– Дома.
– Луи, приезжай немедленно. Я на углу улиц Сент-Антуан и Пти-Мюск. Тут есть кафе. Приезжай немедленно.
– Может, сам ко мне приедешь? Так натаскался земли, воды, что уже засыпаю.
– Я не могу пошевелиться, Луи.
– Ты ранен?
– Что-то вроде того. Погоди, сейчас прочту название. Кафе “Пти-Мюск”. Бери такси, Луи, и немедленно приезжай.
– Оружие брать?
– Нет, только голову. Поскорее.
К подобным звонкам Адамберга Вейренк относился очень серьезно. Голос, ритм и интонации речи – все было не таким, как обычно. Окончательно проснувшись, он и вправду бегом выскочил из дому и поймал первое попавшееся такси.
Еще издали, от самого входа в кафе, он заметил, что у Адамберга ясный взгляд, вбирающий весь окружающий свет, вместо того чтобы, как обычно, его рассеивать. Он сидел перед чашкой кофе и сэндвичем, но не ел и даже не шевелился. Его блокнот был на столе, руки лежали по обе стороны от него.
– Слушай меня внимательно, – произнес Адамберг, хотя Вейренк еще не успел опуститься на стул. – Слушай внимательно, буду говорить не по порядку. Твоя задача – разобраться в этом и разложить по полочкам. Минувшей ночью, прежде чем заскрипела открывающаяся молния, я лежал у себя в палатке и слушал ночные звуки. Ты понимаешь?
– Пока что да. Позволь, я закажу себе кофе.
– Да. Квакали лягушки, в траве шуршал ветер, в небе – летучие мыши, пыхтел еж, ворковал лесной голубь, настойчиво зовя подружку.
– Понятно.
– Ты ничего не замечаешь?
– Только одно – голубя. Это дикий лесной голубь.
– Этим и объясняется суета пузырьков газа вокруг этого голубя. Ты сказал, их там много.
Адамберг придвинул к себе блокнот и прочитал:
– “Забыл слово “голубятня”. Голубь со связанными лапками или боязнь быть обманутым. Все время воркует”. Вот дерьмо-то, Луи, нужно было читать не просто “голубь”, а “лесной голубь”. Это был лесной голубь.
– А это, как я тебе уже говорил, одно и то же.
– А дальше, Луи, дальше? – проговорил Адамберг, тряся блокнотом. – К чему привязывается этот лесной голубь? Черт побери, Луи! Ты же сам сказал!
– Я?
– Господи, Луи, конечно ты! Это тут написано! Мне пришлось дописывать строчку: “Мартен-Пешра = голубой зимородок. Вопрос закрыт. Или не закрыт”.
– Я тебе сказал, что ты не прочитал бы мне это, если бы вопрос действительно был закрыт.
– А почему он еще не закрыт?
Адамберг на секунду прервался, сделал большой глоток кофе и снова заговорил:
– Устал, – признался он.
– Ты тоже? Все эти ведра с водой.
– Ведра ни при чем. Помолчи, а то из-за тебя я могу запутаться. Вопрос не закрыт, потому что голубой зимородок и лесной голубь. Улавливаешь связь?
– Это названия птиц.
– Не только, еще это двойные названия. Двойные, Луи. Теперь улавливаешь?
– Нет.
– В сообщении Ретанкур было две фразы. Первая: “Все время воркует”.
– Ты мне читал.
– И вторая, связанная с ней. Все связано, Луи. Пузырьки газа танцуют все вместе, держатся за руки, и от этого нельзя отмахнуться. Другая фраза Ретанкур: “Там все скрипит”. За какую руку они держатся, эти фразы?
– Извини, мне нужно заказать порцию арманьяка, – прервал его Вейренк, сбитый с толку бессвязными речами Адамберга.
– Мне тоже, возьми две порции.
– Тебе тоже? – с сомнением уточнил Вейренк, встревоженный неразберихой в голове комиссара.
– Да.
– Порцию чего?
– Порцию чего-нибудь. Ты понимаешь, что их связывает? Место. Место действия. Место, где кто-то все время воркует. Место, где что-то все время скрипит. Скрип – это когда что-то трется, что-то не стыкуется.
– Ретанкур говорила о доме Луизы.
– Да, именно так, Сократ. Ты понимаешь, к чему нас это приведет, если ты просто свяжешь это с лесным голубем и двойными именами?
Официант поставил на стол два стакана, и Вейренк сразу же отпил половину арманьяка.
– Если просто – не понимаю, – сказал он.
– Это соотносится с фамилиями и именами тех, кто живет в этом доме. Со значением имен и фамилий. Ты помнишь, как я ошибся относительно фамилии Луизы? Шеврие? Сеген?
– С чего ты решил, что ошибся? Еще не получены результаты ДНК зубов. Черт, ты же сам захотел провести раскопки, чтобы их найти!
– Есть еще одно имя, которое скрипит и порхает в этом доме, – имя “Ирен”. Заметь, Вейренк, у нее двойная фамилия, как у Мартена-Пешра. Двойная: Руайе-Рамье.
Адамберг сделал паузу, поднял стакан с вином и, не притронувшись к нему, поставил обратно.
– Ну вот, теперь ты все знаешь.
– Не все. Хорошо, в фамилии Ирен – Руайе-Рамье – есть название голубя[15]. А дальше что?
– Черт возьми, ты разве забыл, что сестры Сеген наверняка получили право выбрать себе новые имена и фамилии? А в этом случае люди неизменно оставляют в них след своей прошлой жизни.
– С чего бы девушке по фамилии Сеген становиться Руайе-Рамье?
