Вопрос так и вертелся на языке, но я промолчала. Этот спор длится уже почти десять лет, а у меня сейчас нет сил бередить старые раны.
– Так что ты хотел мне показать?
Папа понимающе кивнул.
– Это наверху. Пойдем, – ответил он, копируя мою деловую интонацию.
Поднимаясь за ним по лестнице, я заметила на стене роспись – шпалеру, увитую ярко-желтым вьюнком. Цветы были настолько реалистично нарисованы, что я не смогла удержаться и коснулась нежных лепестков.
– Твоя мама начала рисовать, когда ты уехала. С каждым годом она поднималась все выше и уже добралась до спальни.
– Как красиво… – Я замерла, не сводя глаз с росписи. По шпалере карабкалась маленькая светловолосая девочка в ярко-желтом платье, едва заметная среди цветов. – Это я? – На самом верху шпалеры стояла крошечная фигурка в четырехугольной шапочке, а у нее за спиной тонкой линией обозначен силуэт Нью-Йорка.
Папа прищурился и наклонился ближе, словно раньше не замечал этого рисунка.
– Ничего себе! – воскликнул он. – Думаю, это ты, когда закончила колледж.
– Ты не знал?
Он грустно покачал головой:
– Твоя мама все делала по-своему. В один прекрасный день я пришел домой с работы, а она уже ободрала обои и начала рисовать эти цветы. Я был не против, поэтому ничего не сказал.
– Тебе не приходило в голову спросить, зачем мама разрисовывает лестницу?
– Думаешь, она бы ответила? – помолчав, произнес он.
Я продолжила подниматься, разглядывая важные вехи моей жизни, отраженные в миниатюре: Бруклинский мост, довоенное здание на Медисон-авеню, где располагается офис моего агентства, тюбик губной помады, над рекламной кампанией которого я работала. Даже на губах мини-Ларкин красовалась алая помада, как дань уважения к продукту.
Я была растрогана и пристыжена. Откуда мама узнала все эти подробности? Во время наших немногочисленных встреч мы беседовали только на отвлеченные темы вроде погоды и музыки. Во мне тлел гнев, и я не подпускала маму близко к себе. Она уже разочаровала меня однажды, отчасти поэтому мне не хотелось возвращаться.
Я сморгнула жгучие слезы, истово надеясь, что мама очнется, и я наконец спрошу, почему все эти годы она позволяла мне оставаться в заблуждении, будто ей ничего не известно о моей жизни.
Мы с папой вошли в мою спальню. Обстановка там точно такая же, как и у Сисси – тот же комод, та же кровать с балдахином, те же керамические желтые лампы, только здесь мне разрешалось самовыражаться вволю. На стенах висели многочисленные рисунки и поделки, в углу на почетном месте стояла караоке-машина, а рядом – внушительная коллекция танцевальных нарядов, включая блестящий костюм с бахромой, настоящее сокровище для фаната «Аббы».
С потолка на леске свисали научные проекты, а на книжной полке, между испещренных закладками томов «Унесенных ветром», «Гарри Поттера» и полного собрания сочинений Лурлин Макдэниел[28] и Сары Дессен[29], – блокноты в кожаных обложках: я вечно выпрашивала их у мамы и записывала туда свои эпические произведения.
Эта комната разительно отличалась от моей спальни в доме у Сисси. Она поощряла меня рисовать и петь, но складывала рисунки в коробку и прятала под кроватью, а от караоке у нее болела голова. На комоде гордо выстроились награды за участие в различных конкурсах. Увидев их, я едва не расплакалась. Несмотря на словесные поощрения, которыми щедро осыпала меня Сисси, настоящую свободу самовыражения мне давала именно мама: она искренне поддерживала все мои увлечения.
– Я предложил Айви устроить здесь студию, но она даже слышать об этом не хотела. Твоя мама считает, у тебя должно быть место, куда ты сможешь вернуться, когда будешь готова.
Я вытерла глаза, чтобы папа не заметил слезы. Мне хотелось сказать, что у меня уже есть прекрасная комната, но я сдержалась. Спальня в доме у Сисси не предназначалась для постоянного проживания: это комфортабельная гостевая комната, всегда чисто прибранная и готовая к приему временных постояльцев. А здесь сохранилась частичка моего детства, отсюда началось мое взросление. Как я могла этого не замечать? У меня закружилась голова, словно я заглянула в кривое зеркало и вернулась в прошлое.
– Взгляни-ка. – Папа подошел к письменному столу и указал на ноутбук «Эппл». – Несколько лет назад я купил этот компьютер и поставил здесь, чтобы у твоей мамы было собственное рабочее место. – Он виновато развел руками. – У нас ведь нет другого письменного стола. Она только начала бизнес по реставрации мебели, и я подумал, что ноутбук ей пригодится. Например, составлять рекламные листовки, список рассылки, счета или, скажем, создать интернет-сайт. Честно говоря, я даже не знаю, сделала ли она что-нибудь из этого или нет.
Папа смущенно отвернулся. Мне захотелось взять его за руку и успокоить: я понимаю, каково это – носить шоры и видеть лишь то, что прямо перед носом.
– Я помог ей завести почтовый ящик, занес в адресную книгу твою электронную почту и еще пару адресов. Я не видел, чтобы Айви пользовалась компьютером до того дня, как с ней произошло несчастье. – Он шевельнул мышкой, и на экране появилась почтовая программа. – Твоя мама написала тебе письмо. Наверное, она забыла нажать кнопку «отправить», а может, специально не стала отправлять. Думаю, тебе стоит его прочесть.
