– Ты. Но шприц, Жан-Батист, как и пуля, должен точно соответствовать размеру ствола. Из-за нейлоновой нити в канале ствола шприц будет вылетать с трудом, его траектория изменится, он станет вращаться.
– Это ружья гладкоствольные, а не нарезные, и шприц не будет вращаться. Но я согласен: если зарядить шприцем калибра тринадцать миллиметров ружье с таким же калибром ствола, то, учитывая толщину лески, шприц может застрять. Так что я заряжу свое ружье с диаметром ствола тринадцать миллиметров шприцем диаметром одиннадцать миллиметров.
– Зазор два миллиметра? Шприц будет болтаться. И в этом случае ты тоже не сможешь контролировать траекторию.
– Буду, если чем-то оберну шприц, чтобы нарастить его диаметр почти до двенадцати с половиной миллиметров. Как делали наши предки: поскольку их мушкеты и пули были плохо откалиброваны, они оборачивали пулю бумагой, чтобы она плотно входила в канал ствола. А чтобы дополнительно подстраховаться, ты все это еще и смазываешь маслом. И тогда пуля летит куда нужно, поверь мне. Старый солдатский способ. У инъекционного ружья имеется преимущество: оно пневматическое, а не пороховое, а значит, издает совсем тихий хлопок – и на расстоянии сорок или шестьдесят метров, а может и меньше, ты ничего не услышишь.
– А как ты собираешься таскаться с этим ружьем, чтобы тебя никто не заметил ни на сельской дороге, ни на улицах Нима, даже если уже стемнело?
– Я возьму складную модель: такая существует, она помещается в обычной дорожной сумке. А к ней – инерционную катушку и прицел ночного видения.
– Это вполне осуществимо.
– Уже осуществилось, Луи. Это и есть плевок с небес.
Глава 39
Утром Ретанкур с грозным видом разгневанного великана уже ждала их, прислонившись к ярко-желтой арендованной машине.
– Десять, – произнесла она вместо приветствия, – она замочила десять человек!
– Она или он. Вейренк иногда склоняется к тому, что это может быть Энзо, брат нимских узниц. У вас нашлось время прочитать отчет Фруасси?
– По диагонали. Читать во время засады не так-то просто. Энзо это или кто другой, он – или она – убил десятерых! Притом что вы почувствовали неладное после первых двух трупов. Притом что после третьего бригада уже поднялась по тревоге.
– Часть бригады, – напомнил Адамберг, когда Ретанкур яростно заводила мотор.
– Пусть даже так, комиссар. Мы пахали, рылись в архивах, прорабатывали версии, опрашивали население, вели наблюдение, катались туда-сюда, а убийца разделался с ними у нас под носом! Меня это бесит, и все тут.
После вчерашнего провала, который унес еще двух человек, Ретанкур, конечно же, была в бешенстве, да к тому же чувствовала себя униженной. Она должна была их защитить и не сумела.
– Поверните направо, Ретанкур, мы едем в Лединьян, к Тораю. Да, – добавил он, – это бесит. Но вы ничего не смогли бы сделать даже вдесятером.
– Но почему? Потому что убийца прилетел по воздуху?
– В каком-то смысле прилетел. Это моя вина. Мне нужно было быстрее думать.
Адамберг откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди. Если бы он думал побыстрее! Прошло уже четыре дня с тех пор, как он нашел эту леску. Ведь он сам ее обнаружил, сам настоял, что нужно ее сохранить. Он сам почувствовал, что это важно. И что он предпринял? Ничего. Его накрыли мощные волны, которые и унесли на дно его памяти маленький обрывок лески: болезненная операция на острове Ре, крах версии укушенных, спятивший Данглар, нимские узницы. В этом хаосе кусочек прозрачной нити был забыт.
– Это здесь, – сообщила Ретанкур, спустя сорок минут останавливаясь на обочине и резко, со скрежетом дернув ручной тормоз. – Видите, изгородь низкая. И так по всему периметру. До десяти часов нас освещали фонари. Но потом – только фонарь над дверью и садовый светильник: обоих стариков за столом было хорошо видно.
– Вы мне уже говорили, лейтенант.
– Так откуда она появилась? Прилетела на воздушном шаре?
– Почти. На шприце с оперением.
– Вы имеете в виду, был выстрел?
– Два выстрела из инъекционного ружья.
На то, чтобы усвоить новую информацию, Ретанкур хватило пары секунд, пока она доставала из багажника свой чемоданчик.
– С какого расстояния? – спросила она.
– При выключенных фонарях, даже с прицелом ночного видения, я сказал бы, метров с тридцати, чтобы попасть наверняка.
– Черт побери, комиссар, но мы постоянно делали обход. Почему мы ее не увидели?
– Потому что она стреляла не снаружи.
– Значит, с неба.
– Изнутри, лейтенант. Из дома. Где она расположилась в их отсутствие. Она уже была там, когда вы вернулись с Тораем и Ламбертеном.
– Проклятье!
– Вы ничего не могли поделать. Не могли увидеть черный кружок ствола в черном проеме окна.
Ретанкур покачала головой, переваривая факты, потом дернула задвижку, и они вошли во двор. Адамберг остановился у стола и осмотрел фасад дома.
