Наверное, был только один человек, с которым она могла поговорить, – Роберт. Ей было необходимо с кем-то обсудить этот случай; если даже только гипотетически один из пациентов может навредить кому-то, они должны об этом сообщить. Промолчишь – совершишь профессиональное самоубийство. И ведь еще были записи, которые она делала. Она не могла их изменить задним числом – во всех документах ставилось время, как и в случае любой правки. Делалось это в интересах получения полной информации на случай, если возникнут какие-то… проблемы.
Карен не знала, почему не рассказала Майклу, как она на самом деле себя чувствует, – ей казалось, что Джессика ее знает. Что между ними есть что-то личное. Может, Карен все еще отрицала эту возможность, а если скажет об этом вслух, то придется как-то действовать.
– Ты прав, – тихо сказала она, не желая больше продолжать этот разговор. – Мне нужно приготовить ужин.
Глава 41
Элеонора
Крики не прекращались все утро. Каждый раз, когда Элеонора хотя бы на секунду укладывала Ноя в кроватку, он превращался в завывающую сирену, отчаянно желая уведомить власти о том, что его бросили. С Тоби было не легче. Он ел так медленно, что у Элеоноры появилась уверенность: его тарелка с кашей наполняется каждый раз, когда она в нее заглядывает. Часы показывали уже без пятнадцати восемь, и ни один ребенок еще не был одет.
Проблема заключалась в том, что она просто не могла ни на чем сосредоточиться. Колесо у нее в голове крутилось как в замедленной съемке, хомяк объявил забастовку и еле передвигает лапами. У нее возникло ощущение, будто кто-то удалил мозг из ее черепной коробки ложка за ложкой, а вместо него наполнил ей голову воздушно-пузырчатой пленкой. Время от времени она вдруг обнаруживала, что стоит и не двигается, смотрит прямо перед собой и не понимает, что хотела сделать.
Ей следовало приготовить все вчера вечером. Она это прекрасно понимала. Когда появился Ной, она пообещала себе, что будет организованной и начнет готовить все для школы накануне вечером. Сейчас ей хотелось над этим смеяться. Несмотря на обещание Адама работать поменьше, его не было дома почти каждый вечер, а к тому времени, как удавалось уложить обоих мальчиков, ей хотелось только принять ксанакс[22] и рухнуть в кровать. Слава богу, что у нее есть волшебные пилюли.
Она положила Ноя в детское кресло-качалку и попыталась вспомнить, какой сегодня день, что нужно дать Тоби с собой в школу и что ей необходимо сделать вне дома. Она собиралась купить подарки ко дню рождения Тоби, написать приглашения на вечеринку, но ребенок кричал не переставая. Тоби громко включил телевизор, чтобы слышать героев программ, которые он смотрел, и голоса из телевизора перекрыли шум дома, а в голове у Элеоноры барабаны отбивали ритм с шести часов утра, когда она только проснулась.
– Мама… – открыл рот Тоби.
Опасаясь, что она сама сейчас вполне может опуститься на пол и начать орать, Элеонора предупредительно подняла дрожащую руку.
– Секундочку, Тоби, маме нужно в туалет.
Она исчезла за дверью, а потом побежала наверх, перепрыгивая через две ступени – так быстро она еще этим утром не передвигалась. Она закрыла за собой дверь ванной комнаты и сползла вниз, прижимаясь спиной к деревянной поверхности. Крики Ноя все еще доносились снизу, но, по крайней мере, громкость стала приемлемой.
Она вытащила бутылочку с таблетками из кармана халата, где они все утро перекатывались, напоминая о себе, высыпала две на ладонь, с жадностью отправила в рот и проглотила, даже не запив водой. Она снова прижалась головой к двери и закрыла глаза.
«Ну, давай, тебе нужно только доехать до школы, – мысленно сказала она сама себе. – Ноя даже не нужно одевать; просто набросить на него пальтишко, и он готов. Если у Тоби в рюкзаке лежат деньги на завтрак и домашнее задание, которое он сделал вчера, то с ним все будет в порядке. Ему нужна спортивная форма? В какой день у него физкультура? Все равно лучше дать ее с собой на всякий случай…»
Силой воли она заставляла себя подняться, но ноги казались такими тяжелыми, а здесь на полу было так уютно, настолько тише, чем внизу. Если бы она только могла здесь остаться, хотя бы на пять минут…
В дверь стучали настойчиво, затем начались крики: «Мама! Мама! Мама!», причем такие громкие, что Элеонора открыла глаза. Она заснула? Сколько времени она здесь сидит? Конечно, всего пару минут, но крики Ноя теперь казались более страдальческими, а в голосе Тоби слышалось отчаяние. Она заставила себя подняться на ноги, в голове, казалось, взрывались петарды, но она резко распахнула дверь ванной комнаты.
– Ной вывалился из кресла-качалки! – заорал Тоби и понесся вниз по лестнице до того, как она успела что-то ответить.
Ею двигала чистая паника, когда она бежала за сыном, ее ноги двигались только благодаря этому. Элеонора была на автопилоте – нужно добраться до Ноя, а потом разбираться со случившимся.
