Какую же Косте пришлось провести работу, чтобы его мамаша совершила такой подвиг!
— Грешила: уже не загнать ли его хочет Костька на какие свои поделки-модельки… Ну вот и доставила сама, убедиться хотела, — громко проговорила она мне на ухо.
Для этих громоздких предметов и для Игорькова бабушкина узла пришлось выделить обозных, которые попеременно и тащили за отрядом трубу, узел, а двое, взяв за ручки, — блестящий, как закатное солнце, самовар.
Теперь, только лишь бы не тащить эти тяжести, ребята наперебой желали понести на закорках малыша. И при желании он мог бы доехать до лагеря верхом, но задорный пацаненок вырывался и все стремился забежать вперед.
За нами, как за странствующим цирком, долго бежала, хохоча и улюлюкая, толпа поселковых ребятишек.
Такие вот непредвиденные обстоятельства испортили нам всю торжественность нашего выхода у Симоновой слободы и сладость первых шагов далекого похода.
Как была прославлена щедрость Игорька
Кто знавал московские окраины в те годы, помнит, что прямо за Симоновой слободой, тут же за последней остановкой трамвая, начинались поля, овражки, небольшие сады и рощицы. А на полпути к селу Коломенскому с его знаменитой старинной колокольней росли три одиноких дерева
— три старых корявых дуба, видавших еще, наверное, соколиные охоты царя Алексея Михайловича в Москворецкой пойме, расстилавшейся внизу зеленым ковром, украшенным голубыми зеркалами озер.
Под тремя дубами мы и устроили привал.
Сняв заспинные мешки, ребята расположились на траве вкусить первую еду первого в жизни походного привала.
— А ну, у кого что есть
— в общую кучу! — скомандовал я.
И на расстеленные полотенца посыпались бутерброды с колбасой, с ветчиной, а то и просто куски черного хлеба, слегка сдобренные маслом. Разные были достатки у родителей моих ребят.
Наш «доктор» достал и смущенно положил в общий пай кусок черного хлеба и головку чеснока.
К каждому звену я подходил, и каждое звено кричало разными голосами:
— К нам, к нам, вожатый!
Увидев смущение Шарикова, я опустился на корточки перед общей кучей еды и, помня наше старое комсомольское правило: дар самого бедного для нас самый ценный, — выхватил из общей кучи головку чеснока и черную краюшку:
— Вот, ребята, молодец тот, кто захватил самое лучшее для похода: в черном хлебе
— русская сила, а крепкий чеснок
— прочищает носок.
И, разрезав черную горбушку на равные куски, разломил чеснок на дольки и подал каждому. А сам, натерев кусок хлеба чесноком и посолив покруче, с этого и начал свой завтрак.
И все звено «Спартак» последовало моему примеру.
Долго потом вспоминали ребята, что этот ломтик хлеба с чесноком был самым вкусным из всего, что едали они в жизни.
А Игорь? Вот он смущенно поглядывает на роковой узел, набитый снедью, и не знает, вынуть ли из него один бутерброд или сколько… Руки его дрожат. И все это под взглядами восьми пар глаз звена имени Либкнехта…
Вот сейчас решается едва ли не вся будущая судьба мальчугана. Его место в товариществе. Быстро подошел я к роковому узлу, поднял его на руки, как младенца, и, понянчив, сказал:
— Скатерть-самобранка, раскройся!
И из развязанного узла вывалилось на полотенце его содержимое, как из рога изобилия.
Тут было даже больше, чем я предполагал. К жареным цыплятам, котлетам, пирожкам с рисом, с мясом прибавились ватрушки с творогом, сладкие булочки с кремом…
— Ура! — крикнул я. — Слава Игорю! С таким товарищем не пропадешь. Добыл пищи не только на звено
— на весь отряд!
И при общем веселье стал делить яства по звеньям, включив в пай и третье, девичье звено «Красная Роза».
Игорь сидел с раскрытым ртом, растерянный и подавленный. Все наказы: «Ешь сам», «Не раздавай всем», «Это тебе, Игорек!»
— рушились и развеивались как дым. Еще страшно хотелось закричать: «Это мое!»
— но уже до сознания дошло: «Слава Игорю!», «Молодец, Игорь!», и от бури противоречивых чувств он… заплакал.
Эта неожиданность чуть не сбила меня с ног, и, стремясь сохранить равновесие, я с отчаянной решимостью сказал:
— Тут, ребята, заплачешь. Конечно, Игорьку обидно
— вот все хвалят его сейчас, все едят пирожки, а ведь только что многие думали: «Обжора, сластена, мамин сынок», пока не догадались, что Игорь совсем не такой. Игорь за товарищество! Подумаешь, эти пирожки! Он жизни не пожалеет!
После этих слов Игорек заплакал почему-то еще горше, и всему девичьему звену едва удалось его утешить.
Я шел рядом с отрядом, печатая строевой шаг, облегченный от бабушкиного узла, и думал:
«Не легко так срыву, с одного раза сделать маменькина сынка человеком… Бывали у нас такие и в комсомоле… и худо им было».
Какое наслаждение— самим построить себе жилье!
После краткого привала
— снова в путь. И вот оно, избранное разведкой заветное местечко
— окраина старинного парка на берегу реки. Вид на далекую Москву. А за рекой
— луга и озера. Диво, да и только. А какая прелесть говорливый ручей в темном, глубоком овражке!