У меня в голове не укладывалось – у мамы есть компьютер и адрес электронной почты. Она терпеть не могла технические новинки и с трудом рассталась с видеомагнитофоном и кассетами. Насколько мне было известно, у нее до сих пор кнопочный мобильник первого поколения.
– Я ничего не получала.
– Она написала тебе много писем, но так ни одного и не послала. Все отправились в мусорную корзину. Айви знала, что ты злишься на нее. Наверное, она просто ждала, когда ты объяснишь – почему.
У меня защемило сердце. Я сама ни разу не написала маме, если не считать открыток на день рождения со скупой надписью «Поздравляю».
– Я злилась из-за того, что она не ушла от тебя, – тихо проговорила я. – Я чувствовала себя обманутой, ведь всю жизнь считала ее сильной и независимой. Мне казалось, все лгут – мама, Сисси, мои друзья…
– А я сделал только хуже.
– Да, ты сделал только хуже. – Папа выдержал мой обвиняющий взгляд. Я отвернулась к компьютеру. – Можно я прочитаю письмо?
– Конечно, оно ведь адресовано тебе. – Он положил руку мне на плечо, и я не стряхнула ее. Мне было приятно чувствовать тепло и единение.
Моя дорогая доченька!
Наверное, ты удивлена, почему я пишу тебе только сейчас. Странно, правда? Ты – моя девочка, и, по идее, мы должны всё-всё друг другу рассказывать. Ты не виновата, и никто не виноват. Я много думала и пришла к выводу: все мы заброшены в этот мир без карты, так что приходится искать дорогу самостоятельно. Мы сами выбираем свой путь и в результате можем прийти либо к успеху, либо к полному краху. В большинстве случаев получается нечто среднее.
Мне нужно рассказать тебе кое-что важное про Карроумор и пожар. Я не могу поделиться этим ни с Сисси, ни с Битти, только с тобой. Ты – единственная, кто способен помочь мне разобраться. На самом деле все не так, как выглядит на первый взгляд. Мне казалось, я знаю, что такое жертвовать собой ради любви. Похоже, я знаю не все.
Сначала я хотела позвонить, но ты занята, у тебя новая жизнь в Нью-Йорке, так что я решила тебя не беспокоить. Может, позвонишь мне сегодня вечером после работы? Это действительно важно.
С любовью,
мама.
P.S. Я реставрировала папин письменный стол и нашла конверт со старыми фотографиями. Там есть снимки, где мы с тобой, когда ты еще совсем маленькая, и где ты в балетной пачке, тиаре и туфельках из «Волшебника из страны Оз». Помню, какая ты была в детстве – умная, храбрая, уверенная в себе. Мне всегда хотелось быть такой же. Возможно, поэтому я и старалась держаться в стороне, чтобы не испортить тебя, ведь слабость духа заразна. Я хотела бы прислать тебе эти фотографии. Если захочешь взглянуть на них – скажи мне сегодня вечером, и я пришлю.
Я перечитала письмо дважды, потом посмотрела на папу, присевшего на край моей кровати.
– Ты читал?
– Да. Я подумал, вдруг там что-то важное.
Я снова повернулась к экрану, представив, как мама печатает это письмо. Мне пришло в голову, что я не помню оттенок ее волос.
– Ты знаешь, о чем она пишет?
– Понятия не имею. Я перерыл весь дом, но так и не нашел тот конверт с фотографиями.
– Она упоминает дедушкин стол. Он здесь?
– Нет. Айви реставрировала мебель в гараже у Сисси. Стол там.
Я рассеянно кивнула, оглядывая комнату, рисунки, костюмы и коробку со всеми выпусками школьной газеты. Над комодом висела небольшая рамка, которую я раньше не видела. Это сертификаты с результатами тестов SAT[30] и ACT[31] – оценки выше среднего, но ничего выдающегося. Помню, я попросила Сисси поместить их в рамку, а она сказала, что потеряла. В тот же вечер я нашла сертификаты на кухне в мусорном ведре, засунула в ящик комода и напрочь забыла о них.
Мне понадобился год работы с психотерапевтом, чтобы понять: Сисси готова была часами разглагольствовать о том, какая я замечательная, однако совершенно не могла оказать поддержку, если у меня что-то не получалось.
Я разглядывала результаты тестов, недоумевая, зачем мама поместила их в рамку.
– Спасибо, что показал мне письмо.
– Не за что. – Папа улыбнулся.
Его лицо было осунувшимся и усталым, глаза – печальными.
– Ты по-прежнему любишь ее. – Осознание этой истины ошеломило меня, словно удар грома.
– Всегда любил.
– Ты все еще встречаешься с той женщиной? – спросила я, не сводя с него глаз.
– Не видел ее с того дня, как ты уехала. – Папа не отвел взгляда. – Я совершил ошибку, Ларкин, и быстро это понял. Сожалею, что причинил боль тебе и твоей маме. Моему поступку нет прощения, и мне остается лишь надеяться, что вы найдете в себе силы простить меня. – Он потер небритое лицо ладонями. – Ты не представляешь, как трудно любить кого-то всем сердцем, понимая, что он не может ответить взаимностью. Конечно, это не оправдание, но тем не менее. Я глубоко раскаиваюсь.