едет крыша. Пока, Жан-Бат.
Привет, Ирен. И спасибо, –
ответил Адамберг.
От Фруасси:
О сестрах Сеген пока ничего, как будто испарились. В психушках тоже ноль. Как и о брате. Фото улыбающейся Луизы Шеврие на сайтах “Дети прошлых лет” нет. Поищу у зубных врачей в Страсбурге и Ниме. Но их несколько тонн.
Не забудьте о сегодняшнем ужине.
Для дроздов?
Да.
Разве я могу забыть?
Прежде чем взяться за зубных врачей, посмотрите, не подозревали ли кого-нибудь из членов семьи Ковэра-отца в коллаборационизме. Его самого? Его отца или дядю?
Еще одна семейная история?
Несомненно.
Ближе к семи часам вечера двое мужчин позвонили в дверь доктора Ковэра. Адамберг нарочно его не предупредил, и они застали его врасплох за работой.
– Теперь-то что? – недовольно осведомился доктор Ковэр.
– Мы были тут неподалеку, – сообщил Вейренк. – Решили попытать счастья.
– Нам не хватает одной детали, – подхватил Адамберг.
– Ладно, ладно, – согласился доктор, впуская их в дом, и скрылся на кухне, откуда вышел пять минут спустя более оживленный, с полным подносом. – Цейлонский чай или зеленый, кофе, кофе без кофеина, травяной чай, клубничный морс, савойский пирог, – предложил он. – Угощайтесь.
Отказаться значило расстроить доктора, который уже расставил десертные тарелки, чашки и стаканы. Как только он налил кофе Адамбергу, тот сразу же приступил к делу.
– В молодости вы наверняка слышали о девушках, которых отец держал взаперти.
– Ужасное злодейство! Конечно, об этом знал весь город, вся страна! Мы неотступно следили за судебным процессом.
– Значит, вам известно, что отец, Эжен Сеген, сдавал свою младшую дочь молодым насильникам?
Доктор удрученно закивал, всем своим видом показывая, что он как детский психиатр не видит ничего радужного в будущем этой девочки. В то же время Адамберг почувствовал, что доктор едва заметно напрягся, услышав это имя: Сеген.
– Да. Показания брата привели всех в ужас. Напомните, как его звали?
– Энзо.
– Да, точно, Энзо. Отважный молодой человек.
– Чего не скажешь о вашем отце, который сделал все, чтобы скрыть тот факт, что Сеген работал в “Милосердии”. И что он отправлял парней из банды пауков-отшельников насиловать свою дочь. Ему помогал охранник Ландрие.
– Что? – спросил Ковэр с возмущенным видом. – О чем вы говорите?
– О том, что я только что вам сказал. О том, что Сеген работал в “Милосердии”.
– Вы оскорбляете моего отца! Здесь, в этом доме! Пропади все пропадом! Да если бы он знал, чем занимается Сеген с этой бандой пауков-отшельников, он незамедлительно дал бы на них показания!
– Но он этого не сделал.
– Потому что у нас не было никакого Сегена!
– Был, – произнес Вейренк.
– Черт побери, отец ненавидел эту банду маленьких ублюдков, и вы это знаете. Он был хорошим человеком, понимаете? Хорошим человеком!
– Вот именно. Если бы он признал, что по его недосмотру или из-за профессиональной ошибки в стенах приюта орудовал такой тип, как Сеген, это стало бы крахом, бесчестием для “хорошего человека”. Но скорее всего, было еще что-то, из-за чего он не мог рассказать обо всем. И в итоге промолчал и удалил Сегена из своих архивов. А вы, прикрывая тылы, тоже утаили правду.
Доктор, вспотев от негодования, убрал все со стола, даже не дождавшись, пока будет доеден савойский пирог, кое-как свалил все на поднос и разбил блюдце. Полицейским дали понять, что им нечего тут делать.
– Уходите, – проговорил доктор, – уходите!
– Сеген работал здесь, – сказал Вейренк, – он был охранником. Робер Кантен, временный преподаватель катехизиса, – мой дядя. Он мне сказал.
– Ах, вот как? Надо же! Тогда почему он не дал показаний во время суда?
– Ему предложили должность в Канаде, и он уехал. Он ничего не знал о девочках, которых держали в неволе.
– А другие преподаватели? Из каких соображений они промолчали? Почему?!
– Преподаватели приходили только на время занятий, – вмешался Адамберг. – Они не принимали участия в повседневной жизни приюта. Ни один из них не проработал там больше трех лет. После войны, по мере того как заново отстраивались школы, они стремились получить новые назначения – туда, где работать не так тяжело. Они, наверное, знали охранников только в лицо и даже, вероятнее всего, не помнили их имен.
Доктор поднялся и, расхаживая на этот раз медленными шагами, задумчиво потрогал одну щеку, потом другую.
– Это может остаться между нами? – спросил он.
– Да, – твердо проговорил Адамберг. – Слово мужчины.
– Сеген работал здесь, – подтвердил доктор, тяжело опустившись на стул. – И да, он оказывал услуги банде Клавероля. Даже мы, маленькие мальчишки, знали об этом. Если эти ублюдки устраивали заварушку, жаловаться Сегену было бесполезно. Но чтобы приглашать парней из банды насиловать свою дочь! Отец никогда не говорил со мной на эту тему.