– А теперь вспомни: Луиза Шеврие[13]. Коза. Козочка, пленница господина Сегена, съеденная жертва.
– Луиза Шеврие, – медленно повторил Вейренк. – И Фруасси не нашла никого рожденного в сорок третьем году с такой фамилией.
– Значит, она сменила фамилию.
– И год рождения изменен.
– Как говорит Меркаде, можно состряпать любое свидетельство о рождении.
– Поздновато, не хочется будить Фруасси, но имя, которое она выбрала, – скорее всего, ее второе или третье имя.
– Да, – согласился Адамберг, набивая сообщение.
– Кого ты решил разбудить?
– Фруасси.
– Но она же спит, черт побери!
– Нет, не спит.
– Что-то не сходится, Жан-Батист. Аннетта вышла на свободу в возрасте девятнадцати лет. И четырнадцать лет спустя ее изнасиловал Карно? Это было бы дичайшим совпадением!
– А кто тебе сказал, что это совпадение? Карно – друг Ландрие и остальных, разве нет? Аннетта была их жертвой, и они снова ее заполучили.
– Думаю, что Фруасси спит. Ты просто зверь.
– В связи с этим хочу тебе сообщить, что я расквасил морду Данглару.
– Сильно?
– Да, довольно-таки. Но ударил только раз, в подбородок. Впрочем, это было не удар, а ритуал посвящения. Вернее, возвращения.
На столе завибрировал телефон.
– Вот видишь, она не спит.
– Конечно, соврала.
– Она пишет:
Извините, комиссар, я ужинала. Имена старшей: Бернадетта, Маргерит, Элен. Имена младшей: Аннетта, Роза, Луиза.
Комиссар ответил:
Спасибо, Фруасси. Мы переночуем в Ниме. Вернемся завтра в десять утра. Спокойной ночи.
– Аннетта, Роза, Луиза, – с выражением продекламировал он. – Луиза Шеврие. Она выбрала имя намеренно, а фамилию – неосознанно. Козочка, которую держал на привязи папаша Сеген.
– А как Луиза могла оказаться на местах всех преступлений? Она же не водит машину.
– Просто предположи, что она ее водит.
– И во время ее поездки в Сен-Поршер Ирен не заметила бы ее отсутствия?
– Она была в Бурже.
Телефон снова завибрировал. Комиссар пропустил предыдущее голосовое сообщение и теперь услышал взволнованный голос Ретанкур:
Мы все втроем заняли позиции вокруг дома Торая в Лединьяне. Без проблем, мы не скрывались, Торай знал, что он под охраной. Они с Ламбертеном заканчивали ужинать во дворе за маленьким столиком, сидя друг против друга, расслаблялись по полной программе, громко смеялись, отпускали грязные шутки: говорят они по-прежнему как жуки-вонючки. Снаружи: большой двор, окруженный с четырех сторон низкой изгородью. В десять часов по всей маленькой улице погасили фонари, но вечер относительно светлый. Светильник над дверью, на столике садовый фонарь на солнечных батареях, очень заметный, из белого пластика. Он привлекал комаров. Они их убивали, хлопая руками. Хлоп, хлоп. “Кусают только самки. Видишь, они заслуживают того, чтобы отплатить им той же монетой”. Примерно в десять пятнадцать Торай стал чесать правую руку. Воспроизвожу их диалог: “Вот сука эта комариха! Она меня все-таки укусила, эта шлюха!” Ламбертен: “Придурок, потуши свет!” Торай: “Сам дурак, не туши! Не будет видно, что пьем!” Через три минуты Ламбертен начал чесать шею слева. Они хлопнули друг друга по ладоням, забрали бутылку и стаканы и пошли в дом. Менее чем через час они в панике выбежали из дома и попросили отвезти их в больницу: укусы раздулись. Я осмотрела их, осветив фонариком. Появился отек размером два сантиметра с пузырьком в центре. Они едут в больницу в Ниме, с ними Жюстен и Ноэль, я следом на другой машине. Рука справа, шея слева – их поразили из-за задней стенки изгороди. Мы все втроем безостановочно ходили вокруг дома. Никто не мог приблизиться, никто не мог войти. Просто невозможно, в них словно кто-то плюнул с небес. Мы где-то ошиблись, мне очень жаль.
Адамберг с окаменевшим лицом дал Вейренку прослушать сообщение. Мужчины молча переглянулись.
– Двое последних, Луи, она укокошила двух последних, – наконец проговорил Адамберг, залпом допив остывший кофе. – Одним ударом. В присутствии трех полицейских, патрулировавших дом. Но как, черт возьми, как? Даже плевок, который падает с неба, и тот должен быть виден, разве нет? Сколько на твоих часах?
– Десять минут первого.
– Значит, уже бесполезно будить Ирен, чтобы узнать, дома ли Луиза. Они были “укушены” в десять пятнадцать. Ей понадобилось бы не более сорока пяти минут, чтобы добраться из Лединьяна в Кадерак.
Хозяин предложил налить им еще по чашке кофе. По их разговорам он давно уже понял, что эти двое – полицейские довольно высокого ранга, работающие над каким-то непростым делом. А когда в твоем заведении плотно засели полицейские, лучше не мозолить им глаза. Адамберг не отказался от предложенного кофе и сам пошел за ним в бар.
– Ретанкур! Вы в больнице?
– Подъезжаю.
– Вы не могли бы заехать за нами с Вейренком завтра утром в половине восьмого?
