Капитан еще раз сплюнул на палубу, и на мгновение Паудлю показалось, что плевок его сейчас задымится и прожжет древесину. Наконец, чертыхнувшись в последний раз, Кас открыл перед юношей книгу на самой первой странице. Сначала ничего не произошло, только оглушительно и надсадно, над самым ухом, закричала какая-то птица. Паудль раскрыл пошире глаза, словно это могло помочь лучше запомнить письмена, и глаза опалило. Знаки и символы вспыхнули прямо в глубине его головы, как будто дьявол развел костер внутри черепа. Они плясали и глумились над его глупостью, хохотали оглушительно и надрывно. Неузнаваемые, незапоминаемые, они меняли форму и размеры, цеплялись за одежду, как насекомые. Паудль затряс руками, чтобы стряхнуть буквы с пальцев, но они карабкались все выше и выше, заползали ему в уши и ноздри, выжигали сами себя прямо на коже по всему телу, как маленькие клейма…
А потом все исчезло. Оглушенный, он стоял перед капитаном, моргая как сумасшедший. На глаза точно набросили поволоку, и Паудль видел все окружающее сквозь туман.
– Я отчалю завтра, – предупредил капитан. – Даст Всевышний, вернусь сюда через год. К этому сроку ты будешь уже слепым безумцем, так что вряд ли мы с тобой еще хоть раз свидимся. Но если вдруг – уж не знаю, каким чудом – тебе удастся достать вторую книгу, принеси ее сюда. Тогда получишь желаемое и исцелишься.
«От чего я исцелюсь? – хотел спросить Паудль. – Я ведь не болен». Но на него навалилась такая усталость, словно к ногам привязали по мешку с зерном. Он ничего не смог ответить капитану. В голове царил туман, перед глазами расплывалась муть. Его погрузили в лодку, как безвольный куль, и доставили на берег. В пору белых ночей жизнь фактории не утихала долго, так что невозможно было понять, который сейчас час. Да у Паудля и не было никакого желания это узнавать.
На пирсе его ждала Диса – на том же самом месте, где оставила после драки с Ульриком. Казалось, это было так давно, что с тех пор успели растаять ледники и вырасти леса. Девушка подскочила к Паудлю, как лиса к мыши. Она теребила его за одежду, спрашивала о чем-то и заглядывала в лицо в ожидании ответа, но Паудль был так слаб, что хотел лишь лечь на землю и проспать до следующей белой ночи. Он не уловил момента, когда рядом с Дисой выросла ее подруга, и они повели его куда-то, переругиваясь по пути. Точнее, ругалась Сольвейг, Диса все больше отмалчивалась.
Девушки привели его в какой-то сарай и уложили на солому. Через стенку блеяли овцы, но Паудлю было безразлично, даже если бы звери топтались по нему – живому, – как по мертвому. Он завернулся в собственный плащ, опустил голову на солому и плотно закрыл глаза.
Диса
Три дня и три ночи Диса пыталась разговорить Паудля. Она приносила ему еду и пиво, испытывала на нем отвары, щипала его и даже жгла горячим фитилем, но все было без толку. Парень полностью ушел в себя, взгляд его стал рассеянным, а душа пребывала в смятении, что читалось на обмякшем пустом лице. Диса снова и снова пыталась понять, что могло произойти там, на корабле. Паудль вернулся с него, как человек, которого вытащили из петли и который желал лишь одного – в эту петлю вернуться.
Рядом квохтала напуганная Сольвейг. Она боялась, что кто-нибудь мог увидеть их с Паудлем вместе и обвинить девушек в колдовстве. Дисе раз за разом приходилось напоминать ей, что нет никакого смысла тревожиться о том, что еще не произошло. Беда Сольвейг заключалась в том, что она всегда пыталась обогнать время, предугадать все возможные несчастья. Беда Дисы – в том, что она не любила загадывать наперед.
Даже Паудль ей подвернулся совершенно случайно. Если бы не он, капитан Кас отчалил бы в Голландию, забрав с собой легендарную колдовскую книгу, на которую охотились самые отчаянные колдуны. Диса слышала о ней от Тоуры, а та каждый раз рассказывала историю по-новому. То говорила, что Кас причаливает в Эйрарбакки много лет подряд, предлагая местным силачам испытать свою удаль, то твердила, что по молодости была его любовницей, и капитан раскрыл перед ней заветные страницы, которые обожгли лицо, как горячий воздух от костра. Диса не слишком верила этой байке – когда Тоура рассказывала ее, то путалась в словах и едва соображала. Да и преподобный Свейнн только хохотнул в свои обвисшие щеки, не сказав ни слова.
Все же Диса хотела получить эту книгу, о которой так много слышала от старой ведьмы. Она уже взяла от той все, что старуха могла дать, и выгрызла ее знания, как стая коз уничтожает лес. Тоура стала похожа на оголенную пустыню. Опустошив свою наставницу, Диса принялась искать другие источники. Она цеплялась за все, до чего могла дотянуться: за обрывки историй старого Свейнна, за его безобидные записи вроде того, каким отваром излечить подагру и как приручить мелких демонов, похожих на стаю мошки. Но Дисе хотелось большего. Гримуар голландского капитана мог бы приоткрыть ей новые двери, у которых до того она могла лишь топтаться. Но достать его самолично нечего было и думать – Паудль подвернулся очень кстати.
Правда, она вовсе не хотела причинить ему вред.
Она просто думала, будто все предусмотрела.
