– Куда там! – ответила она на вопрос об Эйрике. – Он же твой деверь, вот и потолкуй с ним сама, как увидишь.
Переведя подругу на матрас, она позволила ей лечь на бедро, чтобы передохнуть. Сама тем временем достала из мешка чистую ткань и сполоснула руки в котелке с горячей водой.
– Моя мать тебя всему обучила, а ты ведешь себя как простушка, – простонала Сольвейг. Она вытянулась, опираясь руками на кровать, как будто так ей было удобнее.
– Это ты о чем? – поинтересовалась Диса, проверяя раскрытие.
– Если хочешь его, так возьми. Будто не знаешь как!
Едва успев это сказать, Сольвейг низко зарычала, и Дисе стало не до расспросов. Она подоткнула нижнюю юбку подруги за пояс, чтобы не мешалась, и велела той тужиться. Роженица проклинала своего мужа на чем свет стоит, ругала его такими словами, что на миг Диса забеспокоилась, что проклятия сработают и доберутся до Паудля, которому и без того досталось. Поэтому она велела подруге закусить талисман на шее и слушать ее указания. Младенец уже высунул голову с редкими темными волосиками, и эта головка еще долго лежала в ладони Дисы, прежде чем ребенок выскользнул целиком. Это была девочка, красная и горластая, да еще – вот диковинка! – с двумя крошечными нижними резцами. Сольвейг тяжело перевернулась на спину и ждала, пока Диса вымоет новорожденную, завернет в чистую ткань, перевяжет ниткой пуповину и обрежет ее, обрывая последнюю связь матери и младенца. Подруга слушала крики дочери с едва заметной улыбкой на уставшем лице, а глаза ее сверкали в слабом утреннем свете.
– Зубастая, – с нежностью усмехнулась она, осмотрев наконец дочку. – Я тоже родилась зубастой. Мать говорила, всю грудь ей в клочья порвала, пока ела. Вот она обрадуется, что и я намучаюсь!
– И с волосами, – подтвердила Диса. – Хороший знак. Будет сильной и здоровой.
Тоура и пастор Свейнн вернулись из церкви аккурат к рождению детского места. Пока старая ведьма квохтала над внучкой, Диса проверила, цел ли послед. Приняв все причитающиеся ей благодарности вместе с оплатой – приличным куском парной баранины и кувшином скира, – молодая повитуха отправилась домой.
После бадстовы, где воздух был пропитан кровью и потом, запах травы на улице кружил голову. Диса направилась к источнику, чтобы освежиться. В воскресный день возле него не толпились женщины с корзинами, наполненными бельем, и можно было спокойно насладиться тишиной и солнцем. Земля была топкой после дождей. Девушка уселась на камень, подобрав под себя ноги, и с удовольствием съела немного скира, размышляя над словами Сольвейг. «Если хочешь его, так возьми», – сказала та, словно речь шла о плевом деле. Как будто Эйрик уже принадлежал ей, и оставалось только заявить об этом.
У самой воды покачивался на толстом мясистом стебле красный цветок. Сольвейг называла его «травой подружки», но Дисе больше нравилось название «трава Браны». Брана была великаншей, которая пригрела у себя конунга Хальвдана, тогда еще совсем юного. А когда он пожелал взять в жены красавицу Марсибиль, ему достаточно было достать мешочек с собранными Браной травами и сделать так, чтобы его возлюбленная уснула на них. «Какой нехитрый путь, – подумала Диса, дотрагиваясь до алого соцветия. – И ведь все счастливы…»
Мягкая жирная земля впускала ее руки так же, как совсем недавно их впускало лоно Сольвейг. Траву Браны требовалось извлекать из почвы невредимой. Передник было не жаль – все равно он испачкался, пока она принимала младенца. Диса осторожно омыла растение в источнике, убедившись, что у него два корня: толстый «мужской» и тонкий «женский». Не желая самой себе признаваться, зачем собрала волшебную траву, она спрятала мокрый цветок в корзину с бараньей ногой и отправилась домой.
Ночью ей так и не удалось уснуть. Дождь стучал по крыше и по телячьей шкуре, что затягивала окно. Несколько капель просочились сквозь щели и зашипели в углях очага. Арни, который в этот день остался у нее, тоже ворочался и тихо кряхтел в подушку.
– Опять крутит? – спросила Диса, вставая с кровати, набрасывая на плечи шаль и зажигая лампу. Лицо мальчика было бледнее обычного, губы сжаты в струнку, а лоб покрыт капельками пота, что яснее любых слов говорило, как он страдает. Иногда сестра жалела, что Арни не помер во младенчестве. С другой стороны, из всей оставшейся семьи только с ним она чувствовала родство. Это чувство появилось еще тогда, когда Арни не мог говорить, а только мычал или смотрел на нее синими грустными глазами. Диса привыкла рассказывать ему сказки о троллях и аульвах, пока вязала или чесала шерсть, и Арни засыпал под ее голос чаще, чем под материнский. Бьёрн и Кристин его не обижали, но и не обхаживали.
– Ноги огнем горят, – выдохнул брат, переворачиваясь на бок.
Краем шали Диса обтерла ему пот со лба и отправилась готовить отвар. Висевшие над очагом травы крошились под пальцами, хрупкие стебли ломались легко, смешиваясь с сухими соцветиями. Она истолкла их в пыль и поставила кипятиться воду. Арни завозился на кровати и кулем рухнул на пол, но потом поднялся и побрел в угол к ночному горшку. В родительском доме Кристин всегда помогала ему в этом деле, боясь, вероятно, что по неуклюжести он перевернет судно, и вся бадстова провоняет мочой. Диса же оставалась в стороне, пока Арни не попросит, но он никогда не просил. «Сам разольет, – рассуждала она, – сам и вытрет, невелика беда».
