– Да-да, для тебя это обыденность, я уже поняла. – Я указала ладонью в сторону скачущей вирьси и продолжила чуть тише:
– Тебя-то она не сожрет, а вот меня может. Ты же видел, она меня коснулась!
– Да не отдам я тебя злому духу, – с жаром выпалил он. – Ава, какая же ты трусиха!
Я только цокнула на его слова и обхватила себя руками.
Старуха вприпрыжку проходила сквозь ветви и нараспев тянула два слова: «пряди волос».
Торей шагал медленно и несколько раз окликал ее, чтобы она не исчезла из виду.
– Почему ты попросил ее помощи? Вернее, почему она тебе помогает?
– Говорю же, мы оба – часть леса. Родичи, если хочешь. Вирьси не навредят, они обязаны хранить мою жизнь. – Он вдруг усмехнулся. – Знаю, что тебя это удивит, но в Лесах проживают люди, которые обучались у вирьсей знахарству. Их немного, но есть. Эти люди могут вызволить душу из лап Таншая, настолько они умелы в этом деле.
– И почем нынче знания? Глаза? Руки?
– Угадала.
Я только округлила глаза. Сказать было нечего.
Шли мы долго, дорога в нору вирьси казалась нескончаемой. Поначалу мы шагали через ельник, но в глубине леса его сменили громадные дубы и березы. Никогда не видела, чтобы в одном лесу росли такие разные деревья. Наконец старуха остановилась подле возвышения, напоминающего горку, в которой обычно лисы выкапывают норы, и принялась раскачиваться на ступнях вперед-назад. Ее безобразное лицо искрилось счастьем, а крошечные глаза разглядывали то Торея, то меня.
Нас окружали деревья, и на их широких ветках качались светлые продолговатые мешки. Ветер трепал разорванную ткань, оголяя объеденные тела. От каждого покачивания деревья скрипели, и жалобное эхо разлеталось по округе.
– Спокойно, – тихо протянул Торей за спиной. – На этой земле живет северный народ, у них принято хоронить людей на деревьях.
– А я их кусаю! – радостно объявила вирься.
Мешки были большие и маленькие, и сквозь прорехи виднелись лица: мужские, женские, детские…
Я отвернулась и прижала ладони к губам. Все казалось дурным сном, от которого я никак не просыпалась.
Старуха принялась рыть землю пальцами, приговаривая что-то про гостей. Ошметки грязи летели в стороны, понемногу освобождая проход в норе.
Торей привязал Тьму к ели и почесал ему ухо.
– А тебя как звать-то? – окликнул он вирьсю.
Та с восторгом взглянула на него.
– Элювой кличь, Элювой. Пойдем, пойдем. – Она откопала в земле деревянное творило и потянула на себя.
Перед нами открылся проход, напоминающий подпол в родительском доме.
Я ухватила Торея за локоть.
– Лучше с тобой, чем с полоумной лесной старухой, – пояснила я в ответ на его вопрошающий взгляд.
– Только, – прошептал он, наклоняясь ко мне, – что бы ни увидела там, не кричи. Вирьси хищники и, если дашь им повод, вонзят в тебя зубы.
Каждое его слово разжигало страх в моей душе.
– Ты же насмехаешься, да?
Он с серьезным видом покачал головой, а затем повел меня в нору.
Мы очутились в крохотной комнатке, походившей на баню: серые доски покрылись золой и пылью, и Элюва наспех обмахнула их. На деревянном столе стояли ступки с жидкостью, затянутые паутиной, коробки с сухоцветами и дощечки со свежими беличьими головами.
Я прижала пальцы к губам, чтобы не издать ни звука.
Окно здесь было лишь на потолке – будто наспех вырытая яма, в которую легко могла угодить жертва. Через нее просачивался тусклый свет недавно взошедшего солнца.
В дальнем от входа углу стояла скамейка, такая же серая и пыльная, как стены и потолок.
– Иди, садись, садись, – махнула рукой Элюва, не глядя на нас. Она копошилась подле стола, стучала ложками и бормотала под нос непонятные слова.
Торей уселся на пол подле скамьи и глазами указал мне на место рядом. Из-за меня на пол сел?
Я села так близко, что коснулась княжича, и пришлось отодвигаться.
– Как же здесь воняет, – простонал Торей, спрятав лицо в ладонях.
Вирься урчала, кидая в жестяную миску всего понемногу: сушеные грибы, ягоды, какие-то травы. Мне вновь пришлось сделать усилие, чтобы не запищать от ужаса, когда она стянула с дощечки голову несчастной белки, стукнула ее о стол, как куриное яйцо, и вывалила содержимое в смесь.
Я притянула к себе ноги, уткнулась лицом в колени и взмолилась:
– Дай слово, что ты получишь снадобье, и мы уйдем.
– Ни за что не задержимся, – пообещал тихий голос.
Но казалось, что мы угодили в смолу, и она тянулась, тянулась.
Вирься носилась по норе, перепрыгивая через бочонки, хватала с потолка висящие корни деревьев. Ее быстрые шаги глухо шлепали по сгнившим доскам. Она бросала травы и грибы в ступку и толкла палкой, напоминающей черенок от лопаты.
– Кости всегда не встают на место?
Хотелось перебить хриплое дыхание вирьси разговорами.
