– Представь себе, что мы работаем с тобой в равных долях, – как опытный учитель втолковывал Хан. – Я навожу тебя на богатые квартиры, ты делаешь налет, навар делим пополам...
– С чего это вдруг? – усмехнулся Федор. – Наводчику полагается четверть. Это самое большее.
«Тупица!» – подумал Хан. – Был бы ствол – вальнул бы этого борова. А там – будь что будет. Скорей всего его «шестерки» тут же бы разбежались...»
– Хорошо, пусть так, – согласился он. – Но кроме налетов на хаты, ты еще «катаешь»[12] и угоняешь тачки. С этого навара ты тоже отдаешь мне одну четверть?
– Чего вдруг? И если с другой наводки пойду «на дело» – тоже долю не тебе отдам, а тому, кто навел!
– Молодец! – Хан с облегчением улыбнулся. – Так и тут. Мой навар на другом делается. Не на «сэкономленном» газе!
– А на чем? – Кучерявый наставил на него толстый палец с отманикюренным блестящим ногтем. – Там все ясно – вот карты, вот тачки, вот другой наводчик. А здесь – что вместо газа?
Хан тяжело вздохнул. Федька его не понимал. И даже не хотел понимать. Он вообще не мог понять, что кто-то может скирдовать бабло и не делиться с ним. И в этом была проблема Кучерявого. Потому что теперь его ожидал один конец.
– Не веришь мне, спроси у Баданца, – устало сказал он.
– Раз вы меня вместе обуваете, значит, он повторит то же самое! – выпятил челюсть Кучерявый.
– Подожди, братан, – тон Ханыкова стал угрожающим. – Ты что, мне предъяву кидаешь?
Ситуация обострилась до предела. По всем правилам Федору следовало «включить заднюю». У него не было точных доказательств «крысятничества», да и положение в уголовной табели о рангах было у него значительно ниже. Но разбойники бывшими не бывают. Кучерявый уже не мог остановиться. Лицо его побагровело.
– Да, я тебе предъявляю крысятничество! – рявкнул он. – Подбери документы, изучи их и верни мне мою долю. Иначе сам знаешь, что за такие дела бывает!
Он повернулся и пошел к своей машине. Через минуту черный представительский «Мерседес» и черный джип сопровождения развернулись, оставляя на сыпучем песке сглаженные следы протекторов, и скрылись в лесу.
– Что это было, шеф? – с тревогой подбежал Ганс – начальник охраны. Свой «стечкин» он зажал под мышкой и нервно тер платком мокрые ладони. – Я думал, сейчас нас положат!
Хан выдернул у него пистолет, упер ствол в грудь, напротив сердца.
– Я тебе за то плачу, чтобы нас не положили! – заорал он, и слюна брызнула из перекошенного рта. – Почему мало людей? Почему нет автоматов? Почему не поставил засаду для подстраховки?
Ганс побледнел. Несмотря на холод, его лоб покрылся крупными каплями пота.
– Так я не знал... Сказали – с Кучерявым встречаемся, с ним у нас ровно...
В мыслях Хан уже нажал спуск, но в реальности с трудом удержал палец и, от греха, вернул пистолет владельцу.
– Хватит сопли жевать! «Не знал», «не подумал»... Началась война, поэтому знай и думай! Иначе первым в землю ляжешь! Все, давай по машинам!
Протокольно черный лимузин и протокольный джип пересекли своими колесами рыхлые колеи предшественников, осыпая песок, проехали по лесной дороге и выехали на шоссе. Берег остался пустынным и незапачканным, цвет воды тоже не изменился. На этот раз обошлось без крови и трупов.
Очередной конкурс красоты проходил в центральном зале Дома искусств. Яркий свет софитов, нарядно украшенная серебряной драпировкой и красочными плакатами сцена, лучший в городе оркестр, респектабельные и властные мужчины в первых рядах, – мероприятие было красивым и солидным. Солидность и красота разделялись: первая царила в зале, вторая сосредоточилась на сцене, по которой лебединой походкой дефилировали высокие стройные девушки в купальниках.
– Как тебе та, рыженькая? Восьмой номер? – шепотом спросил председатель жюри и одновременно владелец Дома искусств Виктор Богданович Баданец. Жюри сидело за накрытым красной скатертью длинным столом возле самой сцены.
– Принцесса! – Главный архитектор города Иван Гаманец вздохнул и подкатил глаза к высокому, теряющемуся в театральном сумраке, потолку.
– Значит, возьмем в баньку! – Баданец дружески толкнул его локтем в бок и сделал пометку в блокноте. Там уже были учтены пожелания четверых влиятельных друзей.
– А поедет? – не поверил архитектор.
– Конечно. Это ведь финал, тут все девчонки с пониманием. А непонимающие на предварительном отборе отсеялись. Спроси у Павла, какую он выберет?
Гаманец послушно наклонился к сидящему справа Апанасову – заместителю городского головы.
А Баданца кто-то тронул за плечо. Он обернулся и увидел Альберта Юсуповича Ханыкова. Обычно невозмутимое лицо партнера выражало заметную озабоченность.
– Выйдем, Витя, базар есть! – без предисловий сказал он.
– Не могу, сейчас важный момент – голосование!
– В жопу! Выйдем.
Баданец недовольно встал из мягкого кресла, отошел с ним в сторону, к стене, и стал так, чтобы не терять сцену из виду.
