После сеанса за ней заехал Майкл, чтобы вместе пообедать. Карен до сих пор гадала, как ему удается появляться в самое идеальное время, именно тогда, когда он ей нужен, – этакий счастливый пенни[19]. Выглядел он потрясающе, как и всегда. Она прижалась к его темно-серому костюму, вдохнула запах лосьона после бритья, стараясь, чтобы он отпечатался у нее в сознании на то время, пока Майкла не будет рядом. Рабочие дни пролетали гораздо быстрее, чем выходные. Это было все равно что целый год ждать один день Рождества.
– Как работа? – спросил он, тщетно пытаясь выглядеть достойно, когда наматывал лапшу на палочки, а она сваливалась в третий раз подряд.
Карен рассмеялась и подозвала официантку китайского ресторанчика, который по большей части работал навынос.
– Можно нам вилку?
Здесь было всего три столика для небольшого количества клиентов, которые не забирали еду с собой, два другие сейчас пустовали, поэтому Карен не переживала, что кто-то услышит ее ответ на вопрос. Майкл знал, что Карен не может сообщать специфические детали про своих пациентов, поэтому у них имелись кодовые имена для них самих и их случаев. Профессиональная этика позволяла ей эту игру, потому что она ничем не отличалась от научных статей, которые она имела право писать и публиковать, если не упоминает настоящих имен пациентов.
– М-м-м, да все в порядке, – ответила Карен. – Трэвис продолжает называть меня «босс» чуть ли не в каждом втором предложении, причем говорит снисходительно, а ведь я начну подготовку только после того, как Кен уйдет на пенсию. Здравствуй-Мэри-из-высшего-класса на этой неделе вела себя несколько напряженно, – продолжала она, говоря нейтральным тоном, когда имела в виду Джессику Гамильтон. Под именем «Здравствуй-Мэри-из-высшего-класса» подразумевались женщины, у которых не было никаких серьезных проблем. Зачастую такие женщины, совершив какой-то проступок, хотели снять груз с плеч и использовали терапию скорее как исповедь, а не способ понять, почему поступили именно так. Обычно они не стремились изменить свое поведение.
– Все еще ходит на сеансы? – Майкл кивком поблагодарил симпатичную молодую официантку, которая принесла вилку.
– Ага. И она ничуть не стала лучше понимать причины ненависти к жене своего любовника. А дело в том, что она чувствует вину из-за того, что спит с женатым мужчиной, у которого есть дети.
Карен страшно хотелось упомянуть имя Адама. «У тебя нет никаких доказательств. Вспомни про этику. Вспомни о продвижении по службе».
– Судя по тому, что я слышал, она, кажется, просто пользуется своей привлекательностью. Как я и раньше говорил тебе, Карен, я не понимаю твою профессию. Ты же совершенно точно знаешь, что заставляет ее так себя чувствовать. Почему ты просто не можешь ей сказать, в чем дело?
– Поверь, мне бы очень этого хотелось. – Ей удалось отправить в рот остатки лапши с говядиной, не запачкав бежевую блузку. – Но люди отказываются верить, что могут быть сами виноваты в своих смешанных чувствах. Сказать ей прямо – все равно что сообщить, что она должна порвать с этим мужчиной для решения проблемы. А она не собирается с ним расставаться. Значит, после сеанса она уйдет, уверенная, что у нее с головой все в порядке, потому что она ходила к психотерапевту и в ней ничего не поменялось.
«Или она попытается найти другой способ разлучить Адама и Элеонору».
– Как я понимаю, это идет на пользу Роберту. Как бы он делал деньги, если бы ты решала проблемы пациентов за один сеанс?
– А как ты справлялся бы со мной, если бы должен был меня содержать?
Она сказала это беззаботным тоном, но Майкл помрачнел, и какое-то время они оба молчали.
– Как там Элеонора после того случая? – спросил Майкл, когда наконец снова заговорил.
Карен скорчила гримасу.
– Я звонила ей сегодня утром. Говорила она странно.
– Более странно, чем обычно?
– Вот ты опять! Не надо так про них, ну что ты вредничаешь? Они тебя любят.
– Меня все любят, – улыбнулся Майкл. – И ты знаешь, что они мне нравятся, только мне кажется странным, что они так сильно от тебя зависят. Я хотел сказать, что вам всем за тридцать, не пора ли им уже повзрослеть? У Элеоноры двое собственных детей, но она все равно срывает тебя с работы из-за любой мелкой проблемы.
– Ты не понимаешь, потому что ты мужчина. У мужчин не бывает такой дружбы. Мои подруги полагаются на меня, потому что так у нас сложилось с тех пор, как нам было по пять лет. Я – сама стабильность. Я самая разумная. Они могут на меня рассчитывать.
– А что будет с тобой, когда у них отпадет потребность в тебе?
– Этого не случится, – уверенно ответила Карен. – Я всегда буду им нужна.
