Она улучила момент, когда родители так увлеклись друг другом, что не замечали ничего вокруг, подхватила юбки и выскочила в коридор, а оттуда – на улицу. Там Бьёрн, ее старший брат, осторожно вытаскивал кружок льда из бочки, где заготавливали соль. Ему удалось отделить лед от деревянных стенок, не повредив, и Тоурдис подошла поближе, чтобы взглянуть. Внутри прозрачного куска застыли мелкие трещинки и пузырьки. Бьёрн терпеливо держал глыбу на бортике бочки, давая сестре рассмотреть ее со всех сторон, а потом с глухим звуком уронил в снег, едва не попав себе по ногам.
– Куда это ты собралась? – спросил он, заглядывая в бочку. Воды в ней оставалось еще больше половины – придется подождать, прежде чем соли станет достаточно, чтобы лед не мог схватиться. – Матушка знает, что ты увиливаешь от работы?
– Я не увиливаю. Она послала на берег за плавником.
Бьёрн засмеялся. Смех брата был для Тоурдис лучшим звуком на свете, красивее мог быть только перестук морской гальки. Он шлепнул сестру по уху мокрой рукавицей и, отвернувшись, высморкался в снег. Тоурдис тут же решила, что, когда вырастет, будет делать так же: громко смеяться и сморкаться в снег.
– Вруха!
Когда она рванула прочь, в сторону берега, Бьёрн не стал ее останавливать. Отбежав подальше, Тоурдис обернулась посмотреть, как выглядит их усадьба со стороны. Несколько слепленных вместе домов жались друг к другу, чтобы не замерзнуть, как сама Тоурдис и ее сестра по ночам, когда очаг в комнате остывал. Летом дома зеленели от травы, но сейчас все – и крыши, и двор – покрывал снег. Бьёрн все еще стоял рядом с бочкой, и девочка видела по его глазам, что, не будь так много работы, брат побежал бы с ней взапуски, гогоча и улюлюкая.
– Диса, возвращайся до темноты!
Тоурдис размашисто закивала в ответ и понеслась дальше: мимо кузницы, мимо дома кожевника Пьетура Сигурдссона, мимо церкви…
«Диса» – так звали ее многие, но только у брата в голосе всегда звучала нежность. В давние времена дисами считали таких особенных богинь вроде валькирий, но сейчас этим словом называли все дурное, что преследовало их род, все болезни и неудачи, которые обрушивались на семью. Слышать такое про себя было немного обидно. Матушка убеждала, что это просто сокращение от ее полного имени, но Тоурдис знала, что мать никогда ничего не делает просто так. Досадно было не столько потому, что она не оправдала чьих-то надежд, сколько из-за несправедливости. Разве она одна приносит несчастья? Если уж говорить начистоту, никто из детей Хельги Тейтсдоттир и Маркуса Торвасcона, кроме старшего сына Бьёрна, не отличался усидчивостью и послушанием.
Море встретило Дису приветливо и шумно. Вдоль берега выстроились в ряд деревянные балки, на которых болталась обезглавленная треска. Рыбу вывесили совсем недавно, и мясо еще не успело пожелтеть. Несколько дней назад резко похолодало, а значит, вкус у трески будет свежим и приятным, как говорили рыбаки. Они должны были скоро вернуться. Рыболовный сезон закончился еще в прошлом месяце, но погода стояла хорошая, и многие до сих пор ходили в море.
От кромки воды девочку отделяли островки черной застывшей лавы и замерзшие озерца между ними. Ловко проскакав по камням, Диса пробралась к морю и вдохнула полной грудью. На берегу было ветрено, и она все-таки промочила ноги – в пятках хлюпало, и каждый раз, как юбка задевала щиколотки, становилось зябко. Зимой, в месяц мозгосос[3], море скучало, как и сама Тоурдис: ни тебе китов, ни дельфинов, ни касаток, ни тупиков… Лишь едва заметная линия горизонта указывала на место, где волны соединялись с серым небом.
Дису утешала близость воды, как иных детей успокаивает присутствие родителей. Море было мутно-золотистого цвета от поднятого со дня песка и суглинка. Откуда-то с западной части берега из-за большого валуна доносился длинный протяжный звук: не то вой, не то мычание, – а следом будто перестук мелких камушков, спрятанных в мешочек. Рев и щелканье поймали девочку на полушаге, и Тоурдис замерла, балансируя на кончиках пальцев. Потеряв равновесие, она наступила в воду, но проворно выпрыгнув, замерла, прислушиваясь.
Море издает разные звуки. Иные из них быстро становятся знакомыми, хоть и кажутся поначалу чудными – как вой ветра в скалах или крики чаек. Другие же удавалось услышать лишь раз, и они так и оставались для Тоурдис загадкой. Она бережно хранила в памяти каждый, а особенно странные выцарапывала на кусочке плавника и прятала в тайнике под порогом. Писать ее научила матушка, а ту – ее матушка. Отцу грамотность дочерей была не по душе, но если Хельга Тейтсдоттир что-то решала, то стояла на своем до конца.
Нынешний вой могло издавать животное, выброшенное на берег и не способное вернуться в море. Но Диса не спешила с выводами. Она выросла рядом с большой водой и знала, как обманчива та бывает и как легко выдает неживое за живое. Нужно было дождаться, пока звуки – длинный негромкий рев и щелчки – повторятся. Девочка огляделась, чтобы убедиться, что никто не помешает, а потом осторожно подошла к валуну. Его облюбованная рачками поверхность была пористой и неровной, будто кто-то откусывал от камня по кусочку, пока не обгрыз его со всех сторон.
