– Да, – кивнул Беннетт. – Эллис остался у мамы с папой, потому что Мейбри и Джонатан в больнице до семи утра.
Я поднялась с дивана.
– Хорошо. Мне нужно, чтобы она провела меня в мамину палату. Ночная медсестра – идеальный пособник. Хочу поговорить с мамой как можно скорее.
– Я подвезу тебя.
– Сама доберусь. Но все равно спасибо. – Я взглянула на его распухшие губы. Хорошо, что они в таком состоянии, иначе я бы обязательно его поцеловала. – Вернусь утром. Скажи Сисси и Битти, чтобы не открывали письмо без меня. И пусть сварят кофе.
– Ладно. – Беннетт вышел вместе со мной на крыльцо. – Ларкин?
– Что?
– Я сказал правду. Про конкурс талантов.
– О… – пробормотала я, не в силах вымолвить ни слова, и направилась к машине, мысленно ругая себя за неспособность видеть вещи в истинном свете.
Сейчас ночь. В щели между шторами видно темное небо, свет в палате выключен. Вечером его гасят, поэтому мое тело различает день и ночь. Впрочем, сегодня это не имеет значения. Потолок пульсирует, наполненный сиянием, словно вот-вот прорвется. Свет сочится сквозь трещины, совсем как на шоу в парке Стоун-Маунтин – мы с Мэком были там во время медового месяца. Тогда мне казалось, я смогу стать счастливой.
Мелькает желтое платье: наверху меня ждет мама, просто я пока ее не вижу. Неподалеку тарахтит «Мустанг». Эллис сидит рядом со мной и улыбается своей чудесной улыбкой.
Ларкин тоже здесь, хотя уже поздно – или еще рано, как посмотреть. Мейбри впустила ее ко мне. Едва Ларкин вошла в палату, вокруг словно зажглись прожекторы, а я приподнялась над кроватью.
Она долго молчит. Я чувствую ее тепло и любовь, и этого достаточно. Мне так много хочется сказать ей, но она у меня умница и, похоже, до всего дошла сама. От одной мысли об этом в комнате становится светлее, а шум машины – еще громче.
– Мы нашли в дедушкином столе письмо, мама. И фотографии, которые ты хотела показать. Мне особенно понравилась та, где мы корчим рожи. Оформлю ее в рамку, поставлю на рабочем столе. Надеюсь, ты не против. Большинство женщин держат на виду только удачные снимки, но мы-то с тобой другие. Нам по душе те фотографии, где мы такие, какие есть. Спасибо тебе за это.
Я поднимаюсь еще выше. Может, мне просто кажется, но трещины в потолке становятся шире.
– Вернувшись домой, я впервые задумалась о жизни и обратила внимание на то, что вокруг. Понадобилось целых двадцать семь лет, чтобы присмотреться и поразмыслить, но я никогда не отличалась сообразительностью. – Ларкин смущенно улыбается.
Она садится и берет меня за руку. Жаль, я ничего не чувствую. Мне остается лишь смотреть на эту прекрасную девушку – лучшее, что было в моей жизни.
– Я тут поняла одну вещь. Ты вставила в рамку сертификаты с результатами экзаменов, помнишь? Я засунула их в комод, а ты достала. Оценки не то чтобы блестящие, но дело ведь не в этом, правда? Для тебя имело значение не то, чего я добилась, а то, к чему я стремлюсь. Не стоит переживать из-за неидеального результата, ведь существует множество разных занятий, и можно выбрать дело по душе. Главное, чтобы рядом были друзья и близкие, которые поддержат желание попробовать. А я никогда не испытывала недостатка в поддержке.
Комната вся залита светом. Эллис смотрит на Ларкин и улыбается.
– Так вот, про письмо. Мы пока не стали его открывать. Сисси и Битти хотели подождать до утра, чтобы обсудить все на свежую голову, и я согласилась. Они чего-то боятся. Возможно, в письме какая-то страшная тайна. Я сама не уверена, что готова узнать правду. Гэбриел рассказал о деталях, которые ты добавила к фреске. Боюсь даже предположить, что ты имела в виду.
Она гладит меня по руке, выпрямляет мне пальцы. Ей всегда нравилось наводить порядок. Наверное, Ларкин была единственной пятилеткой, кто выстраивал кукольные туфли по цвету и фасону. Это у нее от Сисси, я тут ни при чем.
– Что бы там ни было в письме, я выдержу. Я сильная. Вы с Сисси и Битти сделали меня бесстрашной и независимой. Постоянно это повторяю, чтобы не забыть. Так что не волнуйся, хорошо? Со мной все будет в порядке.
Ларкин улыбается: наверное, думает о Беннетте. Мое сердце вот-вот взорвется. Эллис протягивает руку. Я не решаюсь принять ее, потому что знаю – мне не шевельнуться. Но он смотрит не вниз, на постель, а вверх, на потолок. Наконец я даю ему руку, и наши пальцы соприкасаются.
Ларкин упирается локтями в кровать и кладет голову на ладони.
– Я очень устала. Прикрою глаза на минуточку. Я люблю тебя, мама. Теперь все будет хорошо.
Кажется, я поняла, почему не умерла тогда, в Карроуморе. Потому что не закончила свой путь. Потому что злилась. Потому что должна была узнать важную истину. Прежде чем прощать других, нужно сперва простить себя. Любовь – сложная штука, как между супругами, так и между родителями и детьми; тем не менее нет ничего прекраснее любви, удивительной, трудной, бепорядочной. Пусть наши сердца покрыты синяками и ранами, они все равно сохраняют способность любить, если мы достаточно умны, чтобы распознать любовь.
