– Я не мог ничего с ней сделать, – возразил Эйрик. – Вы же сами заключили меня в темницу, где даже если бы я умел, то не смог бы колдовать.
– Его честь знает, что это не вы. Все полагают, что это ваша жена.
Эйрик осекся на полуслове. У него закружилась голова. Все эти недели, что он провел в заключении, пастор изо всех сил гнал от себя мысли о Дисе. Почти убедил себя, что его жена, как любая другая на ее месте, будет в отчаянии от бессилия, но примет свое новое положение со смирением. В конце концов, что она могла сделать? Диса хорошо разбиралась в травах, знала кое-какие ставы, но он ни разу не замечал ее за проклятиями.
Но даже если его жена не приложила к этому руку, все равно ее будут преследовать. Сёрен поспешил уйти, хотя пастору показалось, что о Дисе он обмолвился не случайно. Появился юноша на следующий день. Судья вновь желал видеть Эйрика у себя.
…Его повели к Клаусу Хедегору под покровом ночи, и на сей раз так, чтобы ни одна живая душа не попалась по пути. Эйрик не стал гадать, зачем его позвали. Уже по тому, что привели его не в кабинет с деревянными панелями, было понятно, что не ради душеспасительных бесед.
Спальня Эльсе располагалась на втором этаже. Это была уютная комнатка с большим окном, выходившим на цветущий сад. У окна стояло кресло с высокой спинкой, обложенное подушками, а перед ним – квадратные пяльцы с незаконченной вышивкой. Должно быть, над ней Эльсе работала, когда ее подкосил недуг. Стежки ложились на тонкую ткань идеально – было видно, что девушка трудилась усердно и кропотливо. Клаус Хедегор не тронул пяльцы, словно хотел оставить все в точности так, как когда все еще было хорошо.
Больная лежала на простынях, частично спрятанная под полупрозрачным балдахином. Ее лицо на подушках казалось размытым, точно в тумане. На столике перед кроватью кто-то разложил инструменты для кровопускания и небольшую медную плошку, куда сливалась лишняя кровь. Остро и резко пахло лекарствами. Другой стул был плотно придвинут к постели – наверняка Клаус Хедегор провел у постели дочери немало бессонных ночей, а когда удалялся на отдых, его сменяли служанки. Дух уныния висел в воздухе.
Сам судья похудел, под глазами его залегли темные круги, а губы были так плотно сжаты, как будто зубы скрутили нитями. Эйрику по долгу службы часто приходилось видеть людей в отчаянии, и он был готов ко всему: к гневу, слезам и тому оцепенению, что нередко охватывает людей, когда они встречаются с горем. Не был он готов только к вопросу:
– Преподобный, вы действительно что-то сделали с моей дочерью?
Эйрик поднял брови.
– Когда вас отправили в темницу, вы сказали…
И тут пастор вспомнил. Да, на вопрос, как он своими чарами подействовал на Эльсе той ночью, он отпустил скабрезную шутку: «Узнаете через девять месяцев, дайте срок». Он злился и хотел побольнее уколоть судью.
– Я сказал похабщину, obscenitas. Это не имеет ничего общего с действительностью, смею вас заверить.
Клаус Хедегор выдохнул и как-то разом обвис, словно суставы его размягчились. Оказывается, он все это время думал, что Эйрик залезал под юбку его дочери? Если так, то у этого мужчины ангельское терпение. Хотя, вероятнее всего, он сразу понял, что это была всего лишь непристойность, но с болезнью Эльсе забеспокоился, что в словах пастора могла крыться причина недуга.
Эйрик сделал шаг к постели. Эльсе выглядела плохо – как человек, который должен умереть со дня на день. Пастор всегда чувствовал приближение смерти, и сейчас та склонилась над бедняжкой, отводя костлявой рукой трогательный золотистый локон. Еще совсем детское лицо с нежной округлостью щек теперь напоминало старушечье. Руки, на которых делали надрезы для кровопускания, не зажили до конца и пачкали одеяло. Волосы свалялись и спутались, как сухая трава.
Судья встал за плечом Эйрика.
– Она недавно уснула, а до того бредила целый день и всю предыдущую ночь. Кричала, что к ней явился сам дьявол, чтобы пытать ее, что Сатана вырывает ей язык. Она выхватила у доктора лезвие и пыталась…
Клаус Хедегор запнулся, не желая заканчивать фразу.
Эйрик молчал. Его ни о чем не спросили. Значит, девушка была во власти иллюзий – что ж, причин этому могло быть множество. Судья набрал в грудь побольше воздуха.
– Врачи не в состоянии ответить, что с ней. Ни одного предположения, можете себе представить? – Он натужно хмыкнул, как будто призывал Эйрика вместе посмеяться над такой нелепицей. Потом надолго замолчал. Ему потребовалась минута или две, чтобы продолжить: – Если вы и впрямь человек знающий, преподобный, не могли бы вы оказать мне большую любезность и попытаться понять, что с моей дочерью?
Пастор тоже вздохнул. Ему не нравился Клаус Хедегор. Но Диса велела бы ему не отказывать.
– Сделаю, что смогу, ваша честь. Но мне потребуется осмотреть ее.