Валун можно было обойти по пляжу или по воде, намочив и вторую ногу, но Тоурдис выбрала третий путь. Подоткнув юбку за пояс, она полезла прямо на камень, цепляясь пальцами за острые выступы. Отсюда девочка уже слышала плеск воды, как будто кто-то решил искупаться. Она добралась почти до верха, когда мужской голос окликнул ее. За камнем раздался отчетливый «плюск», который мог означать, что существо вернулось в море, оставив ее в неведении.
Чьи-то крепкие руки подхватили ее под мышки и, сняв с валуна, поставили на островок. Ничуть не смутившись, Диса одернула юбку и недовольно обернулась. Двое мужчин тянули лодку к берегу, стоя по колено в ледяной воде, а третий, Гисли, как раз и прервал ее приключение. Гисли работал на ее семью задолго до того, как Тоурдис появилась на свет, и был для нее кем-то вроде няньки: именно от него она узнавала все истории о морских чудищах, призраках и пиратах.
Гисли был немного старше отца Тоурдис, но коренастее и шире в плечах. Его обветренное лицо с небольшим белым шрамом под глазом наполовину закрывала светлая борода, в которой поблескивала рыбья чешуя. Гисли любил говорить, что, если покопаться в его бороде, можно найти настоящее сокровище.
– Ты мне помешал! – сварливо заметила девочка, подходя вместе с ним к лодке. На деревянном дне подпрыгивала, извиваясь, рыба. Некоторые рыбешки под грудой своих сородичей уже и трепыхаться не могли, а вот свежевыловленная треска еще билась в надежде на спасение. Тоурдис с усмешкой оглядела улов. – Поймал что-нибудь интересное?
– Ничего особенного. Зато мы своими глазами видели Хавгуву. Знаешь, кто это?
Диса поджала губы. Она не любила, когда ее держат за дурочку.
– Если бы ты видел Хавгуву, Гисли Оулавссон, она бы утопила лодку, не успели бы вы и глазом моргнуть, вот так! – Девочка с удовольствием изобразила, как лодка идет ко дну, пока рыбаки воздевают руки к небу и умоляют Бога сохранить им жизнь.
– Очень похоже! – одобрил Гисли, когда смех рыбаков стих. Они уже вытащили лодку на берег и сматывали удочки. Пальцы у всех покраснели от холодной слизи. – Но почему ты думаешь, что хозяйка водных монстров такая злыдня? Может, она бы подплыла к нам и указала, где затонул пиратский корабль с сокровищами! Мы бы выловили сундук и разбогатели.
– Вот ты чудной! – изумилась Тоурдис. – Во-первых, с чего Хавгуве, пожирающей китов и корабли, показывать тебе клад? Во-вторых, найди вы сундук с золотом, зачем бы вы вернулись сюда? Надо было отыскать порт, купить себе корабль и уплыть в Гренландию или Данию. Кто захочет оставаться слугой, когда у него есть сундук с сокровищами?
Рыбаки вынуждены были признать, что ее слова разумны. Оставив мужчин расправляться с уловом, Гисли повел Тоурдис домой. По пути она размышляла, стоит ли говорить о странном вое за валуном, но решила промолчать, пока не выяснится, кто это был. Тем временем Гисли стал расспрашивать, как поживает матушка, и Диса рассказала ему о дурацком ребенке, который орет целыми днями и ночами, не давая спать всему дому. От этого мама сама не своя, все забывает и дремлет на ходу. Про себя Тоурдис думала, что лучше бы этого ребенка унесли аульвы, да вот только в Стоксейри их не водилось. Быть может, с Рождеством, когда аульвы переезжают, кто-нибудь поселится поблизости, но до тех пор оставалось еще две недели.
Похоже, Гисли опечалила и встревожила история о плаксивом ребенке. Наверное, его тоже удивляло, как в одной и той же семье могут рождаться такие крепкие дети, как Диса и Бьёрн, и такие хлипкие, как ее сестра и младший брат. Маленькая рука Тоурдис тонула в его большой шершавой ладони. Мрачность Гисли словно передалась ей вместе с сумерками, наползающими на берег.
Матушка встретила Тоурдис хлесткой затрещиной. Она же велела не уходить! Предупреждала, что понадобится помощь с младшими детьми!
– Почему ты никогда не слушаешь? Тебе наплевать?
Тоурдис и вправду не слушала, и ей действительно было немножко плевать, но Хельга выглядела такой уставшей, что Диса прикусила язык, лишь бы не схлопотать еще одну затрещину. Оставив мать с Гисли, она юркнула на кухню. Младенец от коровьего молока все-таки успокоился и задрых. По пути на кухню Диса заглянула в его колыбельку, но Кристин предостерегающе замотала головой и зажала нос. Солома под ребенком пованивала.
Зато приятно было в кои-то веки побыть дома в тишине. Пока служанки на кухне накладывали в глубокую миску скир, наливали в кувшин кислую сыворотку и выуживали из котелка сваренное баранье мясо, в бадстове загрохотали ботинки. Значит, вернулись мужчины, и пора было подавать еду. На кухню вошла мать, чтобы разделить мясо на порции для каждого гостя и члена семьи. Тоурдис осторожно высунулась из-за занавески, чтобы посмотреть, кто