Но самый главный мой урок – ты никогда не узнаешь свою силу, пока у тебя не останется иного выбора, как быть сильной. Я беспокоилась, что мне нужно научить этому мою милую Ларкин. Теперь вижу – она и сама все знает.
Гнев, заставивший меня примчаться в Карроумор с лентой в руке, исчез, уступив место пониманию и спокойствию. Я поднимаюсь еще выше к потолку. Мое сердце переполняет любовь к дочери и печаль, ведь я покидаю ее навсегда. Утешает лишь то, что она не одна. С ней остаются Сисси, Битти и все, кто ее любит. Ларкин наконец поняла: я любила ее, даже когда отталкивала из страха, что не смогу научить ее ничему хорошему.
Потолок исчез. Я стою на крыльце дома Сисси. Слышится шум мотора. По Ривер-стрит едет Эллис на своем «Мустанге», роскошные каштановые волосы развеваются на ветру. Папа терпеть не может длинные волосы, а мне они нравятся. Как говорит Сисси, мое личное мнение – единственное, к чему следует прислушиваться.
Эллис останавливает автомобиль у дома, глушит мотор. Я сбегаю по ступенькам и запрыгиваю в машину. Мы улыбаемся друг другу. Эллис целует меня, потом прибавляет газу, и мы уезжаем. Я снова счастлива.
Тридцать семь
Ночью Сисси видела во сне Айви. Не беспомощную женщину, угасающую на больничной койке, а влюбленную девушку с длинными светлыми волосами и бутоньеркой у запястья. Послышался рокот мотора, и Сисси почувствовала радостное волнение, словно приехали за ней.
Перед домом остановился ярко-красный «Мустанг» Эллиса. Айви улыбнулась и поцеловала Сисси в щеку. «Я люблю тебя, мама. Теперь все будет хорошо», – сказала она, сбежала с крыльца и села в машину. В ее локонах цвета красного золота играли солнечные блики. Эллис обнял Айви и поцеловал ее в губы. Взревел мотор. Сисси смотрела им вслед, пока автомобиль не скрылся из виду. Ее сердце то переполняло счастье, то иссушала скорбь. Что-то подсказывало – Айви попрощалась с ней навсегда.
Зазвонил телефон, и Сисси проснулась. Ей не хотелось брать трубку – она и так уже знала, что Айви больше нет. Она коснулась щеки, улыбнулась, вспомнив прощальный поцелуй дочери, и ответила на звонок.
Повесив трубку, Сисси села в постели, ожидая, когда отпустит тяжесть в груди. Ей было слишком больно, чтобы плакать. Горе, заполнившее каждую вену, каждую артерию, каждую клеточку ее тела, не выразить слезами, но они помогут рассеять тьму, сгустившуюся в ее сердце и грозящую выплеснуться наружу. Сисси заставила себя еще раз вспомнить свой сон. Айви пришла попрощаться. Самое главное – теперь она счастлива.
Немного переведя дух, Сисси направилась к Битти, чтобы сообщить ей печальную весть. Дверь в спальню оказалась открыта, внутри пусто. С улицы несло куревом. Крепко ухватившись за перила и чувствуя себя намного старше своих семидесяти семи, Сисси с трудом спустилась вниз.
Битти, босиком и в нежно-голубой пижаме с радужными единорогами, курила на крыльце. Рыжие волосы топорщились в разные стороны, на лице ни следа макияжа. Без боевой раскраски она казалась той же девчонкой, которую Сисси знала с самого детства и любила как сестру. Они пережили вместе множество бурь и чудом уцелели. Сисси всей душой надеялась, что им удастся справиться и с этим горем. Если делить радости и невзгоды с лучшей подругой, жить намного легче.
– Звонили из больницы? – без всякого выражения поинтересовалась Битти.
– Да, это Ларкин. Мы легли спать, а она решила побыть с Айви. В какой-то момент она заснула, а когда проснулась… – К горлу подкатил комок.
Битти кивнула. Они, точно супруги со стажем, понимали друг друга без слов. Вот и хорошо. Я слишком стара, чтобы пускаться в объяснения.
– Мне приснилась Айви, – сказала Битти. – Она уехала с Эллисом на «Мустанге». Помню, Бойд терпеть не мог эту машину.
Сисси задумчиво улыбнулась:
– И мне. Айви пришла попрощаться, чтобы мы знали – с ней все в порядке, она с Эллисом. Я бы разрыдалась, не будь это чересчур эгоистично с моей стороны.
Битти закатила глаза.
– И когда ты уже перестанешь считать себя эгоисткой и начнешь жить собственной жизнью? Ты – самый великодушный человек из всех, кого я знаю. – Она промокнула рукавом уголки глаз. – О, наша маленькая Айви…
К удивлению Сисси, слово «наша» уже не резало ей слух. Присутствие Айви в их жизни было кратким, как проход луны перед солнцем во время затмения, но ярким. Они с Битти обе любили девочку и теперь скорбят об ее уходе. За долгую жизнь Сисси убедилась, что горе нельзя измерить или уменьшить: оно заполняет всю душу без остатка, и хорошо, когда его есть с кем разделить.
– Ну как ты? – участливо спросила Битти.
Сисси кивнула.
– Когда приедет Ларкин, буду в порядке. Уверена, девочка выдержит. Она была с Айви до конца и успела с ней попрощаться. Думаю, ее душа теперь спокойна. Она позвонила Мэку, и он сказал ей то же самое. – Сисси взглянула в глаза подруге. – Ларкин считает, мы должны все вместе прочесть письмо Бойда. Пойду скажу Беннетту.