Чуть в стороне, у большой освещенной афиши, стоял Ласточкин со своей компанией. Они ждали, напряженно вглядываясь и каждого прохожего.
— Осталось пятнадцать минут! — сказал Лёлик Стулов. — Держу пари: она не придет. И эти билеты сжуешь при нас, как договорились!
— Вот они! — чуть не крикнул Славка, да Ласточкин уже и сам увидел: Копейкин, Белкин, Кристаллов и Горошкина появились у входа.
Едва завидев Ласточкина, Копейкин стал махать ему — в руках у него были четыре голубенькие бумажки — билеты!
Ласточкин все еще не мог поверить в то, что случилось…
— Лишнего билетика не будет? — спросила какая-то полная дама, перехватив их взгляд, Ласточкин только отмахнулся, а Славка, зло сплюнув, гаркнул:
— Десять рублей!
И тут же несколько человек словно прилипли к ним.
— Что? Есть?
— Можно надеяться?
— Уголовники! — ахнула толстуха.
— Что? Спекулянты? — подозрительно переспросил мужчина, весь отутюженный, приглаженный. Но толстуха исчезла.
И тут из толпы вынырнул Копейкин.
— Может, кому нужен лишний билетик? Могу уступить… — дружелюбно обратился он к Ласточкину. Но не выдержал, вежливо улыбнулся, сказал с притворным сожалением:
— Сэры, мисс Горошкина просила принести вам нижайшие извинения за причиненное беспокойство!
Приятели Ласточкина переглянулись. Славка откровенно криво усмехнулся, и Лёлик, но скрывая своей беспощадной иронии, глядел на Ласточкина. Ласточкин молчал.
А Копейкин продолжал измываться:
— Я слышал, у вас сегодня великолепный ужин… Желаю приятного аппетита!
— Я согласна за десятку! — подоспела толстуха. — Вот, — и она стала отсчитывать деньги.
— Вон они, эти спекулянты! — гремел мужчина, подходя с двумя дружинниками. — Видите?
Ребята еще не успели сообразить, что происходит, как вдруг вокруг них стали собираться люди. Славка первый понял, в чем дело, и сорвался, увлекая за собой приятелей.
Еще секунда — и Копейкин оказался в цепких руках дружинников.
— Вас бы тоже надо привлечь! — не унимался мужчина, — обращаясь к толстухе. — За поощрение спекуляции!
— Пустите! — Копейкин уже опомнился. — Вы что? С ума сошли?!
— Спокойно! — только и сказал дружинник. — В милиции разберемся! Это рядом, за углом.
И растерянного, подавленного Копейкина поволокли в милицию…
Было уже совсем темно, когда Копейкин наконец добрался до своего дома. Праздничная белая рубаха его обвисла поверх штанов, он что-то совсем невесело насвистывал…
Во двор он вошел с противоположной стороны от ворот, с самой темной его части. Выйдя из тени подъезда, Ласточкин и его дружки пошли ему навстречу.
— Мне надоело! — вызывающе сказал Ласточкин.
Ребята расступились, и Копейкин вошел в их «кольцо».
— Не понял… — наивно произнес он.
— Мы должны с тобой раз и навсегда решить в честном споре… в общем, я буду с тобой драться! Сам!..
Копейкин даже повеселел.
— Если я правильно понял, — он откровенно ёрничал, — ты меня вызываешь на поединок?
— Правильно понял!
— Тогда по всем правилам! Ты вызываешь — я выбираю оружие!
— Выбирай! — резко сказал Ласточкин. — Только учти, я твоими самбо и каратэ не владею! И если ты честный человек…
Копейкин не дал ему договорить:
— Так, если я честный человек, мы на пинг-понговых шариках, что ли, будем драться? Ласточкин, я почему-то не люблю, когда слишком много говорят о честности…
— Всё… Значит, будем драться!
— А я не собираюсь драться! — спокойно сказал Копейкин. — Если я выбираю оружие, — медленно продолжал он, — то считай, что я его выбрал… И пусть наши дороги разойдутся раз и навсегда.
Не оглядываясь, он вошел в подъезд.
И вот он опять сидит в темной кухне, где горит одна газовая горелка. Зазвонил телефон.
— Петь, ты куда делся? — услышал он тихий, взволнованный голос Горошкиной. — Что еще за шутки? Мы тебя ждали-ждали и мороженое тебе купили!
— Я не смог… — только и сказал Петя. — Потом расскажу.
— А-а… — посочувствовала Маша. — А мы уж не знали, что думать, знаешь, как волновались!
— Извини!
— Ну что ты, Петь, ладно!
— Как Юрский?
— Хорошо. Жалко, что Колины стихи не послушали, правда?
— Он их оставил. Я тебе завтра их отдам.
— Ой, завтра Петь?! Я не доживу! — капризничала Горошкина.
— Доживешь!
— Петь, а Петь, почитай хоть, а?
Пеги молчал. Потом сказал покорно:
— Ладно.