– Луи, на Руайе можно наплевать! Но не на Рамье! Потому что она вышла из голубятни. Поищи в сети, там наверняка в связи с этим словом есть упоминание не только об отдельном строении, где выращивают этих птиц, но и о других помещениях, где они обитают.
Вейренк покопался в телефоне и сообщил:
– Ну да, голуби часто селятся на чердаках, под перекрытиями кровли. Итак, чердак. Они много лет, словно голуби, прожили на чердаке, только под замком.
– Потом была еще одна голубятня, настоящая, где она сама затворилась.
– Понятно.
– Все так.
– А теперь подумай об имени, которое она себе выбрала: Ирен. Оно ничего тебе не напоминает?
– Ну, во втором веке нашей эры жил святой Ириней, первый настоящий теолог.
– Найди что-нибудь попроще.
– Не могу сообразить.
– Подожди секунду.
Адамберг, быстрее обычного нажимая на кнопки, набрал чей-то номер, поставил телефон на громкую связь и стал ждать. Сигнал прозвучал несколько раз, но никто не ответил.
– Попробую еще раз. Он крепко спит.
– Кому ты звонишь? Ты знаешь, который час? Уже почти полночь.
– Мне плевать. Кому я звоню? Данглару.
На этот раз майор ответил хриплым голосом.
– Данглар, я вас разбудил?
– Да.
– Скажите мне, майор, как ученые называют пауков?
– Что?
– Какое научное название у пауков?
– Минуту, комиссар, я сяду. Погодите немного, сейчас. Все началось с древнегреческого мифа об Арахне, которую Афина превратила в паука. Дело в том, что дочь Зевса решила отомстить ткачихе, разгневанная тем, что…
– Нет, – перебил его Адамберг. – Скажите мне название.
– Ладно. К имени Арахны как раз и восходят употребляемые в науке латинские названия пауков: Araneae, Aranei.
– Продиктуйте по буквам.
– А-р-а-н-е-а-е. А-р-а-н-е-и…
– Они употребляются по сей день?
– Да.
– А есть истории про пауков, которые часто читают детям?
– Конечно, раньше, например, в школе проходили басню Лафонтена про паука и ласточку.
– Спасибо, Данглар, засыпайте снова, – сказал Адамберг и нажал на отбой. – А-ра-не-и, – повторил он, – пауки. Соседи по чердаку, где в отсутствие людей часто селятся голуби и где держали взаперти двух девочек. Пауки, которых жуки-вонючки подбрасывали своим жертвам, обитали вместе с ней в замурованной келье, с ними она в конце концов стала себя отождествлять, потому что они тоже были отшельниками, и составила себе имя, собрав его из букв их названия. И-р-е-н. Ирен Рамье, нимская узница, отшельница с луга Альбре, старшая сестра, Бернадетта Сеген.
– Старшая? Не та, которую насиловали десять вонючек из банды?
– Она не за себя убивала. Она убивала, чтобы освободить сестру.
По-прежнему часто дыша, Адамберг с облегчением откинулся на спинку стула. Вейренк несколько раз в задумчивости покивал головой.
– Ведь, в конце концов, в списке пузырьков газа были еще твои слова, – продолжал Адамберг, – “убивать больше некого”. Ты знаешь, что пузырьки сталкиваются друг с другом. Этот встретился с похожим на него, когда Ретанкур сказала, что убийца замочила десять мужиков, причем никто не смог ей помешать, и это бесит.
– Я помню.
– Потом пузырек налетел на одну фразу Ирен, когда я позвонил ей вскоре после этого, в то же утро, когда мы обыскали дом Торая. Я позвонил ей, чтобы узнать, не выходила ли Луиза той ночью из дому. Ты помнишь, я сказал тебе, что моя уверенность пошатнулась, что здесь что-то не так. Все правильно, Луи. Ирен уже знала, что укусов было два. А как же иначе? Ведь она сама это сделала. Она мне сообщила, что информация уже появилась на форумах, и это правда. Как и Ретанкур, она добавила, что убийца укокошил “их всех”, причем никто не знает как, и от этого зло берет. Я не прореагировал. Слишком я привык к ее болтовне, слишком ей доверял. Если кто-то меня и сумел обмануть, так это она, причем мастерски. Я ею восхищаюсь.
– Не прореагировал на что?
– Ты устал, но главное, ты тоже ей доверял, как и я. Ты тоже ее полюбил, как и я. Но скажи мне, Луи, откуда Ирен могла знать, что убийца завалил “их всех”? Я никогда не говорил ей, что в банде было девять человек плюс Клод Ландрие. Всего десять приговоренных. Откуда она могла узнать, что после того, как Торай и Ламбертен были укушены, больше некого стало убивать? Она должна была сказать: “Он укокошил еще двоих”, а не “укокошил их всех”.
– Да, примерно так. Ты разуверился в виновности Луизы.
– Именно в тот момент, сам того не понимая. Но только сегодня вечером, после того как пузырек газа – а это, Луи, был увесистый пузырек – взорвался, указав мне на Ирен, я вновь услышал фразу, которую она сказала мне по телефону, когда я сидел на земле в том дворе в Лединьяне. “Укокошил их всех”. Она пришла к финишу. Эти слова сами по себе уже служат доказательством ее вины. И они – ее единственный промах.
– Промах – это на нее не похоже.
– Но она была поглощена своей ролью, которую играла мастерски с самого начала. Роль моей невольной помощницы, непосредственной, деятельной, любопытной, из осторожности старавшейся временами казаться глуповатой и наивной. Это замечательно, Луи, настоящее произведение искусства. И в то утро она так хорошо вжилась в эту роль, что изобразила неподдельную злость, которую и должна была почувствовать моя помощница, – такую же, какую испытывала Ретанкур. Но она на секунду забылась и перестала быть Ирен. И промахнулась.