Вы вините себя в том, что случилось с вашей сестрой?
Конечно, виню. Это была моя вина. Я недостаточно хорошо о ней позаботилась. Я знаю, что вы собираетесь сказать, но мой возраст не играет никакой роли. Неважно, сколько мне было тогда лет! Мне следовало за ней присматривать.
Расскажите мне, что случилось, Карен.
Мама у себя в спальне, и я думаю, что она снова плакала. Я вела себя хорошо – насколько могла. Я напоила Эми чаем, играла с ней, пока мама отдыхала, прикрыв глаза. Я вообще ничего не просила – мама терпеть не может, когда я это делаю. Эми вела себя довольно шумно, и хотя я пыталась шикать на нее и много ей пела, она не прекращала кричать и смеяться, глядя на поющего розового медведя.
Я опускаю нос к мягкой попе Эми в подгузниках и принюхиваюсь. Неприятно пахнет чем-то сладким и переспелым, и у меня начинается паника. Мне придется пойти побеспокоить маму – по ползункам растекается оранжево-коричневое пятно. Эти ползунки Эми носит весь день, и она не может лежать спокойно достаточно долго, чтобы я успела их снять. Я борюсь с ней какое-то время, и мне удается расстегнуть несколько кнопок, но тут она вырывается и ползет по полу к закрытым створкам на верхней площадке лестницы.
– Мама? – шепчу я, открывая дверь в ее спальню, и слышу тихий скрип. – Мама?
Она не расстилала постель и просто лежит на покрывале, глаза у нее закрыты, но я не могу определить, спит она или нет. Хотя, вероятно, спит, потому что не отвечает мне, когда я ее зову. На прикроватной тумбочке стоят ее лекарства, и я иду к ней, чтобы завинтить крышки – если Эми их увидит, то подумает, что это конфеты, как я сама думала, пока папа не объяснил, что это лекарства для взрослых и они делают маму счастливой. Это я понимаю: мои конфеты делают меня счастливой, поэтому разумно предположить, что конфеты для взрослых тоже могут сделать маму счастливой. Только, похоже, они больше не работают.
– Мама? Эми покакала. Пахнет ужасно.
Ее глаза медленно открываются, и с минуту кажется, будто она не знает, кто я. Жду, пока она толком меня не рассмотрит, и на мгновение мне кажется, что она собирается улыбнуться, но вместо этого мама спрашивает:
– Что теперь случилось?
– Это Эми, – говорю я самым правильным тоном, который нужно использовать дома. Я хорошо помню, от чего у мамы болит голова и что не нужно делать. – Она очень вонюче покакала. Подгузник протек.
Мама вздыхает, один раз и очень легко, но не кричит и не злится. Когда она встает с кровати и идет за мной, кажется, все части ее тела стали более тяжелыми. Эми все еще ползает по площадке, а пятно на ползунках растеклось сильнее и спустилось на штанину.
– О боже!
Мама всегда разговаривает с господом и Иисусом, причем так, словно все, что идет не так в нашем доме, – это их вина. Я никогда не видела Иисуса, но маме, похоже, он не нравится, хотя она все время что-то у него просит.
– Прости, мама, я пыталась помочь, – говорю я.
Она не отвечает и даже не смотрит на меня, но, по крайней мере, не кричит.
– О боже.
Она снимает ползунки с Эми, и какашки оказываются везде. Они воняют. Подгузник с одной стороны отклеился, и ножка Эми заляпалась в густой коричневой вязкой массе. Мама опускает Эми назад на пол, толкает дверь в ванную и включает душ.
– Можно мне тоже в ванну? – спрашиваю я. Я люблю ванну. Мы там играем и плескаемся, а Эми всегда меня обнимает, будто я ее мама. – Пожалуйста.
– После того, как я смою все это с нее, – обещает мама и даже легко улыбается мне. Я же так послушно себя веду, помню о хороших манерах. Мама раздевает Эми и сует под душ, кал стекает в сливное отверстие. Эми сразу же начинает кричать и тянуть ко мне ручки. Я пробую рукой воду.
– Она холодноватая.
Маме не нравится, как я помогаю. На лице у нее появляется раздражение, и она поворачивает горячий и холодный краны.
– Можно мне теперь залезть?
Все какашки смыты, уплыли в сливное отверстие, а я отчаянно хочу забраться в ванну и поиграть с сестрой. Мама вздыхает – я снова взялась за свое, – но кивает. Стягиваю одежду, мне не терпится, и я стараюсь ловко перекинуть ногу через край ванны. Хочу показать маме, что я теперь большая девочка и сама могу забраться в ванну, но она этого даже не замечает. Мама подхватывает меня и опускает в ванну рядом с Эми. Я затыкаю пробкой сливное отверстие, как делаю всегда, и усаживаюсь под душ, пока набирается вода.
– Последи за ней секундочку, – говорит мама и смотрит на меня, нахмурившись. – Ты ее держишь?
Я киваю. Эми сидит у меня между ног, и я обнимаю ее, мои руки оказываются у нее на груди, как раз когда мама исчезает из вида.
– Начинаем, Эми.
Я показываю ей маленькую голубую лодочку с капитаном белкой, и она смеется, когда я опускаю лодочку под воду, а потом та снова всплывает на поверхность.
