— Не стоило бы вам этого говорить… Я бы этого никому не сказала… Но сейчас я пьяная и не могу больше… Он мне сам сказал, когда уезжал, что наверняка вернется, что бы ни случилось, и если что не так, убьет меня… А он всегда держал слово. Так что это уж так и будет.
— Но зачем ему убивать?
— Зачем? Он ведь… Ведь ему расскажут, побегут к нему со всякими сплетнями… Мало ли обо мне болтают!
— Но если это неправда?..
— А откуда вы знаете, что неправда? А может, правда, да и… Он сам всегда говорил: «Тома, ты такая молоденькая…» А потом уехал и оставил меня… Так что же мне? — бросила она вызывающе. — Разве это хорошо — жениться, а через неделю уехать и больше не показываться?
— Ведь война…
— Ну да, вам хорошо говорить: война… Но я тоже могу сказать: ведь война! Правда? Только это не поможет, и он все равно убьет меня.
— У вас нет родителей? — спросил Алексей. Ему вдруг стало жаль ее. Он гладил ее по мягким светлым волосам, и ему на мгновенье показалось, что это волосы Аси.
— Родители? Есть.
— Где же они?
Она подняла голову и внимательно посмотрела на него.
— А этого я вам не скажу. Есть — и все! Они даже не знают, где я, и незачем им знать… Уехали… А я осталась, ни одна собака не подумала обо мне… А теперь все на меня… Ну и пусть себе живут где хотят, а я в них не нуждаюсь. Все равно это скоро кончится.
— Что кончится?
— А все… Я вам покажу мужа, хотите? Вы сразу увидите, что я говорю правду. Я всегда его боялась, еще до того, как вышла за него замуж, а теперь…
Она рылась в ящике маленького комода. Зашуршали бумаги.
— Иногда вы так глянете, что становитесь чуть-чуть похожи на него… Только как-то иначе… Вот он какой, посмотрите.
Алексей оцепенел. Снова мороз пробежал по коже. Снимок немного выцвел, но не могло быть сомнения: это Петька.
— Его зовут Петр. Нравится вам?
Он держал на ладони фотографию и не отрывал от нее глаз, чтобы только не взглянуть на Тамару. Он боялся, как бы она не прочла в его глазах, что произошло что-то страшное.
— Не нравится?.. Он немного похож на волка, правда? Я иногда достану эту карточку, смотрю и думаю: он убьет тебя. Иногда я думаю, как это будет, — шептала она. — Застрелит он меня или просто так… ножом.
— Вздор вы говорите! — очнулся, как от кошмара, Алексей. — Кто станет вас убивать?..
Она улыбнулась странной, сонной улыбкой.
— Как кто? Мой муж… Он уже раз хотел в меня стрелять, когда я отказалась выйти за него замуж. Но тогда, я так себе, в шутку… А он сейчас же за револьвер. А теперь… Другие небось прощались совсем иначе… а он: «Убью, если что», — и все…
— Да если ему не за что вас убивать?
— Ему немного нужно, я знаю… И я так боюсь, Алексей Михайлович! Особенно ночью. Лестница скрипит, и мне все кажется, что это он идет. Совершенно спать не могу ночью… Вы слушали когда-нибудь, что здесь ночью делается, в этом доме? Из каждой квартиры все слышно, и с лестницы и везде. Двери хлопают и внизу, и вверху, и всюду сразу… И всю ночь кто-то ходит, и кашляют, и кричат, и разговаривают. А я слушаю и слушаю, аж в ушах звенит, не он ли это… Я уж просила Феклу Андреевну ночевать у меня, да она не хочет, боится за свои вещи, чтобы кто не украл. У нее там вся комната набита всякой всячиной, знаете, потому она никого к себе и не впускает, чтобы не увидели. Вот она и боится, что нападут и ограбят… И всегда я одна. Если бы кто-нибудь был, все-таки веселее. Раз, помните, вы вышли к водопроводу и что-то там с ним делали ночью, а я слушаю, шаги приближались, потом умолкли — вот, думаю, это он подкрадывается. Откроет дверь, войдет… я уж просто выдержать больше не могла, думаю, пусть уж сразу кончится. Зажгла лампу, выхожу, а это вы. Вы вот не хотели тогда зайти ко мне напиться чаю, а я уже до утра не ложилась, все думала… Мы ведь и жили-то совсем в другом месте. Я нарочно сюда приехала, чтобы ему труднее было найти… Но он все равно найдет, я знаю… Будет искать и найдет…
— Он мог уже давно погибнуть, — глухо возразил Алексей.
— Нет… Я знаю, чувствую, что он жив. А то чего бы я так боялась? Днем еще не так… Народ ходит по улице, и у нас на работе как-то не так страшно. Но ночью…
Она дрожала, как в лихорадке. Зубы ее стучали, и она безвольно, как загипнотизированная, оглядывалась на дверь, словно чья-то сильная рука поворачивала ее голову в ту сторону и она должна была, должна была посмотреть, убедиться, не стоит ли в дверях муж, не вынырнул ли из пропасти военных лет, не явился ли, чтобы исполнить обещание.
— Ну, сегодня вы ляжете и будете спать.
— Нет, нет…
— Да! Я отворачиваюсь, раздевайтесь и ложитесь в постель.
Она послушалась. Натянула до подбородка одеяло. Со своими растрепавшимися волосами она совсем стала похожа на маленькую девочку.
— Вот так, а теперь закройте глаза и спите.
— А вы уйдете?
— Я посижу около вас немножко.
— Алексей Михайлович…
— Что?
— Вы не поцелуете меня? — спросила она по-детски жалобно.