На четвертый день дурман в голове Паудля немного отступил. Неясно, было ли то действие отваров и заклятий или ослабело действие чар, наложенных капитаном, но наутро, когда Диса, как обычно, принесла ему немного скира и сушеной рыбы, Паудль поприветствовал ее почти разумно. Его глаза покраснели и сильно слезились, и молодой человек жаловался, что видит все нечетко. С трудом, отвлекаясь и путаясь в словах, он рассказал Дисе о произошедшем на корабле. Внимательно выслушав его, девушка помолчала, давая ему возможность осыпать ее проклятиями и бранью за то, что втянула его в это. Но Паудль просто вернулся к своему печальному оцепенению. Несколько часов она билась, пытаясь заставить его нарисовать увиденные в книге знаки, но все без толку.
Потребовался еще один день, прежде чем Паудль снова заговорил. Сил у него осталось так мало, что он даже есть не мог, и просил лишь доставить его в Вохсоус, к брату. Возвращаться к матери в таком состоянии он не желал: хоть та и была сильная женщина, но зрелище безумного, почти ослепшего сына просто убило бы ее.
Без лишних вопросов Диса оседлала его и свою лошадь и помогла Паудлю забраться в седло. Он сидел, как куль с мукой, кое-как держась за поводья, так что ей пришлось привязать к недоуздку его лошади веревку, чтобы не дать ей сбиться с пути. Сольвейг застала их за сборами.
– Зачем ты везешь его к брату? – прошипела она, отведя Дису в сторону. – Что ты ему скажешь?
– Что Паудля разбил удар. Или что голландцы навели на него порчу. Придумаю что-нибудь. В пути мы проведем целый день, может, удастся его разговорить. Не вечно же ему торчать в фактории – это и внимание может привлечь.
– А если твой собственный брат спросит, где ты?
Диса поставила ногу в стремя и села верхом, подобрав юбки так коротко, что стали видны ее полосатые чулки.
– Не спросит, – уверенно ответила она.
Сольвейг противилась затее Дисы как могла, но отговаривать девушку было все равно, что разубеждать лисицу съесть жирную мышь или тюленя – полакомиться рыбой.
Путь до Вохсоуса был недолгий и лежал вдоль побережья. От неспешной езды Паудль задремал прямо в седле. Морской бриз обдувал его лицо и облегчал муки. Его веки опухли, и глаза открывались с трудом. Несколько раз молодой человек чуть не сползал на землю и каждый раз чудом хватался за луку в последний момент. Однажды он признался Дисе, что во сне его мучают кошмары, но отказался описывать, что именно видел.
В конце концов Диса оставила попытки его разговорить. Они переехали по мосту небольшой перешеек через Эльвюсау, как раз в том месте, где река впадает в море, и двинулись дальше на запад. Однообразный пейзаж наводил скуку, и только перекаты воды разнообразили его и помогали скоротать долгие часы верхом. Один раз Диса ненадолго устроила привал, чтобы облегчиться и перекусить, и снова тронулась в путь, радуясь, что их путешествие выпало на время белых ночей, когда солнце за весь день ни разу не заходит за горизонт.
К вечеру они проехали мимо церкви Стрёнда, где служил преподобный Эйрик. Церковь была неплохо отремонтирована: торф, которым латали стены, был совсем свежий, в зеленой кровле не зияло ни единой дыры. Каменная ограда вокруг церковного двора нигде не обвалилась и не осыпалась, а сложенные неподалеку куски дерна намекали на то, что, возможно, церковь ждет пристройка. Отсюда до дома пастора оставалось всего ничего. Они двинулись по пустоши, поросшей вереском, в сторону озера Хлидарватн. Диса чувствовала себя неуютно, удаляясь от морского берега. Она не любила путешествовать в глубь страны и не доверяла суше.
Домик преподобного Эйрика стоял у кромки озера. Вода в это время года была такая прозрачная, что на дне виднелись круглые серые камешки, расцвеченные бликами. Береговая линия была изрезана мелкими бухточками и заливами, вдали из воды выступали крошечные островки суши с одинокими деревцами. Хутор преподобного Эйрика прятался в одной из бухт. Маленький домик с зеленой крышей был чуть выше обычного – вероятно, строитель для удобства приделал сверху чердак.
Сама не зная почему, Диса ожидала обнаружить священника облаченным во все черное, в шляпе и с псалтырем в руках. Она рассчитывала, что он откроет им дверь, грозный и хмурый, как преподобный Свейнн, и взглянет из-под нависших бровей с холодным осуждением. Канонику ведь полагается напоминать прихожанам об адских муках, которые ждут их после смерти, если они не будут следовать божьим заветам. Но Диса им не следовала, а мысль об аде в последнее время вызывала у нее странное, нездоровое возбуждение. Думая о пекле, напоминающем жерло вулкана, она не могла не прикидывать в голове, сколько удивительных диковинок может прятаться в обители Сатаны.
Вот почему девушка была слегка разочарована, обнаружив преподобного Эйрика на делянке, в простой рубахе и старых ботинках. Он копался в огороде, рыхля землю вокруг кустиков тимьяна и любистка и насвистывая себе под нос. Пастор оказался куда моложе, чем Диса могла подумать, – должно быть, около тридцати. Непокорные волосы порыжели на солнце, а загоревшее лицо имело такое выражение, словно преподобный Эйрик ждал услышать отличную шутку, чтобы всласть над ней посмеяться. Такие лица бывают у людей, которые знают больше, чем говорят, при том, что поговорить они любят.