– Нечасто. Обычно к завтраку я уже полон сил и готов ворчать. – Торей сдавленно выдохнул и запрокинул голову. Его голос был сиплым. – Навряд ли Вераве пришлось по нраву, что мне помогли пережить проклятие этой ночью. Торчащие кости – наказание.
Я выпрямила спину и взглянула на него. Он придерживал плащ со стороны раны, но, заметив мои движения, ободряюще улыбнулся.
– Не бери в голову, Ава. Проклятие и боль были со мной до тебя, останутся и после твоего ухода. Но благодарю, что хотя бы раз в жизни боль была… терпимой. Все еще не понимаю, зачем ты решила разделить ее со мной, но спасибо за это.
Его слова смущали. Знать бы самой, почему я захотела помочь ему? Его слова о желании сохранить шаткий мир между народами меня тронули, чего греха таить. Он мог и врать, да только зачем? Я не была бравым воином, приближенной князя Равнин, и пользы от меня было не больше, чем от прохудившегося ведра. Ему незачем было завоевывать мое расположение враньем и утайками, это даже мне, дурехе, было ясно. А после ночи превращения Торей и вовсе стал больше походить в моих глазах на человека, а не на поганого валгомца. Его рвение оградить меня от своего проклятия… удивило. Даже когда его кости уже раздирали плоть, он отчаянно пытался оставить эту боль лишь себе.
– Может быть, и в тебе есть что-то хорошее, – озвучила я свои мысли.
Его дыхание было тяжелым, и каждый ответ давался через силу.
– В тебе тоже есть храбрость, – чуть погодя отозвался он. Торей поднял руку и почти соединил два пальца, оставив между ними немного воздуха. – Во-от столько, но все же.
Я осуждающе посмотрела на него, сдерживая улыбку.
Как было странно говорить с мужчиной как с равным себе. Встреться мы иначе, при жизни я бы не проронила при нем и слова, только держала бы голову опущенной. Но удивительно, как ненависть к человеку могла развязывать язык и тело, вытаскивать со дна души то, что пытаешься спрятать от глаз. А теперь, когда неприязнь стихла, говорить с Тореем было даже… приятно?
Распутная девка. Позор.
Вирься носилась, причитая, что закончились паучьи лапки.
– Я накинула тебе нить на шею при всех воеводах.
– Ах да! – Он едва заметно развел пальцы друг от друга. – Тогда вот столько.
Смех, тихий, но приносящий странную легкость, все же сорвался с моих губ.
Я опустила подбородок на колени и смахнула прядь волос с лица. Пальцы зацепились за обручальную ленту, и та соскользнула мне в ладонь. Она потускнела, но камушки агата не изменились: остались такими же прозрачными и темными, будто их надели только вчера.
Словно из иной жизни.
– Тифей говорил, мне смелости не хватит даже в подпол за картошкой спуститься. Что бы он сказал, узнав, что я с валгомцем якшаюсь? – Я сжала кулак с лентой. – Отказался бы от меня как пить дать.
Элюва плеснула в миску воды и метнулась к печи. Открыв заслонку, она кинула поленья в почти потухший огонь и пошурудила угли рукой. Пламя ее даже не коснулось.
– Твой жених? – спросил Торей.
Я согласно промычала.
– О нашей свадьбе родители условились, когда я еще ходить не умела. Отцу нужен был мужчина в доме, наследник, так что чем скорее он отдал бы меня замуж, тем лучше. Война в Иирдании разрушила его замысел. Пурез решил помочь и отправил туда дружинников и простолюдинов.
– Тех, кто не держал копья в руке?
– Он хотел помочь!
Зацепив пальцами прядь волос, я завязала ленту в два узла и стала обматывать ею прядь.
– А всем, кто вернется – место в дружине, почет и слава. Тифей вернулся в деревню только четыре зимы спустя. Тело вернулось, но не он. Этого человека я уже не знала. – Я докрутила ленту и завязала ее. – Бабы шушукались, мол, как мне свезло: первый парень на деревне, писаный красавец, и в хозяйстве умелец, и теперь на хорошем счету у правителя, да я бы бед с ним не знала. – С каждым словом мой голос звучал все громче. – Только мне одной было ведомо, каким он был на самом деле.
– Избивал?
Я с удивлением взглянула на него и покачала головой.
– Почему ты всегда думаешь о насилии? Шальной он стал, за юбками бегал. И говорил только про службу в дружине и про то, как ему повезло быть там. Еще любил, чтобы его хвалили, а сам слова доброго не скажет. Но на людях выкручивался так, что все ахали и восхищались. Не был он таким до службы. Я все надеялась, что он себе в Келазе получше невесту сыщет и разорвет сговор. А он каждый раз возвращался в деревню и сидел у моих ног, и когда молчал, казалось, что он тот Тифей, которого я любила когда-то.
Я не ценила этого и мечтала, чтобы все закончилось. Но теперь, умерев, желала его увидеть. Хотела уткнуться ему в плечо и расплакаться, посетовать, как несправедливо решил мою судьбу Кшай и как мне не хватает того спокойствия, когда Тифей оказывался рядом. Когда клал голову мне на колени, и мы молчали. На людях он был невыносим, но стоило нам остаться одним, и он становился другим: молчаливым, спокойным, задумчивым. Я понимала, что мое сердце уже не трепещет при виде него, но встречи все равно оставляли на душе сладость, будто он был родным человеком для моей души.