И после паузы начал читать, безразлично, как чужие слова:
Я хочу, чтобы время бежало.
Словно быстрые-быстрые лыжи.
Проживу я тогда очень мало,
Но зато очень много увижу!..
Меня ведут, как горные спирали,
Дороги жизни бесконечно ввысь
Я не хочу, чтоб люди повторяли:
Потише лезь, смотри не оступись!
Петя замолчал. Молчала и Горошкина.
— Ты что, спишь, Горошкина? — спросил он тихо.
— Нет, Петь, не сплю… Я думаю…
— О чем?
— Какая я счастливая!..
— А-а… А хочешь теперь наши детские почитаю?..
«Когда я вырасту и стяну великаном,
Я кем разбитые копенки излечу...» — начал он, но Горошкина его остановила:
— Это мои любимые! Петь, это я наизусть знаю, я сама тебе их почитаю, хочешь? Только завтра… Спасибо тебе за все. Петь… Спокойной ночи…
Копейкин молча повесил трубку.
Был ранний час, под утро, уже светало. На море штормило, казалось, вот-вот пойдет дождь.
Здесь, на пустынном берегу, на холмах, собрались ребята — обе компании.
Герои стояли в стороне, не глядя друг на друга, погруженные в свои мысли. Копейкин бросал камешки в море, Ласточкин закидывал в рот вишни и сплевывал косточки.
Ребята установили два больших ящика метрах в двадцати друг от друга.
Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:
— Посигнальте!
И разом отсигналили несколько фонариков.
— Вот фитиль! — сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине — все видели, что половины одинаковые.
— Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем — это сигнал победителю.
Мальчишки притихли.
Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.
— Всем отойти! — приказал Копейкин.
Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.
А Копейкин… Копейкин взял газету «Советский спорт», развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…
Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно — только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.
Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…
Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.
И тут Ласточкин не выдержал и… встал, стараясь сохранить спокойствие и достоинство. Движения его были спокойны, размеренны и осмысленны. Было похоже, что он вдруг решил, что все это просто глупо…
Судья мгновенно отсигналил фонарем — и двое ребят тут же бросились тушить огонь.
А Копейкин… Нет, он встал не сразу. Он свернул газету, засунул ее в карман и только потом встал.
Никто не видел, как он был бледен.
— Бертолетову соль верните в химический кабинет! — спокойно сказал он.
Ласточкин сделал несколько шагов к нему навстречу и протянул пачку сигарет.
— Хочешь закурить? — предложил он, стараясь сохранить достоинство.
— Я не курю! — Копейкин отвернулся и пошел не оглядываясь.
Тихое воскресное утро обещало прекрасный день. Листья на деревьях едва шевелились от легкого ветерка.
Горошкина, еще сонная, в халатике, вышла на балкон и сладко зажмурилась от солнца.
Копейкин на своем балконе делал разминку с гантелями.
— С днем рождения!
Горошкина счастливо рассмеялась:
— Спасибо! Что ты мне желаешь?
— Исполнения всех желаний, какие у тебя есть!
Она опять засмеялась:
— Но у меня их миллион!
— Ну и пусть весь миллион!
— Петь, — она высунулась на его половину. — Я боюсь…
— Чего? — Копейкин перестал махать гантелями.
— Сколько народу будет!.. Целый класс! У меня никогда не было столько.
— Чудачка! Плохо, что ль!
— Я не к тому… Ты мне поможешь?
— Что за вопрос?
— Как ты думаешь, Коля танцует?
— Коля? Прекрасно танцует!
— Сколько сразу всего кончается и начинается, правда?
— А что? — не понял Петя.
— Кончились мои пятнадцать лет… Кончился учебный год… Разъезжаются ребята… Завтра уедет Коля на сборы… А начинается — пето, каникулы!..
— Так что, мне в магазин идти, что ли? — Петя перешел к делу.
— Я тебе список дам, ладно? Не запомнишь ведь!..
В то же раннее утро на опустевшем школьном дворе можно было увидеть двух мальчишек. Это были Федя Ласточкин и Коля Кристаллов.
— Я это давно знаю, — спокойно говорил Федя Ласточкин. — Только никому не говорил. Тебе — первому…
У Коли передернулось лицо.
— Этого не может быть! — сказал он в отчаянии.
— Вот. Смотри… — И Ласточкин протянул бляшку-медальон с фотографией Маши Горошкиной. — Он это на поясе носил!.. Всегда с собой!
Коля взял фотографию, долго смотрел на неё.
А Ласточкин нарочито спокойно продолжал:
— Да ты на него обижаешься, что ли? Брось! Мне лично его жалко… маленький, уродливый… Все из кожи лезет, самоутверждается… Я-то его с детства знаю — его били все! Вот он и стал тренироваться, чтоб не обижали… И отец пьяница… А он шута из себя строит… Как будто все это мало его трогает! Горошкина, конечно, не подозревает… Она просто привыкла к нему… как… к ночному горшку!