Расклад был не в пользу Магнуса: тот уступал товарищу в силе, но всем своим видом давал понять, что не станет мириться с произволом. По лицу Эйрика же никогда нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Его выходки в школе нередко выходили из-под контроля, достигали той точки, когда переставало быть смешно и становилось страшно. Временами Магнусу казалось, что в его друге живут как будто два человека. Один был простым и веселым, иногда заносчивым, но в целом беззлобным парнем. Но был и другой Эйрик – тот, который не умел останавливаться. Тогда веселые шутки перерождались в навязчивую идею, становились единственным голосом, который Эйрик слышал, – как тогда, со стариком из Бискупстунги. В тот раз ни Магнус, ни Боуги не признались, что им вовсе не хотелось идти на кладбище за книгой. Когда тебе пятнадцать, страшнее всего прослыть трусом в глазах товарищей. Магнус даже не был уверен, что самому Эйрику этого хотелось. Просто настал миг, когда он уже не мог повернуть назад, даже если бы пожелал…
Сейчас Магнус гадал, на какого именно из двух Эйриков он смотрит.
– Она очень чистая, – вдруг заметил тот.
– Прости? – Магнус растерялся и от неожиданности ослабил хватку. Воспользовавшись этим, Эйрик дернул завязки, открыв шею и область ключиц покойной. Оба парня замерли, уставившись на обнажившийся участок кожи. Магнус сглотнул и медленно выдохнул:
– Ты знал?
– Нет. Но догадывался, что здесь что-то не так.
Когда Эйрик полностью развязал тесемки платья, оказалось, что все тело под тканью покрывали черно-бурые синяки. Особенно досталось шее и груди – та стала такой темной, что сосков было не различить. Эйрик осторожно сдвинул ткань с рукавов: предплечья украшали кровоподтеки, словно женщина носила слишком тугие браслеты. Иллюзия безмятежной смерти во сне развеялась. Любому, кто взглянул бы на это тело, стало бы очевидно, что Гюнна отчаянно боролась за свою жизнь, а умерла в агонии от побоев.
– Никогда прежде такого не видел, – признался Магнус, и Эйрик кивнул:
– Я тоже.
– Если ее убили, почему не избавились от трупа?
Эйрик помолчал, размышляя.
– Если бы мы не приехали, сколько прошло бы времени до похорон? – спросил он наконец. – Если верить Натану и Оулаву, у Гюнны не было друзей и родственников… Утварь у нее такая скудная, что не позарился бы даже самый отчаявшийся грабитель, не говоря уж о том, что не всякий доберется сюда. Хутор расположен далеко от дороги, случайно не забредешь. Наверное, убийца рассчитывал, что ее найдут не скоро.
Магнус наклонился и осторожно запахнул платье на женщине. Он сам не смог бы ответить на вопрос, сделал ли это из благопристойных побуждений или чтобы не смотреть на изувеченное тело. Стоило спрятать синяки, и Гюнна снова обрела умиротворенный вид. Вот только теперь, когда он точно знал, что кроется под тканью, заново поверить в это спокойствие было невозможно.
– Но если убийца не страшился разоблачения, зачем было прибирать тело? Косы, платье…
На этот вопрос Эйрик не знал ответа.
Ближайшее кладбище находилось в Хабнире, туда-то священникам и предстояло отвезти покойницу. Гюнна не пожелала вернуть Корту горшок, но теперь ей предстояло разделить с ним одну землю. Однако чтобы доставить тело к месту назначения, нужна была телега. Разумнее всего было добраться до деревни и там попросить кого-нибудь переправить Гюнну к кладбищу.
Сумерки медленно переросли в свежую звездную ночь. Решено было не ехать по темноте, а отдохнуть до рассвета. У друзей оставалось немного сушеной рыбы и скира, а половина фляжки аквавита скрасила им тягостные думы. Растопив очаг кизяком, они в молчании съели свой ужин. Магнус старался не смотреть в сторону кровати. Среди мертвецов ему делалось не по себе, он словно кожей ощущал их присутствие и беспокойный голод. Он так часто рассказывал людям о райских кущах, что испытывал жгучий стыд перед Богом, когда не удавалось самому в них поверить. Смерть уродлива. Можно сколько угодно противиться этой мысли, убеждать себя в том, что дух важнее тела, но от этого уродства никуда не скрыться.
Рыба была жесткой и соленой, после нее захотелось пить. Парни сидели на полу перед очагом, обернувшись плащами, но Магнус все никак не мог согреться. Он сделал большой глоток аквавита, обжигая горло.
– Ты как-нибудь чувствуешь близость призраков? – неожиданно спросил он друга. Тот глядел на огонь, но взгляд его был направлен куда-то вглубь – туда, куда Магнусу не хотелось бы смотреть. Эйрик моргнул и рассеянно повел плечами. Отвечая, он по-прежнему смотрел в пламя, не поднимая глаз.
– Иногда. Это как сильная простуда. Знаешь, когда вздрагиваешь от каждого сквозняка, кости крутит, маешься, а голова словно соломой набита. А бывает, на кладбищах я их слышу. Не призраков, просто мертвецов.
– И что они говорят?
– Они не говорят. Их тела гудят.
– Ты когда-нибудь делал драугов? Настоящих, я имею в виду, из мертвецов, а не из копыт и бычьей головы. Таких, наверное, и я бы мог…
Эйрик наконец с интересом взглянул на Магнуса. В очаге что-то громко треснуло, и искра отлетела в сторону, едва не опалив им обоим волосы.