– Мне сейчас Кучерявый предъяву сделал! – возбужденно начал Хан. – В крысятничестве обвиняет. Чуть не завалил нас с пацанами на «стрелке»!
Баданец нахмурился. Может, от услышанного, а может, оттого, что рыженькая претендентка на звание «Мисс „Поток“ вдруг сбилась с шага и чуть не упала. Что это с ней?!
– Подожди, какое крысятничество?
– Такое. Навар с радоновых прокачек мы с ним не делим – он это называет крысятничеством!
Оказывается, каблук сломался! Рыжая принцесса сняла туфельку, внимательно осмотрела и отбросила в сторону. «Обезьяны» нарочно друг другу вредят: платья режут, каблуки подпиливают... На одной «шпильке» до победы не доковыляешь, даже если шаг от бедра!
Баданец поморщился.
– А как он пронюхал про радон?
– Не пронюхал: у него документы с полным раскладом. Вот полюбуйся! Все как в аптеке!
Хан протянул Баданцу папку, но тот отвел его руку.
– Откуда документы?!
Рыжая сняла и вторую туфельку, царственным жестом отбросила ее за кулисы и, встав на носочки, продолжила дефиле. Зал взорвался аплодисментами.
– От одной из твоих прошмандовок, вот откуда!
Баданец изумленно посмотрел на сцену, где, очаровательно улыбаясь, вели борьбу за корону не отягощенные одеждой девушки.
– Да ты что, Хан, совсем с катушек съехал? Откуда у них секретные документы?!
Альберт даже не улыбнулся.
– Да не от этого мяса! Твоя бухгалтерша – сука, Шматко, с ним спуталась!
– Ну, а от меня ты чего хочешь? – довольно раздраженно спросил Баданец. – У меня вот финал. Чего ты мне всякую фигню на уши вешаешь? Кучерявый – твой человек, ты его на «Факел» поставил. Он тебе предъяву кинул – так и разбирайся, как положено! У меня другие проблемы, их «калашами» и гранатами не решишь! Ты знаешь, что москали грозятся газ перекрыть? Тогда наш конвейер встанет, завод остановится, поставки радосина прекратятся, все планы полетят к черту! Ты соображаешь, что тогда с нами будет? Со всеми?!
Финальное дефиле закончилось, конкурсантки выстроились в ряд, ожидая решения жюри. Рыженькая «восьмерка» все так же стояла на цыпочках, сохраняя изящество и без модельных туфель. Зал аплодировал. И крупные солидняки в первых рядах, и мелочь пузатая сзади, и жюри в президиуме. Алина, секретарь жюри, подбежала и взяла Баданца за рукав.
– Извините, Виктор Богданович, надо распределить места и голосовать! Вас все ждут!
– Все, я занят, – сухо сказал тот Ханыкову. – Ты знаешь, что делать. Иди и разбирайся со своим другом!
– Виктор, ты видел передачу «Скандальные расследования»? – Голос Скорина звучал, как обычно, хотя интонации не предвещали ничего хорошего. А может, сам вопрос сулил нешуточные неприятности.
– Конечно, видел, Валентин Леонидович, мне сразу доставили запись...
Баданец старался говорить как можно свободней и беззаботнее, но, судя по тому, что он встал, расслабил галстук и нервно ходил взад-вперед по своему огромному кабинету, это была хорошая мина при плохой игре, а на самом деле руководитель «Потока» изрядно взволнован и даже напуган. Во всяком случае, заглянувшая было секретарша Мариша, находившаяся с шефом в более чем доверительных отношениях, лишь взглянув на его лицо, отпрянула и бесшумно прикрыла полированную дверь.
– И что скажешь? Что этот твой журналист, э-э... Черепахин засветился там опять совершенно «случайно»?
– Да грош цена этому вшивому расследованию! – ровным голосом продолжил Баданец. – И этому Черепахину тоже...
В кабинете круглый год поддерживалась температура 21 градус, но сейчас его волевое лицо покрылось потом, и он вытерся большим белым платком. Но не сдержался и повысил голос:
– Они же ничего не знают! Что они показали? Манометры и забор? Да высказали догадки: мол, тут что-то нечисто? Ну и хрен с ними! Сейчас такие «разоблачения» по всем каналам крутят...
– Меня не интересует, что и где крутят, – голосом ожившей мумии возразил Скорин на другом конце защищенной линии связи. – Меня интересует, чтобы никто не совал свой нос в наши дела! Знаешь поговорку швейцарских банкиров: «Деньги любят тишину»! Она в полной мере относится и к газовым деньгам! А если в Зеленые Луки наедут толпы журналюг, да кто-то инспирирует депутатский запрос в прокуратуру и следователи придут проверять газовые станции? Что тогда? Ты думал об этом?
Баданец замолчал. Он не знал, что говорить. Точнее, как лучше ответить. Сказать: «Не думал, теперь подумаю»? Значит, признать себя недальновидным и глуповатым человеком. Ответить по-другому: «Думал, но сделать ничего не могу»! Значит, признать, что он не контролирует ситуацию. Это еще хуже! Пауза затягивалась. Но бесконечно длиться она не могла. Надо было что-то произнести.
– Гм... Как вам сказать, Валентин Леонидович... Думал, конечно. Но, наверное, не так глубоко, как следует...
– А газету читал? – прежним мертвым голосом продолжал расспрашивать Скорин.