рашным, что фюльгья так и зарядила подопечной по ребрам. Диса метнулась к двери, шикнув на собаку, чтобы не брехала. Распахнув ее, она увидела, что к дому приближаются двое всадников. Из-под копыт их коней во все стороны летели комья грязи.
– Арни! – крикнула Диса. Брат улегся на чердаке, уступив Стейннун свою постель.
– Что случилось? – Это Стейннун уже сидела на кровати, прижимая к себе подаренное утбурдами одеяло.
Отвечать ей не было времени. Ни на что, говоря начистоту, не было времени. Диса вышла из дома и закрыла за собой дверь. Широко зевая, она направилась к коровнику и остановилась на полпути, с удивленным видом уставившись на двух всадников. Это были рослые мужчины с туповатыми, розовыми от загара лицами и жидкими волосами. Один был возраста Эйрика, второй скорее ее лет, и его черты показались ей смутно знакомыми.
– Хорошего дня, – с неожиданно вежливостью приветствовал ее тот, что постарше. – Вы рано встали.
– Доброго утречка, господа. У коровы давеча вымя вспухло, – протяжно, по-бабьи пожаловалась Диса. – Всю ночь, болезная, мычала, да и я вместе с ней глаз не сомкнула. Вот встала проверить, как она там.
– А вы бы ей вымя жиром смазали, – добродушно посоветовал младший, первым спрыгивая с коня. Для стражников говорили они складно. – Мы не хотели вас так рано тревожить, фру, но у нас срочное дело от королевского эмиссара.
– Вот как? – Диса изобразила на лице удивление, а потом беспокойство. – Мой муж, пастор Эйрик, несколько дней назад уехал в Бессастадир.
– Мы знаем. – Стражники кивнули, и младший не без скрытого злорадства добавил: – Тоурдис Маркусдоттир, ваш муж Эйрик Магнуссон обвиняется в колдовстве, одурманивании дочери королевского эмиссара и похищении осужденной Стейннун Йоунсдоттир.
Диса почувствовала, как с ее плеч точно гора свалилась. Точно вулкан, столетиями копивший жар, извергся, и лава потекла по каменистым склонам вниз, уничтожая все на своем пути. Наконец это произошло! Теперь можно не тревожиться и бояться…
Однажды это должно было случиться. У Эйрика не вышло бы прожить жизнь скромного пастора, так стоило ли надеяться? Интересно, отстраненно подумала Диса, если в бадстове найдут Стейннун, возьмут ли под стражу ее саму?
Освободив голову и стараясь ни о чем не думать, она сделала единственное, что могла сделать женщина в ее положении: заголосила так, что разбудила корову и лошадей. Сминая передник, она осела на землю, заходясь рыданиями. Диса ругалась и причитала, она честила Эйрика на чем свет стоит и жалела себя так неистово, что стражники – как любые другие мужчины – могли только неуклюже топтаться рядом, не находя слов. Утешать женщин их не научили, а смеяться над женой колдуна не позволяла совесть.
Сквозь поволоку слез Диса рассматривала рыхлую землю у себя под окном. Закопались все-таки, черти!
– Ну, будет. – Младший наконец прочистил горло. – Тоурдис Маркусдоттир, ответь, скрывается ли в твоем доме батрачка Стейннун?
И тут вдруг Диса его узнала. Она обтерла юбкой лицо и, ткнув в парня пальцем, выпалила:
– А я знаю тебя, Оулав Торвальдсон! Я принимала роды у твоей жены, пока ты пьянствовал.
Он стушевался. Это узнавание никак не могло бы спасти ее или Стейннун, но выиграло еще несколько неловких секунд, прежде чем стражники ворвутся в ее дом и сломают все, что они с Эйриком так долго строили. Когда мужчины заходили в бадстову, Диса затаила дыхание. Как оказалось, не зря.
В лицо ударил едкий запах мочи и нечистот, как будто ночной горшок не выносили целый месяц. Даже стражники, привычные к зловонию ям, где содержат преступников, отступили в первое мгновение. Стейннун нигде не было видно, зато Арни лежал, расхристанный, на своей кровати. На лице его чернели влажные язвы, изо рта стекала слюна, рубашка бесстыдно задралась, а глаза без единой человеческой мысли напоминали звериные. Пес, поскуливая, лизал ему руку и вертелся неподалеку. Солома под Арни была мокрой и источала смрад.
– Ищите, – щедро предложила Диса и уселась у очага. – Только братишку моего не тревожьте.
– Я слыхал от Бьёрна, что он у вас… того, – кивнул Оулав Киттельсен. – Да спасет Господь его душу.
Двое мужчин, превозмогая тошноту, взялись за обыск. С посудой, травами и склянками они обращались аккуратно, а вот книги и записи просто сваливали на пол и ходили по ним сапогами. Диса, которой стало дурно от запаха, вышла наружу. Она, в конце концов, не обязана быть свидетельницей того, как разрушают ее дом. Некстати пришла в голову мысль, что платье снова стало тесновато в талии, пора его перешивать.
Как она и надеялась, стражи тщательно обыскали весь дом – благо тот был совсем невелик, – но не тронули зловонную кровать Арни. Братец как раз «проснулся» и протяжно стонал на одной ноте, пуская пузыри. Книги и записи Эйрика мужчины сгрузили в мешок, точно сухие водоросли.
– Нашли что-нибудь ценное? – поинтересовалась она.