Когда она ворвалась в гостиную, крики Ноя перешли в истерику. Он лежал на деревянном полу лицом вниз, не мог подняться и неистово колотил ножками по воздуху. Она бросилась к нему, подхватила на руки, крепко прижала к груди, ей было страшно посмотреть, что же с ним – насколько сильно он расшибся.
– Что случилось? – Она повернулась к Тоби. Ей отчаянно хотелось обвинить кого-то еще, а не того, кто был на самом деле виноват, – не себя. Паническое выражение на лице Тоби заставило ее замереть на месте.
– Он просто упал, – ответил Тоби. – Он не был пристегнут. А тебя так долго не было.
– Я совсем недолго… – Элеонора бросила взгляд на часы: тринадцать минут девятого. Она провела в ванной почти полчаса. – О боже. Давай, Тоби, надевай форму. Не смотри на меня так. С твоим братом все в порядке, а ты опоздаешь в школу.
Она оторвала успокаивающегося Ноя от груди и проверила, нет ли синяков на голове. Там осталась ярко-красная отметина, которая вскоре превратится в шишку размером с теннисный мяч, но глазки смотрели внимательно, и ребенок больше не плакал. Ей просто нужно будет понаблюдать за ним до конца дня.
Как она допустила подобное? Элеонора сдерживала слезы ради Тоби, который, надо отдать ему должное, сразу же молча отправился наверх переодеваться. Она улыбнулась Ною и немного покачала его у себя на бедре, чтобы он успокоился. Теперь нужно было успокоиться самой. Сердце так сильно стучало у нее в груди, что она удивилась, как оно еще не выскочило из пижамы. Ее трясло, и она ничего не могла с этим поделать.
Она не помнила, как оделась сама и одела обоих детей, а потом усадила их в машину, она понимала, что в таком состоянии ей лучше не садиться за руль. Ей позвонить Адаму? Карен? Би? Обе подруги сейчас в пути на работу, а ее мать не умеет водить. Если она позвонит Адаму, то придется признаваться, что она принимает ксанакс, признаваться, что рядом с детьми уже давно находится зомби.
– Мама, с тобой все в порядке? Мы опоздаем.
Элеонора опустила стекло, чтобы холодный воздух бил ей в лицо. Благодаря освещающей прохладе осеннего утра она немного ожила и почувствовала, что просыпается. Она включила двигатель и завела машину. С ней все в порядке, она сможет – она тысячу раз ездила по этой дороге.
– Все в порядке, ребенок, мы уже едем.
Она отъехала от края тротуара, пристально глядя на дорогу и бормоча себе указания, чтобы компенсировать пустоту в том месте, где должен бы находиться ее мозг.
Глава 42
Би
В прошлом году Элеонора прислала Би на день рождения черно-белую открытку с изображением двух разговаривающих женщин. «В спорткомплексе новое оборудование, – заговорщически сообщала одна из них. – Выдает все: батончики “КитКат”, “Марс”…»
Именно так Би и относилась к тренажерному залу. Торговый автомат стал единственным устройством, с которым у нее там сложились серьезные отношения, но она все равно туда ходила каждый вечер, и слова ее матери стимулировали ее гораздо сильнее, чем мог кто-либо еще.
– Нам, женщинам из семьи Баркеров, нужно следить за тем, что мы едим, или заниматься спортом, а я не видела, чтобы ты в последнее время делала хоть что-то из этого. Если не хочешь отрастить бедра, как у тети Джеммы, то тебе нужно прекращать заказывать еду навынос и есть всякий мусор.
Но Би не могла отказаться от последнего, она вообще относилась к тем людям, которые едят батончик «Марс» на беговой дорожке, поэтому она просто стала ходить в спортзал четыре раза в неделю и с радостью отмечала результаты: теперь у нее просто оставалось меньше времени на еду.
– Да, мама у нас такая. Это как раз в ее стиле, – засмеялась Фрэн, когда Би передала ей слова их матери. – Тебе повезло, что ты у нас младшенькая. Если бы я предложила ей отвалить, как сделала ты, то оказалась бы в полной заднице, и она гонялась бы за мной с большой кухонной лопаткой.
Би улыбнулась, представив, как ее мать гоняется за ее тридцатидевятилетней сестрой по саду с кухонной лопаткой. Хотя Фрэн была права: установленные дома порядки несколько смягчились к тому времени, как родилась Би. Или, может, их мать просто была слишком занята, чтобы замечать, какое их количество нарушает младшая дочь. Неравенство в их воспитании частично объясняло то, что они стали близки, только когда повзрослели, и их просто перестало все это волновать. Би всегда чувствовала, что их мать гораздо больше интересуется Фрэн, чем ею, а Фрэн неустанно жаловалась, что ее младшая сестра считается золотым ребенком, который просто не может что-то делать неправильно. Однако теперь соперничество между сестрами уступило место дружбе, возможной только у людей, которые каждый день вместе купались в ванне и вместе ели на протяжении первых десяти лет жизни.
– Ты прекрасно знаешь, что мама любит тебя больше, – продолжала Би. Это была старая шутка, к которой обе давно привыкли. – Иначе меня не назвали бы в честь бабушки Беатрис, а тебя в честь бабушки Фрэнсис. Мне отлично подошло бы имя Фрэнки. Такое крутое имя совсем не для тебя. Напрасно мама так сделала.