И никого. Тишина. Слышно, как в парке разговаривают горлинки. В зарослях шиповника настороженно посвистывают малиновки. Кажется, здесь, совсем вот рядом с Москвой, кроме нас, не ступала нога человека. Вот какой-то шалаш, чуть приметный.
Ребята устремляются к нему и шарахаются. Там кто-то есть. Спит, похрапывает. Ба, да это дядя Миша! Он раньше нас сюда добрался и решил отдохнуть. Проснулся, спугнутый шорохом и суетой.
— А, это вы? Заждался! А ну, окунемся, вода хороша, я пробовал.
У сложенных вещей оставили стражу
— и к речке. Радуги от брызг, визг девчат. Котов прямо с кручи кульбитом. Шариков степенно
— он же «доктор». Забыл снять очки. Общий хохот.
После купания решаем строить жилье.
Строили ли вы когда-нибудь шалаши? А знаете ли, сколько на свете видов шалашей? Мои ребята не знали.
Оказалось, что шалаши есть бродяжные, потайные, на одну ночку переночевал, соорудив кое-как, и дальше побежал; рыбацкие
— от дождя и от жаркого солнышка, сплетенные из прибрежного ивняка, крытые камышом; охотницкие
— прислоненные к деревьям; караульщицкие
— солидные, добротные, что строят сторожа на полевых бахчах, в садах, на огородах; луговые жилища покосников, похожие больше на копешки сена; полевые
— построенные жнецами из снопов в страдную пору.
Дядя Миша, бывший политкаторжанин, умел строить любые
— из всего, что только есть под рукой, даже из травы. Не уступал ему в этом и я.
— Ну, так какие будем строить? — спросил дядя Миша, перечислив все виды шалашей.
— Пионерские! — крикнул Игорек.
И вот тут мы были озадачены. Пионерских никто из нас еще не строил. И проектов таких не было. Решили пока строить, какие получатся, а для настоящего пионерского оставить место в центре лагеря. Построим его не торопясь, на досуге.
Соорудить легкий рыбацкий шалаш для ночлега на двоих, на троих
— дело нехитрое, кто умеет. Я мог соорудить такой за час, были бы ивовые прутья да осока.
Дядя Миша тоже умел строить такие. И вот началось соревнование. Подручные резали, подтаскивали прутья, камыши, осоку. А мы действовали каждый по-своему.
Я воткнул в землю один против другого шесть пар толстых прутьев, заплел их вершинками, и получилось пять арок.
Затем я скрепил их продольно прутьями потоньше, укладывая лозинки комлем к челу шалаша, вершинками к хвосту.
В полчаса скелет шалаша был готов.
Дядя Миша из таких же ивовых прутьев строил иначе.
Вначале он сооружал внешнюю линию шалаша, воткнув прутья частоколом. Частокол этот заплел, как плетень, а потом уже пригнул вершинки друг к другу. Шалаш у него получился крепче и аккуратней. Правда, строился он дольше.
Накрыть эти легкие сооружения было несложно. Вначале слой широченных лопухов, затем слой камыша или осоки.
И вот мы уже любуемся творениями своих рук. Нами владеет гордость первобытного человека, впервые построившего себе дом. Ребята набиваются в шалаши. К нашему удивлению, в каждом умещается звено. Конечно, тесновато. Так можно спрятаться на часок-другой от дождя. Всем так нравится сидеть в необычном сказочном жилье, что не выгонишь.
Как нам повезло, что с нами дядя Миша
Но вот другое заманчивое дело
— ставить самовар.
— Кто за еловыми шишками?
Все!
И, обгоняя Михаила Мартыновича, ребята мчатся в старинный парк, туда, где виднеется группа старых елей.
— Дядя Миша, а почему бы нам не поставить шалаши над большими деревьями?
— А вы догадайтесь!
Догадка не приходит. Ребятам нравятся огромные липы с дуплами. Чем не жилье? Игорек и Франтик облюбовали себе одно огромное и желают в нем поселиться.
— Но вы же не юные дикари, а пионеры. Надо жить вместе. Что же будет, если все разбежитесь по дуплам?
Парк запущен. В зарослях лопухов и крапивы гниют поваленные деревья. На дубах, на кленах, на липах много сухих сучьев.
— Вот так же в тайге, — сказал дядя Миша. — Однажды нас с товарищем в таком вот лесу застигла буря. Как загудела, затрещала, как начали лететь сверху сухие сучья… Только в таком вот дупле и спаслись.
Ребят удивляло, что некоторые сучья кто-то воткнул глубоко в землю.
— А это буря прошла по вершинам деревьев, — сказал дядя Миша, — и пообломала сухие сучья. Они летели вниз, как копья.
— Да, если такой вот сучище в шалаш угодит, насквозь пронижет, — сказал Игорек и поежился.
Еловых шишек мы притащили много, сырые разложили на солнышке, а сухими растопили самовар.
Вскоре под басовитый гуд медного пузана ребята доставали из заспинных мешков кружки, чашки, захваченную с собой снедь. У дяди Миши оказался старенький жестяной чайник и заварка чая на всех.
К нашему веселому чаепитию выполз из-под берега старик корзинщик, назвавшийся Иваном Данилычем. Он уже вызнал у наших ребят, кто мы такие и зачем явились. И теперь ему хочется выспросить побольше, чтобы рассказать дома.