– Она заняла позицию не внизу, где, вероятно, находятся гостиная и кухня. Слишком рискованно, вдруг туда кто-то войдет. Нет, она устроилась на втором этаже, откуда и сделала два выстрела сверху вниз, держа ствол наклонно и целясь сбоку. Вон там, в той комнате, – произнес он, указав на маленькое грязное окно. – Ретанкур, исследуйте всю поверхность почвы в зоне обстрела между домом и столом.
– Что мне искать?
– Возможно, кусок нейлоновой лески. Двор вымощен бетонными плитками, но между ними растет трава и чертополох. Поищите там, а мы поднимемся на второй этаж. Вы взяли эти чертовы бахилы?
На входе мужчины сняли ботинки и натянули бахилы. Они изучили второй этаж, скользя по полу, как пациенты в кабинете врача, наскоро осмотрели две спальни, ванную комнату, туалет и клетушку, где были свалены чемоданы, картонные коробки и дырявые сапоги. Пол, выложенный серой керамической плиткой в крапинку, был покрыт толстым слоем пыли, о каком можно только мечтать.
Вейренк включил потолочную лампочку без абажура и, держась как можно ближе к стене, приблизился к маленькому окошку.
– Открывали совсем недавно, – заметил он. – Осыпались кусочки краски.
– Есть фрагменты следов. Осмотри этот участок пола, а я возьму себе тот.
– Эти крапинки на сером здорово мешают.
– Здесь есть отчетливый отпечаток, – сказал Адамберг, присев на корточки у окна.
– Теннисные кроссовки, – определил Вейренк.
– Обычная экипировка. Но ненадежная, потому что на подошве бороздки широковаты. Посмотри, не насорила ли она: комочки земли, камешки, фрагменты растений.
– По виду ничего.
– У меня тоже. Кроме этого.
Адамберг кончиком пинцета поднял к свету волос длиной сантиметров двадцать.
– Она, наверное, какое-то время ждала, могла почесать голову: люди чешутся, когда нервничают. Задача была непростая, притом что рядом крутились трое полицейских.
– Почти рыжий, у корня седой на два сантиметра. И кудрявый. Наверное, завивка.
– А вот еще один. Меня очень удивило бы, если бы Энзо отрастил волосы, да еще и сделал завивку.
– Женщина, – заключил Вейренк. – Немолодая.
– Дай мне лупу. Да, на конце видна луковица. У нас четыре волоса, – подвел они итог, подобрав все с пола. – Можешь закрывать мешок, мы богачи. А теперь перейдем к отпечаткам.
– На стеклах ничего, пыль нетронута.
Вейренк покрыл порошком всю оконную раму.
– Она была в перчатках. У всех ведь есть перчатки, – заметил он. – На нижней планке рамы на краске имеется скол. Сюда она и положила ружье.
Адамберг сделал два снимка, потом дважды сфотографировал неполный отпечаток ноги.
– Пойдем посмотрим на лестнице, особенно на двух нижних ступенях, – сказал он. – Подметка, когда сгибается, невольно выдает секреты. Как мы, когда сдаемся, когда вынуждены уступить.
Ступени одарили их тремя камешками. Неизвестно откуда – не то с кладбища, не то с дорожки, огибавшей изгородь. И смятым листочком клевера, который, хотя он не представлял особой ценности, показался маленьким прощальным подарком.
– Возьмем и его, – заявил Адамберг, открывая последний пакет.
– Зачем?
– Я люблю клевер.
– Как хочешь, – сказал Вейренк, часто употреблявший эти слова в разговорах с Адамбергом, не потому что всегда был согласен с его предложениями, а потому что знал, что в некоторых случаях возражать бесполезно.
– Ретанкур, ну что? – спросил Адамберг, подходя к столу во дворе, где лейтенант сидела на одном из двух пластиковых стульев, почесывая руку. – Вы сидите на месте преступления.
– Я все осмотрела. Ничего. Никакой нейлоновой нити, ничего. И меня обожгла эта проклятая крапива.
– Растительный яд, лейтенант.
– А у вас?
– Четыре волоса с луковицами. ДНК. И листок клевера.
– И чем он нам поможет, этот клевер?
– Он нас взбодрит.
Вейренк сел на второй стул, а Адамберг – на землю, по-турецки.
– Это пожилая дама с седыми волосами, покрашенными в светло-рыжий цвет, с химической завивкой, – произнес он. – Она путешествует со складным инъекционным ружьем в дорожной сумке. И шприцами, каждый из которых наполнен ядом двадцати двух пауков-отшельников. Ее изнасиловали в юности или в зрелом возрасте. В любом случае более двадцати лет назад, когда первый из членов банды был убит выстрелом в спину.
– Это нам не так уж много дает.
– Но приближает нас к цели, Ретанкур.
– К пятьдесят второй параллели. Забыла, как звали того моряка. Хочу сказать, как настоящее имя Магеллана по-португальски.
– Фернан Магальяйнш.
– Спасибо.
– Не за что.
Адамберг поменял местами ноги, порылся в кармане и вытащил две сигареты Кромса, уже почти сломанные. Одну протянул Вейренку, другую закурил сам.
– Мне тоже, – потребовала Ретанкур.
– Вы вроде не курите, лейтенант.
– Но эти же ворованные, так? Если я правильно поняла.
– Совершенно правильно.
– Тогда дайте и мне одну.
Так они и сидели втроем под утренним солнцем и молча курили наполовину высыпавшиеся сигареты.