Он наклонился и поцеловал горячую гладкую щеку. Она охватила его шею.
— Я вам нисколько не нравлюсь? Вы хотите уйти?
— Нравишься, Тамара… и именно поэтому я должен уйти…
— Какой ты!..
— Такой уж уродился, Тамара, ничего не поделаешь…
Она вздохнула. Алексей сидел подле нее и машинально гладил рассыпавшиеся по подушке волосы.
— Если бы ты остался…
— Не останусь, не говори глупостей… А тебе надо спать. Спи спокойно.
— Ну да, спокойно…
— Если кто-нибудь идет по лестнице, ему приходится пройти мимо наших дверей, я услышу раньше, чем ты. И как только услышу — выгляну.
— В самом деле?
— В самом деле. Так что тебе нечего бояться.
— Да?.. Ты сильнее его, — сказала она. — Только это все равно не поможет…
— Не думай о глупостях и спи, — сурово прикрикнул он. — Я ухожу, запри дверь на ключ.
— Все равно не поможет, — сказала она жалобно, но уже не пыталась удержать его.
Он вышел. Осторожно открыл дверь к себе, в лицо пахнуло теплой тишиной квартиры. Ася крепко спала, свернувшись клубочком на своей кровати. Лампа догорала, моргая угасающим огоньком. На шкафике в кухне мерно тикал будильник, отмеряя ночные часы. За стеной, словно эхо далекого грома, слышен был храп. Наверху гремели мебелью и кто-то разглагольствовал громким голосом.
Алексей постоял минуту, вслушиваясь в отзвуки ночной жизни дома. Вдруг внизу хлопнула дверь, по лестнице кто-то ощупью поднимался. Он узнал легкие шаги Людмилы.
VIII
— Простите, Людмилы нет дома?
Алексей поднял глаза от книги. Он сильно простудился и уже несколько дней сидел дома, что мало улучшало его настроение. В дверях стояла женщина в темной шубке.
— Нет, Людмила ушла.
Женщина постояла в нерешительности.
— Она не говорила, когда вернется?
— Должна скоро быть.
— Она условилась со мной, я была уверена, что застану ее.
Нужно было пригласить ее подождать, и Алексей неохотно сделал это.
— Заходите, пожалуйста, она должна скоро прийти.
Незнакомка присела и расстегнула воротник шубки. Алексей продолжал читать, но ему казалось, что он чувствует на себе взгляд гостьи, и это раздражало его. Наконец, он поднял глаза и действительно встретил знакомый, как ему показалось, взгляд. Он пытался вспомнить, но никак не мог. И все же в голове всплывало какое-то туманное, стершееся воспоминание. Он опустил глаза на страницу и раздумывал. Да, он определенно где-то ее видел, в ней было что-то знакомое и вместе с тем чуждое, и все это вместе беспокоило и раздражало его. Он взглянул еще раз.
— Откуда я вас знаю? Мне все кажется, что я вас уже где-то видел.
— Да, Алексей, мы встречались, — ответила она без улыбки. — Меня зовут Татьяна.
— Татьяна?
Алексей встал. Издалека сверкнуло воспоминание, прояснилось. Ну, конечно же, это Татьяна, птичий щебет, комнатка, набитая бумажными цветами… Самая идиотская из всех могущих произойти идиотских историй… И это Татьяна! Лицо без улыбки, суровые линии губ и глаза, — какие странные глаза…
— Татьяна, — повторил он неуверенно.
— Да, Алексей, это я.
Она не смутилась и не опустила глаз. Она смотрела на него серьезно, и теперь, когда он уже знал, что это она, он не мог уловить никакого сходства между той щебечущей маленькой женщиной и этим спокойным, сдержанным человеком.
— Давно не видались, — пробормотал Алексей, не зная, как держать себя.
— Да, давно, — подтвердила она.
— А теперь…
— Теперь я живу здесь, работаю вместе с Людмилой. Она никогда тебе не говорила?
— Нет, — смутился он. Он никогда не расспрашивал ни о ее работе, ни тем более о ее подругах и сотрудницах и теперь еще раз осознал, что ничего, решительно ничего не знает о своей жене.
— А… твой муж? Коля, неправда ли?
Она смотрела в окно.
— Моего мужа нет в живых.
— Умер?
— Погиб.
Необходимо было что-то сказать, но Алексей, не знал что. Нужно ли выражать сочувствие, или это для нее давно поконченный вопрос.
— Впрочем, ты, вероятно, слышал о нем.
— Я?
— Как и все… Коля… Ты, вероятно, читал. Николай Барвенко — это как раз мой Коля.
— Николай Барвенко? Это было еще…
— Да, в сорок первом. Его взяли в плен. Прибили к стене. Вырезали ему звезду на груди. Сдирали с него кожу. Это был мой Коля.
Она говорила это спокойно, как сомнамбула, уставившись в одну точку за окном. Алексею стало холодно.
— А я ему изменяла. Не только с тобой, Алексей. И с другими. Он не знал, он мне верил, мой Коля…
Лицо было спокойное, но пальцы стиснули сумочку так, что побелели суставы.
— Не нужно, Таня, успокойся, — шепнул он беспомощно.
— Я спокойна, Алексей, я спокойна… Но ты понимаешь, что самое страшное? Что он никогда не узнает. Что, выходит, я обманывала его до самого конца, и этого уже нельзя поправить. Что никогда нельзя будет прийти и сказать: так и так, а теперь решай, как хочешь. Нет, даже умирая, он думал обо мне хорошо. Но я уже никогда не сотру с себя клейма обманщицы, понимаешь?