Арни приковылял обратно. Сорочка на нем была сухая.
– Лучше бы я умер тогда, – с какой-то стариковской горечью сказал он и опустил голову на руки.
Диса зачерпнула кружкой горячую воду и залила ею траву. По бадстове поплыл пряный аромат. Протягивая брату питье, она предупредила:
– Хочешь ныть – выметайся.
У Арни не с первого раза получилось взять кружку. Он плеснул себе на колено кипятком и заайкал, затряс полой сорочки, так что Дисе пришлось подхватить посудину, чтобы он не обварился. Наконец, обхватив кружку обеими руками, мальчик уткнулся носом в отвар и прикрыл глаза, вдыхая запах. От воды поднимался белый пар, подрагивая под его дыханием.
– Строгая, – протянул он с мечтательной улыбкой. – Мне нравится. Не сюсюкаешь со мной.
Временами слова и действия Арни вызывали у Дисы оторопь, как будто из тщедушного детского тельца с ней говорил мудрец-отшельник. Слова вроде были нехитрые, а вот тон, которым он их произносил… Мальчик отхлебнул немного и медленно выдохнул. Складки у него на лбу разгладились, словно одного глотка хватило для излечения.
– Лучше? – спросила Диса, садясь рядом. Острые несуразные коленки Арни торчали из-под сорочки, а неестественно большие ступни напоминали полотна заступов. Из-за таких ног ему никакие ботинки не были впору, поэтому он вечно ходил с мозолями.
– Зачем тебе трава Браны? – Арни сделал еще глоток и внимательно уставился на Дису.
Едва придя от источника, Диса расстелила чистое полотно недалеко от очага и выложила туда сушиться свой улов. По дороге домой она сорвала еще несколько целебных трав, чтобы красный цветок на толстом стебле не привлекал лишних взглядов. Встреченные по пути кумушки, ходившие к Дисе за средством разжечь в мужчине страсть, могли узнать знакомое растение. Не раз девушка давала им толстый корень с наказом положить мужу под подушку.
– Тебе какое дело? – спросила она. – За этим цветком часто приходят, сам знаешь. Заметила его у источника, вот и выкопала.
– Вот как. – Арни запрокинул голову, глотая последние капли отвара. Кожа на шее натянулась, обозначая чуть заметный холмик в месте, где однажды будет кадык. Лицо у него высохло, и дышать он стал ровнее. – Замуж хочешь?
– Не суй свой нос, куда не просят!
Диса сама от себя не ждала такого возмущения.
Когда боль унялась, Арни стал сонным. Он залез обратно под одеяло и с облегчением выдохнул.
– А даже если хочу, что в том дурного? – Смягчившись, она укрыла брата до самого подбородка и смахнула ему волосы со лба.
– Уж не знаю, с кем ты уживешься, – пробормотал Арни, устраиваясь удобнее и прикрывая глаза. – А если уживешься, то заведешь своих детей, а меня бросишь…
– У тебя еще брат и сестра есть.
– Я для них обуза.
– Ты и для меня обуза.
Арни неожиданно приоткрыл глаза и улыбнулся совсем по-детски:
– Тогда найди себе мужа, которому я понравлюсь, – сказал он и уснул.
Едва забрезжил рассвет, Диса вынесла на улицу скамью и принялась вязать. Она с детства терпеть не могла это занятие, но поутру в пальцах проснулся вдруг такой чес, что невозможно было удержаться. Сразу после свадьбы Паудль привез молодой жене кермес, чтобы красить шерсть. Сольвейг дала немного Дисе в уплату за талисманы. Она могла бы изготовить их и сама, так что девушка подозревала, что подруга просто хотела сделать ей подарок.
Диса любила алый цвет. Шерсть для покраски у нее была. Приятно было наблюдать за тем, как кипит вода, окрашивая недавно спряденную нить. Варево было похоже на колдовскую смесь, и, если бы только нашелся слушатель, Диса пошутила бы, что в котле у нее бурлят младенцы. Наконец пряжа стала карминовой, но что из нее связать, девушка так и не придумала.
Бывает, что у тебя в руках оказывается нечто прекрасное, из чего предстоит сделать чудесную вещь, но ты никак не можешь решиться – боишься все испортить. То и дело Диса доставала пряжу из сундука, смотрела, а затем складывала обратно. Но нынче утром костяные спицы сами легли ей в руки, и петля за петлей стало появляться полотно.
Диса усердно работала несколько недель, каждый день выходя на улицу, садясь на лавку и доставая спицы. Кристин сумела бы проделать эту работу гораздо быстрее, но Дисе рукоделие всегда давалось неважно. Ее кожа от солнца становилась все темнее, а полотно кофты тем временем росло: сперва спинка, затем перед, наконец рукава. Пряжа колола пальцы. Несколько раз девушка сбивалась со счета, чертыхаясь, распускала полотно и начинала сызнова.
Она не сумела бы ответить себе на вопрос, почему ей вдруг захотелось сделать Эйрику такой подарок, и не знала, когда удастся его преподнести. Сольвейг уже вернулась со своей зубастой дочерью в Арнарбайли, где ее ждали счастливый муж и обязанности жены бонда. Бьёрн тоже присмотрел себе невесту: ее отец давал в приданое большой участок земли к северу от береговой линии и отару овец. Брат должен был вскоре привезти ее в дом, и Кристин жаловалась, что придется потесниться. Ей самой оставалось еще несколько лет до тех пор, пока и на нее начнут обращать внимание женихи.