– Не нам судить, – важно ответствовал старший, который до того хранил молчание. – Фру, вы узнаете эту книгу?
В руках он держал «Серую кожу», и руны на ее страницах пристыженно помалкивали.
«Ты точно знал, что искать, змея!» Эта мысль больно ужалила Дису. В Исландии не водилось змей, и впервые это удивительное существо она увидела в Германии. Стремительные и смертоносные, змеи были уродливы, но завораживали своей неестественной грацией.
– Никогда не видела, – солгала она, глядя ему в глаза. – Я баба простая, какое мне дело до каких-то писулек?
Когда стражники уехали, Диса не спешила возвращаться в бадстову, хотя знала, что зловоние было всего лишь искусно наведенным мороком. Стоит ей зайти, как ее окружит знакомый запах дома: трав, выделанной кожи, сухой бумаги… Но именно это и не пускало. Дом, разворошенный, выпотрошенный, точно свежепойманная рыба, больше не принадлежал ей. С губ рвались проклятия, и Диса насилу удерживала их внутри. Кто знает, чем обернутся для Эйрика ее слова, сказанные в сердцах? Так она сидела, обессиленная, пока из бадстовы не вышел Арни. Он был уже полностью одет, с миской скира в руках.
– Не хочу, – отвернулась Диса, когда он протянул ей завтрак.
Для еды было слишком рано, она никогда не ела в такое время. Но малец внутри требовал пищи, как огонь требует растопки, и Диса сдалась. Она съела все до капли и облизала ложку, задумчиво созерцая беззаботную водную гладь. В животе после еды поселилась пугающая резь, которая усиливалась с каждой минутой.
– Что ты собираешься делать? – спросил Арни, когда она закончила.
– Ни-че-го, – ни на секунду не задумавшись, выпалила Диса. – Пусть Эйрик горит в любом котле, который ему понравится. Я только подойду и подброшу поленце в огонь! В аду ведь есть дрова, Арни?
– Сказано, что в могиле нет «ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости», – ответил брат. – Я никогда не слышал, чтобы к этому добавляли: «Ни дров».
Глава 9. 1668 год
Вохсоус
Дождь лил, не прекращаясь, много часов, приминал траву и дырявил озеро. Когда потекло по ногам, Дисе взбрела в голову безумная мысль, что это дождь каким-то образом проник под юбку. А потом она все поняла: по жару и боли, по сгусткам и толчкам, с какими надежда покидала ее лоно…
Теперь Диса сидела на чердаке, рассматривая дождевую крошку, что билась и билась о водную гладь. Юбка насквозь пропиталась кровью, живот крутило судорогами, в воздухе висел тяжелый запах сырого мяса. Ведьма знала, как затворить кровь, но вот как вернуть себе волю к жизни – этого она не знала. Голова кружилась, и казалось, что дом движется. Однако под порогом больше не плыли величественные киты, не выпускали фонтаны из своих дыхал, не шагал по обледенелому берегу белый медведь с глазами, похожими на ее собственные. Ничего не было и уже не будет, поняла Диса.
Впервые в жизни она не собиралась идти дальше. Хотелось только, чтобы мир перестал вращаться, закончились спазмы и остановилась тошнота. В глазах потемнело, и она легла на солому. Вспомнила, как в волосах Эйрика всегда застревали сухие травинки. От них пахло летом. Сейчас от них наверняка пахнет лишь сыростью и плесенью. Смертью пахнет.
Между ног чвакало. Солома под ней промокла, а кровь все не утихала. На Вохсоус опустилась ночь. «Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле…» Ее утроба исторгала из себя плод, который так ждала. Тысячи детей уходят в землю до того, как успевают сделать первый вздох. Отчего же так больно и темно? Над ней проплыл огромный кит, и она увидела его белое брюхо, на котором были начертаны руны. Плохо, что нет Эйрика рядом, подумала Диса, он бы объяснил, что они значат.
Приходить в себя оказалось муторнее, чем засыпать. Виски болезненно пульсировали, а тело чесалось, точно его покусала мошкара. Под одеялом было жарко и сухо. Диса разлепила глаза. Бадстову заливала серая мутная хмарь – не то утренняя, не то ночная. Во рту пересохло, и она поискала глазами котел или ведро с водой, но рядом с постелью ничего не обнаружила. Голова была тяжелой, как мешок с солью: ни приподняться, ни оглядеться.
Хлопнула дверь, и повеяло свежестью земли после дождя и росистой зелени. Рука с тонкими длинными пальцами нырнула Дисе под затылок и приподняла, вторая поднесла к ее губам миску с водой. От холода загудела макушка и свело зубы, а горло онемело. Стылые струйки потекли по подбородку и смочили одеяло. Диса закашлялась и снова откинулась на соломенный матрас.
– Вот забавно, – сказала она, – сначала я тебя выхаживала, а теперь ты меня.
Лауга отставила плошку и улыбнулась одними губами. Ее длинные волосы золотистым плащом лежали на плечах. Ворот синего платья был застегнут серебряной фибулой с большим желтым камнем.
– Возвращаю долг, – прошелестела аульва. Под ароматами леса и свежести прятался другой – знакомая крепость табака.
– Сейчас бы понюшку…
Лауга извлекла из мешочка на поясе табакерку, инкрустированную мелкими блестящими камушками, взяла оттуда своими тонкими пальцами чуть табака и дала Дисе втянуть. От этого вдоха в голове пасторши наступила полная ясность. Она чихнула дважды, и по телу разлилось облегчение.