Глава 38
Би
Глаза у нее были закрыты, но она чувствовала запах скошенной травы и воды в реке. Ветер трепал ее волосы, а она все сильнее работала ногами, чтобы оказаться подальше над водой. Ветка, вокруг которой была обмотана веревка, опасно скрипела, а пальцы Би все крепче сжимали качели, пока у нее не побелели костяшки пальцев. Она не задумывалась о том, как вернется на берег, она не остановилась ни на секунду перед тем, как потянуть на себя качели из старой грязной шины, а ведь ее тело в тридцать пять лет не могло быть таким же гибким, как в шестнадцать. Не говоря уже о том, что они с друзьями проводили здесь долгие летние дни, а не холодные осенние, и их развлечения на тарзанке почти всегда заканчивались падением в освежающую ледяную воду. В те годы вода выглядела грязной, и в ней плавала всякая дрянь. Просто удивительно, что никто из них не подцепил кишечную палочку.
Она часто втайне от всех возвращалась сюда, чтобы воскресить в памяти те беззаботные подростковые дни, когда еще никто из них не осознавал, что с ними может случиться что-то плохое.
Они нашли этот участок реки с грунтовым выступом, скрытым за деревьями и кустарниками, которые росли выше по берегу. Нужно было вскарабкаться наверх или съехать вниз по узкому проходу в зарослях, чтобы добраться до места, где собирались полдюжины подростков и передавали по кругу двухлитровые бутылки «Белой молнии»[20] или бутылки из-под лимонада, наполненные той мешаниной из алкоголя, который удалось стащить у родителей. Солнце отбрасывало тени в виде листьев на их джинсовые шорты, когда они по очереди подсаживали друг друга, чтобы раскачаться на веревке, свисавшей с ветки. Тогда еще не было никаких сложных конструкций с шиной. Они с криками пытались спрыгнуть на сухую землю, но у них не получалось.
А потом был тот последний раз…
Они много лет не приходили к реке. Они выросли и шли по жизни дальше. Все трое учились в университетах, а мальчики, на которых они пытались произвести впечатление, уже увлеклись другими девочками, менее образованными и более веселыми. Взрослость в них разрасталась как опухоль, которую почти невозможно распознать в самом начале, а когда они ее все-таки заметили, она уже стала неизлечимой. Почувствовав необъяснимую острую необходимость вернуться, они приехали домой летом после первого курса – того года, в который жизнь Би резко изменила направление и пошла по новому пути. Словно с их глаз упали шоры, они поняли, что плохое случается и с хорошими людьми, и они принялись бороться с этим всеми доступными средствами. В то лето они будто вновь стали подростками: субботними вечерами работали в барах, а дни проводили, загорая в саду у родителей Элеоноры или у реки. Вечера, когда они не работали, проходили в алкогольном тумане, теперь встречались только они втроем, надев джинсы и «мартинсы», а не тот минимум одежды, в котором вообще можно было безнаказанно улизнуть из дома. У Би возникло ощущение, будто ее подруги знали, что она выходит из-под контроля, и у них было два варианта на выбор: попытаться затянуть ее назад или находиться как можно ближе к ней, когда она упадет.
«Кто меня подсадит?»
Теперь солнце пробилось сквозь облака, Би прекратила работать ногами и немного отклонилась назад. Она слышала слова так четко, словно произнесла их вслух всего несколько секунд назад. Она представляла в своем воображении, как, пошатываясь, поднимается на ноги, отряхивает джинсы и пытается встать прямо.
– Эй, нельзя же прийти к реке и не покачаться на качелях. Кто меня подсадит? – спросила она тогда.
Карен лениво открыла один глаз, посмотрела на нее и снова его закрыла.
– Не дури. Нельзя идти плавать после того, как ты столько выпила.
– Ты не права. – Би ткнула пальцем в сторону подруги, хоть Карен и не могла ее видеть. – Так говорят про еду. Нельзя идти плавать в течение двух часов после еды. Насчет выпивки ничего такого нет.
– Карен права, Би.
Но Би не слушала. Она уже обматывала веревку вокруг запястья и оперлась ногой о дерево, чтобы от него оттолкнуться. Она стала выше с тех пор, как приходила сюда в последний раз, и еще немного похудела, поэтому взобраться на сиденье без чьей-либо помощи оказалось легче, чем она ожидала. Оно находилось у нее между ног, ей было неудобно, а ветка над головой почти демонстративно стонала, но Би выпила слишком много, чтобы обращать на это внимание, или, может, дошла до такого состояния, когда ее уже ничто не волновало. Она оттолкнулась ногами от дерева и, вращаясь, полетела над рекой, закрыв глаза, чтобы выпитый алкоголь не стал подниматься вверх по горлу. Когда она снова их открыла, все вокруг смазалось и стало одним зелено-коричневым пятном: деревья, берег и река – Би больше не могла определить, что есть что.
И такой, казалось, была вся ее жизнь: день сливался с ночью, алкоголь размывал границы дней, неотличимых друг от друга. Даже Карен и Элеонора не знали, сколько она пила, не знали, что ее куратор в университете сказал ей, что если она планирует приехать в таком же состоянии, в котором уезжала, то может вообще не возвращаться.
Треск сиденья прозвучал словно выстрел, эхом разнесшийся над рекой. Она начала падать, едва осознав происходящее, и вошла в ледяную воду с такой силой, что воздух мгновенно вышел из ее легких. Она стала инстинктивно работать ногами, чтобы всплыть на поверхность, а там начала судорожно хватать воздух. Шок уступил место облегчению, и она уже собиралась помахать двум подругам, кричавшим на берегу, и дать им знак, что с ней все в порядке, но тут течение снова потянуло ее вниз.