– В Париж? За семь часов? В комиссариате не осталось ни одной машины?
– Мы в Ниме, лейтенант, и без машины.
– Какой адрес?
– Гостиница “Телец”.
– Ясно.
– Лейтенант, у вас есть с собой базовый комплект? Чтобы взять пробы?
– Комиссар, он у меня всегда в дорожной сумке. А у вас нет?
– Мы уехали налегке.
– Как обычно.
– Привезите комплект, а еще прихватите свой фотоаппарат.
– Я повторяю, комиссар: никто не входил, никто не выходил. Абсолютно никто. Обзор был хороший. Мы видели весь двор, а от дороги – еще и на пять метров вокруг. Мимо нас не проскользнула бы ни одна тень.
– Не вините себя. Даже вам не под силу перехватить плевок с небес.
Адамберг положил телефон и стоя допил кофе, внимательно рассматривая стену зала, на которой хозяин кафе развесил коллекцию оружия. Полтора десятка тщательно начищенных ружей, сверкающих старинных “винчестеров”.
– Плевки с небес, Луи. Мы полные идиоты. Вот как она это сделала.
– Ну да, она в них плюнула, – сказал Вейренк, которого известие о двух последних жертвах окончательно добило.
– Но это так и есть, – подтвердил Адамберг, шумно подвинув стул и снова садясь.
– Ты издеваешься?
– Пей кофе и слушай меня. Из ружья. Она стреляла из ружья.
– Плевками.
– Да, жидкостью, раствором. Из инъекционного ружья. При помощи карабина для инъекций, если тебе так больше нравится.
На сей раз Вейренк резко поднял голову.
– Ружья, которыми пользуются ветеринары, – произнес он. – Стреляют шприцами.
– Они самые. Оснащенные прицелом ночного видения. Дальность поражения – сорок метров, может шестьдесят. При попадании в цель игла разблокируется, и впрыскивание происходит автоматически.
– Откуда ты все это знаешь?
– Если ты помнишь, я был первоклассным стрелком и до сих пор получаю кучи рекламных буклетов. Наше ружье – простое, пневматическое, а значит, находится в свободной продаже, вместе со шприцами. Оно превращается в смертельное оружие, если тебе в голову вдруг взбредет наполнить шприц раствором мышьяка или ядом паука-отшельника.
– Ядом двадцати двух пауков-отшельников, Жан-Батист. А умножив на шесть жертв, получим сто тридцать два паука.
– Забудь ты всех этих пауков. Она стреляла из ружья, только это сейчас имеет значение.
– Что-то не сходится. Ни одна из жертв не сообщала о том, что ей в руку или ногу воткнулся шприц. Уж это они бы заметили. Человек, почувствовав боль, смотрит на это место или трогает его.
– Это верно.
– Ну, предположим, что шприц вывалился и упал на землю – правда, меня это очень удивило бы. Мы нашли бы его в Сен-Поршере, в траве около дома Вессака. Разве что убийца вскоре пришел туда и его забрал. Что было бы нелепо и крайне опасно.
Адамберг подпер подбородок рукой и задумался, нахмурив брови.
– Но в Сен-Поршере мы нашли в траве кое-что другое, – проговорил он после недолгого раздумья.
– Кусочек рыболовной лески, принесенной ветром.
– Не принесенной, а застрявшей. Вот послушай. Представь себе, что я убийца. Мне нужно, чтобы шприц исчез любой ценой.
– А зачем, по сути, тебе это нужно? Ну, найдет кто-то твой шприц. Какая разница? Это не такая серьезная улика, как пуля. Ни следов от бороздок ствола, ни возможности идентифицировать оружие. Зачем тебе забирать шприц?
– Чтобы никто не мог даже на секунду заподозрить, что это убийство. Если бы мы не обнаружили связь между жертвами и жуками-вонючками из “Милосердия”, то так бы и топтались на месте: пауки подверглись мутации, а старики умерли, потому что были старыми. Ни тебе убийств, ни расследования – убийце нечего бояться. Я ничего не боюсь. Если, конечно, заберу свой шприц.
– И как ты собираешься это сделать?
– Я посажу его на привязь. Продену тонкую, но прочную леску, к примеру толщиной три десятых миллиметра, в выходное отверстие ствола и вытащу ее у затвора. Конец лески прикреплю к шприцу и заряжу им ружье. Когда шприц вылетит, он вытянет шестьдесят метров лески, которая намотана на катушку для спиннинга. Ты понимаешь?
– Не согласен. Катушке нужно разматываться, а значит, твой шприц полетит значительно медленнее.
– Разумеется. Поэтому, прежде чем выстрелить, я отмотаю шестьдесят метров лески, или тридцать, в зависимости от расстояния до мишени.
– Так что леска полетит свободно, не раскручивая катушку. Ну, предположим.
– Когда шприц втыкается в жертву, я сразу же дергаю за леску и резким рывком вытаскиваю его из кожи. Человек смотрит на укус – а шприца уже нет. Потом я запускаю инерционную намотку, и пустой шприц возвращается ко мне, как послушная собака на свист хозяина. Что произошло в Сен-Поршере? Уколов Вессака, я сразу же потянул леску к себе. Но шприц зацепился за крапиву. Я включил намотку, старался вытащить леску, но она порвалась. Как только Вессак вместе с Элизабет вошел в дом, я подкрался к калитке, обрезал застрявшую леску и забрал шприц. В траве остался маленький кусочек нейлоновой нити. Кто его заметит? Кто насторожится?