Похоже, судья довел себя до такой степени отчаяния, что не стал возражать, когда Эйрик выставил между ним и Эльсе ширму и предупредил, что девушку придется раздеть донага. Клаус Хедегор сидел так близко к экрану, что Эйрик слышал его сопение через тонкую ткань. Было бы сложно объяснить судье, что это тело не вызывает у него похоть. Оно было лишь картой, которую требовалось изучить.
Любое проклятие, даже мелкое, оставляет след, а уж то, которое способно отправить человека в могилу, – наверняка. Эйрик проверил ноги и спину девушки на предмет меток, изучил каждую родинку и родимое пятно, уточняя у Клауса, были ли такие у Эльсе раньше. Особенно его заинтересовал темный рисунок на внутренней стороне руки, под мышкой, но судья заверил пастора, что такой же – точь-в-точь – был у ее матери.
Наконец под волосами Эйрик нашел то, что искал. В том месте, где начинается череп, он обнаружил крошечное отверстие размером с половину ногтя на мизинце. Оно влажно поблескивало ровными краями, а внутри угадывалось копошение. Пастор вздохнул и накрыл девушку одеялом, натянув его до самого подбородка. Посидел немного, размышляя, а затем убрал ширму.
– Вы выяснили, что хотели? – с надеждой спросил Клаус Хедегор.
– Боюсь, что так.
– Это действительно проклятие?
– Это оно. Вашу дочь поразила так называемая ганд-муха, колдовское насекомое, которое проникает в тело жертвы. Она вызывает мучительные видения.
– Кто мог так поступить с Эльсе?
Эйрик точно знал, кто был на это способен. Дисе не хватило бы знаний, чтобы наслать на девушку ганд-муху, но ей вполне могли помочь. Возможно, даже Арни, который знал гораздо больше, чем показывал. Или Магнус, который провел в архивах аульвов больше времени, чем в церкви.
– Сёрен сказал, вы отправили стражу схватить мою жену.
«Я дам тебе шанс, – подумал Эйрик. – Маленький шанс все исправить». Клаус Хедегор, которому была свойственна причудливая чиновничья порядочность, не стал отпираться:
– Да будет вам известно, что ее не нашли в вашем доме, преподобный. А какая нужда невиновному человеку скрываться от представителей закона? Я точно знаю, что не вы приложили руку к болезни моей дочери. Но у меня есть основания полагать, что ее прокляли если не ваша жена, то кто-то из ваших друзей.
– У меня много друзей.
Эйрик надеялся, что лицо его не отразило того облегчения и радости, какие он испытал, услышав, что Диса скрылась. Она могла бы проклясть и замучить хоть сотню человек, все равно у него не нашлось бы для нее ни единого слова осуждения. Жизнь, как он много раз убеждался на примере своих прихожан, способна заставить человека совершать самые жуткие поступки.
– О вашей жене говорят, что она ведьма.
– Так что же? О вас говорят, что вы честный человек.
Судья поджал губы и посмотрел на Эльсе. Сон девушки был, пожалуй, слишком глубок. Страдания окончательно лишили ее сил, и теперь она ушла в такие пучины, где даже мушиные чары не могли ее достать. Это было обманчивое спокойствие, но оно утешило напуганного отца.
– Что с ней будет?
Эйрик сложил руки перед собой.
– На все воля Божья. Учитывая ее состояние, ставлю на то, что она скончается через три дня. К моему большому сожалению, я не могу исповедовать ее, ваша честь.
Эльсе глубоко и нервно вздохнула, и оба мужчины замерли, выжидая. Но ничего не случилось – она просто повернула голову набок, так и не проснувшись.
– Вы знаете, как помочь ей, преподобный? – Клаус Хедегор, как и во время их второго ужина, не смотрел Эйрику в глаза – только на дочь.
– Могу помолиться за ее душу, ваша честь.
– Хватит ерничать! – Судья не закричал, но эти два слова прозвучали резко и отрывисто, как приказ. – Вы стоите у постели умирающей, рядом с убитым горем отцом, и издеваетесь над нами! Где же ваша хваленая христианская добродетель, где сострадание?
– Полагаю, остались в тюремной яме.
Эйрик еще раз посмотрел на Эльсе. Он обманул судью. При хорошем раскладе девушка переживет завтрашнее утро, при плохом – сгорит этой же ночью. Жизнь едва теплилась в ней. Клаус Хедегор ненадолго уснет, – в конце концов, и ему надо отдыхать, – а когда проснется, то обнаружит, что остался один на всем белом свете. Его жены не стало, теперь не будет и ребенка.
Эйрик прикрыл глаза. Он тоже почувствовал тот миг, когда его собственное дитя умерло. Казалось, внутри оборвалась какая-то важная нить, связывающая его с Дисой. Что испытала при этом жена, он боялся даже вообразить. Она справедливо наказала Клауса Хедегора, хотя настоящее наказание заслужил Эйрик.
Если Диса наслала ганд-муху, чтобы судья обменял жизнь собственной дочери на его жизнь, он предоставит Клаусу Хедегору сделать ему предложение или останется верным своим принципам до конца.
– Вы же знаете, что я могу вас пытать, преподобный? – поинтересовался судья почти вежливо. – Могу вынудить вас помочь моей дочери.
Эйрик развел руками:
– Так чего вы ждете?
– Вы хотите, чтобы я предложил вам свободу в обмен на жизнь Эльсе…
Столько страдания было в его голосе, что Эйрик даже воздержался от яда. На нижней челюсти судьи заходили желваки.