– Ты же духовидец. Не можешь сказать, делал я драугов или нет?
– Это так не работает, – тихо и грустно рассмеялся Магнус. – Я расскажу, если ты расскажешь.
Так они и проговорили до утра. Эйрик признался, что никогда еще не создавал драугов, но иногда его тянуло попробовать. Проблема крылась даже не в самом колдовстве, хотя оно было непростым: нужно было «снарядить» драуга, а потом зачаровать его как положено. Но ведь драуг должен послужить какой-то цели: отомстить недругу или, на крайний случай, помочь по хозяйству. Последнее вряд ли придется по душе матушке, да и тревожить покойного ради потехи было, как ни крути, не по-христиански. Что до недругов, то тех, кому Эйрик желал бы смерти, пока не родилось. «Если такие и появятся, – добавил он, – думаю, что сумею справиться с ними своими силами, не прибегая к помощи мертвецов».
В качестве ответной любезности Магнус поделился с Эйриком секретами духовидения. Он никогда и никому о них не рассказывал, считая эту способность не даром, а чем-то вроде дурной привычки, от которой никак не избавишься. Некоторые до десяти зим мочатся в постель, а он вот видит всякое… Больше всего это походило на то, как если бы кто-то ударил тебя тяжелым мешком по голове, а потом схватил за волосы и заставил смотреть на что-то, на что ты смотреть не собирался. Бывают жуткие картины, бывают странные, а бывают те, что явно не предназначены для чужих глаз. Впервые за свою жизнь Магнус смог признаться: «Мне стыдно. Я знаю, что некоторые люди ни за что не хотели бы, чтобы кто-то увидел то, на что глядел я. Пускай не по своей воле, но все же… Утешает лишь то, что они не чувствуют, когда на них смотрят».
С рассветом Эйрик с Магнусом двинулись в путь.
Везти на кладбище тело женщины охотников не нашлось. Жители соседнего хутора – тот выглядел немногим благополучнее, чем дом покойницы, – отговаривались тем, что у них сейчас нет свободных работников на такое дело. Укоризненный вид сразу двух пасторов их смущал, но помочь так никто и не вызвался. Магнус уже решил, что придется ехать в Хабнир и оттуда отправлять телегу, как вдруг Эйрик скупо улыбнулся крестьянам одними губами и развел руками:
– Что ж, жаль, что не нашлось в этом месте никого, кто согласился бы пожертвовать часом своего труда ради богоугодного дела. Все, что мне остается – это молиться за ваше благополучие да посоветовать плотнее запирать двери и не впускать непрошеных гостей…
Хозяин с хозяйкой переглянулись. Никто не произнес слова «драуг», но оно повисло в воздухе, как назойливый запах, от которого не закроешься, даже если лицо обмотать платком. Это были бедные люди, чьи работники ели и спали с ними в одной бадстове. Они могли здраво оценить свои силы: среди них не водилось силачей, способных побороть восставшего мертвеца, или крафта-скальдов, которые одними висами отогнали бы нечистую силу.
– Мы найдем телегу, преподобные, если вы ее отсюда увезете и похороните как подобает, – предложил хозяин. – Только телегу потом верните.
О большем Эйрик и Магнус и не просили. Обернув тело худым одеялом, найденным в доме, они погрузили его в хлипкую скрипучую повозку, запрягли в нее лошадку Магнуса и двинулись в путь. Отъезжая от дома Гюнны, Эйрик резко выдохнул и встряхнулся, как кот, на которого брызнули водой. Магнус хотел спросить, что случилось, но и у него самого будто гора свалилась с плеч. В доме усопшей даже дышалось тяжело: не из-за прокопченных стен или нищей обстановки, хотя и те внесли свой вклад, но скорее из-за страшного удушливого отчаяния, которое, похоже, ощущал не один Магнус. Казалось, в месте, которое они покинули, никогда никто не радовался, не смеялся и не шутил. Даже спокойная смерть в собственной кровати – и та оказалась обманом.
Кобыла, запряженная в телегу, слушалась плохо: она привыкла, что кто-то сидит в седле. И Магнусу, и лошади потребовалось время, чтобы приноровиться. Повозку же им дали такую древнюю, что оставалось лишь молиться о том, как бы добраться до места в целости и сохранности. Черный конь Эйрика Блейк наблюдал за неуклюжими потугами возницы с дружелюбным высокомерием. Сам Эйрик выглядел спокойным и расслабленным. Магнусу хотелось спросить, не стыдно ли ему за то, что напугал бедных людей, но, подумав, он не стал ничего говорить. Даже если это была ложь, то ложь во спасение – невозможно предугадать, насколько правдивы оказались бы предостережения Эйрика. Быть может, он сделал это из лучших побуждений?
Чтобы как-то скрасить путешествие, Магнус затянул гимн о Христе, входящем в Сад. Из всех «Страстных Псалмов» Хадльгрима Пьетурссона именно этот, первый, был его самым любимым. Мелодию для него он придумал сам. Гимн был завершен всего пару лет назад, и Эйрик не знал слов, но слушал пение друга с удовольствием, мерно покачиваясь в седле и прикрыв глаза. Открыл он их лишь однажды, когда Магнус прервался, споткнувшись на полуслове. Он натянул поводья, и лошадь, только-только поймавшая шаг, недовольно остановилась. «Что случилось?» – спросил Эйрик, тоже замерев.