— Так что, если бы от вас зависело, вы бы взялись восстанавливать?
— Что ж… хотят на другом, на голом месте начинать. Ну, только другого такого не найдут. Нет. Уж тогда хорошо выбрали, когда мы строили ее. И сызнова будет трудно. А тут она ведь уже есть, нужно только тут откопать, там взорвать до конца, тут подпереть, там выпрямить, залечить — все-таки не то, что сызнова начинать. По-моему, нужно восстанавливать и поскорее восстанавливать.
— Что ж, попробуем, — сказал Алексей.
Старик выпрямился.
— Это как же?
— Попробуем восстановить. Не боги горшки обжигают. Правда, нужно еще посмотреть планы, сделать расчеты, обдумать, как будет выгоднее.
— Уж она всегда будет выгоднее, не бойтесь. Другой такой на свете не было… Уж она свое покажет, я ее знаю.
Алексей стряхнул с пальто и шапки снег.
— А вы уже уходите? — сказал старик с испугом.
— Да что ж, пора. Завтра опять приду. Посмотрю чертежи и приду с планами.
— С планами? Что ж, можно. Ходили и с планами…
— Вы мне еще кое-что покажете, как с котлом, и этот проход.
— Можно. Отчего ж, можно и на планах. Так вы завтра с утра придете?
— Приду в то же время, что и сегодня.
— Что ж, — старик шел теперь за ним, волоча за собой дребезжащую по камням палку, — может, и придете, а может, нет…
— Я приду, — заверил Алексей и еще раз, уже стоя в калитке, оглянулся на электростанцию. Ему стало холодно. Мрачные серые развалины торчали над лежащим кое-где тонким слоем снега. Зияли тьмой бреши в стенах, похожие на дыры беззубого старческого рта.
Вздохнув, он вышел на улицу. Калитка заскрипела. Старик стоял, опираясь на палку, и долго смотрел ему вслед. Только когда силуэт Алексея исчез в перспективе улицы, он повернулся и медленно закрыл за собой еще пахнувшие свежей сосной ворота. У него замерзли ноги, но он не пошел в свою сторожку, а снова побрел к разрушенным корпусам. Долго стоял он там в молчании, теперь еще более похожий на деда-мороза, и седая голова его в лохматой шапке слегка покачивалась.
— Что же теперь будет? — сказал он вдруг громко, и от развороченной бетонной стены донесся отзвук — не то эхо, не то вздох.
Прямо отсюда Алексей пошел смотреть чертежи. На больших листах бумаги перед ним возникла электростанция такой, какой она была когда-то, «красавица» старого сторожа Евдокима Галактионовича. Высились стены, врастали в землю фундаменты, устремлялись вверх трубы. Так было когда-то. О том, какова она теперь, говорили лишь отчеты с вопросительными знаками в скобках через каждые две-три строки. Но красноречивее, чем отчеты, говорило то, что он сам видел: груда развалин.
Из другой комнаты вышел инженер, один из членов комиссии, и заглянул через плечо Алексея.
— Смотрите? А на место когда собираетесь?
— Я уже был там, — неохотно пробормотал Алексей.
— Уже? — удивился тот. — Ну как?
— Пока ничего не знаю.
— Там, в зеленой папке, есть заключение Городовенко. По-моему, самое конкретное.
— Видел, — нехотя сказал Алексей. У него не было желания продолжать разговор. Он познакомился с этим заключением, действительно самым конкретным: «Строить электростанцию на новом месте: из развалин ничего спасти невозможно, вложения не окупятся».
— Ну и как?
— Не знаю, посмотрю.
— Завтра, послезавтра будет этот, из Киева, — сказал инженер.
Алексей поднял голову.
— Из Киева? Кто?
— Ну, этот, как его… Вадов!
— А он чего?
— Его же просили приехать. Вероятно, хотят ему поручить эту работу.
Алексей почувствовал, что у него похолодели пальцы.
— Да, я что-то слышал, — сказал он немного хриплым голосом и углубился в разложенные перед ним чертежи. Инженер постоял еще минуту, но, видя, что Алексей не намерен поддерживать разговор, вернулся к себе.
Алексей тщательно взвешивал все. Возможно ли это? Ведь его вызывали лишь вчера, ни о каком Вадове речи не было. Ему было сказано: решайте, осмотритесь и решайте. Так как же? За кого ему решать: за себя или за Вадова! Это, конечно, недоразумение! Не может быть, ведь ему, Алексею, предложено представить комиссии свое заключение.
Он углубился в колонки цифр, в паутину перепутанных линий. Да, возможно, что старик прав, похоже на то, что основной котел мог сохраниться под развалинами. Фундамент под турбинами тоже мог остаться неповрежденным, а впрочем, это все будет видно потом. Нужно для начала убрать эти кубометры камня и железного лома.
Он не пошел домой обедать, и, когда явился вечером, Людмила, не говоря ни слова, что было хуже упреков, поставила перед ним тарелки. Но теперь Алексей не обращал на это внимания. Он ел, погруженный в свои мысли; она посматривала на него со стороны, думая, что он еще неприветливее, чем обычно. Будто ее и нет в комнате. Он не проявил раздражения, когда скрипнула дверь в коридоре и в щели показалась черная кружевная косынка Феклы Андреевны и ее острый, разнюхивающий носик.