Мне на голову льется приятная теплая вода. Я теперь большая, и меня не беспокоит, что она попадает мне на лицо. Эми тянется ручками к кранам, хватается за один и пытается встать на ножки. Она такая хулиганка! Она напоминает маленькую обезьянку – я всегда так ее и зову, – и ей очень нравится вставать на ножки, хотя Эми еще не умеет ходить. Я пытаюсь ее научить, но она всегда через несколько секунд падает на попу. Я смеюсь и тащу ее назад.
– Нет, нельзя так делать, – говорю я, как папа. Я слышала, как папа так говорил.
Эми смеется громче, словно мы играем, и пытается ползти вперед. Вода еще не поднялась высоко, значит, можно. Вода не доходит до ее лица, когда Эми ползет.
Я испытываю легкий шок, когда падающая мне на голову вода становится холодной.
– Мама! – кричу я. – Вода холодная!
Мама не приходит, а вода теперь ледяная. Ванна наполняется, и вскоре мы будем целиком в ней сидеть. Хотя тут нет проблем, я знаю, как ее выключить. Я могу ее остановить и не дать нам замерзнуть до прихода мамы, которая снова включит теплую. Я уже большая, поэтому могу встать и выключить душ. Я скоро пойду в школу, и моим учителям понравится, какая я взрослая. Но в первый раз поворачиваю кран не в ту сторону. Глупая девчонка! Вода льется все быстрее и быстрее. Я поворачиваю кран в другую сторону, но теперь у меня мокрые руки, кран тоже мокрый, пальцы все время соскальзывают с холодной серебристой поверхности.
– Мама?
Уф, все в порядке, кран поворачивается, и вода прекращает течь.
– Слава небесам! – говорю я Эми с улыбкой. Я слышала, как папа и это говорил. Мне нравится, как звучит эта фраза. Небеса добрые и великодушные. Все хорошо!
Я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться сестре, и смеюсь, увидев, как она барахтается под водой.
– О, Эми! Глупая обезьянка.
Я вытаскиваю ее из воды, чтобы посадить между ног, как и сказала мама, но теперь Эми кажется более тяжелой, и у нее закрыты глаза. Я не знала, что она устала.
– Эми, просыпайся, малыш.
Она не просыпается. И тогда я понимаю, что что-то не так, серьезно не так. Я чувствую, как меня начинает охватывать паника. Я точно так же чувствовала себя, когда свалила со стола полную чашку, а мама кричала и спрашивала, почему со мной так трудно. Я слегка встряхиваю Эми – несильно – но она продолжает спать.
– Мама! – Теперь я кричу действительно громко, хотя мне и велели не шуметь, у мамы от криков болит голова, но я ничего не могу с собой поделать и не могу перестать кричать. – Мама!
Проходит целая вечность, а затем мама толкает дверь и внезапно начинает кричать и плакать. Она отбирает у меня Эми, вытаскивает ее из воды. Это плохо, очень плохо, я теперь громко плачу, но мама даже не говорит мне, чтобы я заткнулась или прекратила ныть, а мне хочется, чтобы она просто накричала на меня или отправила спать. И я хочу, чтобы Эми плакала и была настоящим кошмаром, как в другие дни. Затем мама звонит по телефону, а мне говорит, чтобы не мешалась под ногами – только она использует нехорошие слова, которые не нравятся папе и которые он запрещает мне произносить. Я бегу к себе в спальню и забираюсь в шкаф, сижу там на нижней полке, голая и замерзшая, и плачу, как маленькая, пока не приходит папа, не находит меня и не отводит в дом к бабушке на небольшие каникулы. Мамы и Эми не видно. Эми больше никогда не возвращается, и я знаю, что виновата в этом я.
Глава 74
Би
Би вошла в бар и осмотрела помещение в поисках Адама. Наконец она его увидела – он сидел, опустив плечи, в углу одной из кабинок, смотрел в стол; его лицо было покрыто серыми пятнами.
– Адам!
Би проскользнула в кабинку и обняла мужа лучшей подруги, который сидел неподвижно и напряженно, пока она сильно сжимала его в объятиях.
– Мне не следовало сюда приходить, – пробормотал он. – Я должен быть с мальчишками.
– Они с твоей мамой? Как они? Если тебе что-нибудь нужно… – Она не закончила фразу, понимая, как банально звучат ее фактически пустые слова. «Если я что-то могу сделать… если тебе нужна какая-то помощь…» Би не станет им ни матерью, ни женой, а мать и жена им и были нужны, и ничто больше.
– С ними все ужасно. Тоби не произнес ни слова с тех пор, как я в тот день забрал его из школы, а Ной не прекращает кричать. Мы живем у мамы, потому что я просто не в состоянии вернуться в дом, но мы же не можем навечно у нее остаться. Что нам делать, Би? Что мы будем делать без нее?
Горячие злые слезы уже в третий раз за этот день навернулись на глаза Би, только теперь она не шмыгала носом и не вытирала их, а дала им свободно литься из глаз. Мать Элеоноры позвонила два дня назад и говорила бессвязно, сообщив новость, и с тех пор Би почти не прекращала плакать. Она пыталась сразу же дозвониться до Карен, но та не ответила. Би взяла такси и поехала к дому подруги, но в окнах не горел свет. Карен не появлялась на работе, и там Би отказались что-либо говорить – или просто не знали. Би чувствовала боль, замешательство и гнев – она за неделю потеряла двух подруг. У нее не было ответа на вопрос Адама. Она не знала, как они справятся. Она понятия не имела, будет ли вообще кто-то из них в порядке хоть когда-нибудь.