— Можно, Людмила Алексеевна? Я пришла спросить, не можешь ли ты мне, душечка, одолжить черных ниток?
Фекла Андреевна вздыхала, зорко следя, как Людмила открывает картонную коробку.
— О, у тебя, я вижу, и пуговицы есть… А я искала, не могла нигде найти. Оторвалась пуговица от вязанки, а на лестнице у нас так темно, искала, искала, не нашла… А эти как раз такие, как у меня…
— Одну?
— Одну, одну, душечка, как раз у ворота оторвалась. Я слышала, как она упала, шарила, шарила, — нет, как сквозь землю провалилась.
В дверь постучали. Людмила открыла.
— Алексей, к тебе кто-то, — крикнула она не оборачиваясь.
Алексей встал из-за стола и с удивлением увидел на пороге рваный тулуп, взъерошенные усы, бороду и брови под лохматой шапкой. Не было только палки.
— Евдоким Галактионович? — с трудом вспомнил он, как зовут сторожа.
— Да, это я. Извините, товарищ инженер, я было хотел…
Фекла Андреевна с назойливым любопытством глядела на вошедшего. Алексей схватил его за плечо.
— Заходите, заходите.
Старик смущенно осматривался.
— Валенки мокрые, натопчу в комнате…
— Ничего, ничего, пройдите сюда.
Он увлек его в комнату и, тщательно заперев дверь, пододвинул старику стул.
— Как это вы нашли меня?
— Да в конторе… адрес дали. А то мне завтра утром надо пойти справку одну отнести. Вот я и подумал… Вы завтра придете?
— Конечно, приду, как договорились.
— Вот я и подумал, если меня не будет, так я буду рядом, там на углу. А то вы придете, а я…
— Ничего, ничего, если вас не будет, я подожду.
— Ну ладно, я только так, а то вдруг вы меня не застанете.
Он встал, шаркая валенками. Под стулом действительно темнели два мокрых пятна. Старик пошел к двери, путаясь в полах тулупа.
— Я буду ровно в девять, — успокаивал его Алексей.
— В девять… Ну, тогда я успею, наверняка успею. Простите, что я вам помешал, но мне…
— Ничего, ничего, до завтра.
Алексей проводил его до лестницы, преследуемый пронзительным взглядом старухи, которая уже уселась на табуретку у теплой еще печки, и немного удивленным взглядом Людмилы.
Он не сомневался, что старик солгал, ему некуда было идти, не нужно было относить никакой справки, он просто хотел убедиться, придет ли Алексей, не раздумал ли он, ознакомившись еще раз с чертежами.
Он не мог дожидаться утра, — он должен был немедленно тотчас убедиться, можно ли надеяться, или нет. И Алексей вдруг почувствовал себя связанным с этим старым человеком какими-то внезапно возникшими, но крепкими узами.
И когда он вошел в кабинет секретаря обкома, чтобы сообщить, что согласен принять дела, ему казалось, что на него устремлены глаза старика. До такой степени, что, только выйдя, он вдруг осознал, что произошло. На мгновенье он заколебался, словно желая вернуться, отказаться от того, что было им сейчас сказано, но он еще чувствовал теплое пожатие руки, еще видел теплый взгляд человека, который доверял ему. Нельзя же каждые пять минут менять решение. Он взрослый человек, и — какого черта! — ведь не загипнотизировал же его этот Евдоким, ведь знает же он, что делает!
В нем боролись два желания, он с изумлением открыл, что теперь уже два. Ведь в конце концов это была огромная, великолепная работа. От него зависело, будет ли спящий за забором гигант жить, или же его окончательно засыплет снегом, размоет дождем. «Почти безнадежно…» Нет, он может доказать, что не безнадежно, что это можно сделать… Слишком молод… К черту! Какое значение имеет здесь возраст? Необязательно нужно дожить до седых волос, чтобы чему-нибудь научиться.
Он вспомнил свои предчувствия там, перед портретом «Дамы с розой», что с ним случится что-то хорошее. Неужели это и есть то хорошее? Кто знает, что скрывается за забором? Быть может, нечто большее, чем сталь и цемент, чем корпуса и стены.
Он возвращался домой. Людмила, наверное, сидит и ждет, чтобы с ледяным выражением, тоном примерной жены предложить ему чаю. Нет, незачем говорить обо всем этом Людмиле. Он с трудом нащупал дверь. Внутри было темно, и Алексей внезапно почувствовал глубокое разочарование. Обе уже спят, ну, разумеется, ведь давно за полночь.
Он снял в кухне сапоги, разделся впотьмах и тихо лег в постель. Сразу ожили звуки ночной жизни дома. Кто-то спотыкался на лестнице, громко ругаясь. С мяуканьем промчались кошки. Монотонно капала вода; кран опять был испорчен. Но Алексей с изумлением заметил, что это не раздражает его, как обычно. Напрасно искал он в себе прежние ощущения, угнетающее, мучительное состояние, когда эти ночные звуки доводили его до бешенства. «Что же случилось?» — подумал он.
Людмила — что ж, ничего не поделаешь. Нет, он ей ничего не расскажет, только Асе, — усмехнулся он впотьмах. Такая огромная работа и такая маленькая девочка, — нет, только ей и можно сказать, она поймет.
«И художнику», — подумал он, уже засыпая, но твердо помня, что завтра надо пораньше встать и тщательно осмотреть электростанцию с чертежами и расчетами в руках.