Как же я хочу тебя увидеть.
Торей тяжело опустил голову на скамью: казалось, терпеть боль ему становилось все труднее.
– А сама почему не отказала? Коль разлюбила, так и не выходила бы за него.
Я повернулась к нему полностью и заглянула в мутные от усталости глаза.
– Я не сказала, что разлюбила его!
– Так любила все-таки? Чего же страдала тогда?
Я фыркнула.
– Ты что, нежна девица? Кого волнует, есть любовь или нет? Все девки замуж выходят, так уж заведено! Да и как отказать – опозорила бы на всю деревню и его, и мать с отцом.
– Получается, терпела бы?
– Тебя ж терплю.
Торей усмехнулся и тут же поморщился, застонал. Кости обросли кожей у основания, но втягиваться даже не собирались.
– Дикарский устой у вас. Я думал, простолюдины свободнее тех, кому нести бремя ответственности за народ.
– Нет у нас никакой свободы. У женщин – так точно нет. Да только за то, что я говорю с тобой без родителей рядом, меня бы погнали из дому и забросали камнями как распутницу.
– А здесь бы тебе и слова не сказали. Разве что к мужчинам из других сословий женщинам нельзя обращаться, пока не позволят, но ты бы вряд ли ждала дозволения.
Я разомкнула губы, но промолчала. Странные устои в Лесах.
Перед нами возникла вирься с миской в руках.
– Снадобье готово, снадобье, – проскрипела она.
Торей медленно выпрямился:
– Наконец-то! Давай сюда.
Он протянул руку, но старуха отступила и коварно искривила рот.
– Э н-е-ет, сперва плати, плати. А то кости на место встанут – мигом к двери шмыгнешь, и поминай как звали.
Княжич зарычал от негодования, но поморщился, схватившись за бок.
Элюва же раскачивалась на ступнях и вертела в руках миску. От той шел пар, и металл точно сохранял жар печи, но вирься держала его голыми руками и даже не охала.
– Срезай свою плату, – проворчал он и склонил перед ней голову. – Только шевелись, старуха, умоляю.
Взвизгнув от радости так, что у Торея пробежали мурашки по коже – я ощутила, – Элюва поставила миску перед ним, а сама бросилась за ножом.
Я встала, будто собиралась отбивать княжича, но на самом деле мне не хотелось находиться близко со снадобьем: выглядело оно омерзительно и, уверена, пахло так же.
Вирься подскочила к Торею и с ходу срезала большую прядь волос с его затылка. Темные завитки послушно легли в ладони старухи. Та заверещала, словно это был самый долгожданный дар в ее жизни, а затем шагнула ко мне.
Я стиснула губы, когда ее костлявая ладошка ухватила мою косу. Тонкий палец поддел прядку и вытянул ее из-под ленты. Чирк – и светлые волосы легли поверх темных.
Элюва прижала их к груди и запрыгала по комнате.
Упершись рукой в скамью, Торей поднялся. Стоять ему было трудно, но все же он выпрямился и приподнял подбородок, словно больше не хотел позволить себе казаться слабым. Другой рукой он ухватил миску.
Грозный взгляд заставил старуху смолкнуть. Она повернулась к нам боком и заботливо уложила волосы за пазуху.
– Сколько косточек торчит, столько глотков и надобно.
Торей с жадностью осушил посудину.
Элюва смотрела с восторгом пекаря, чью стряпню наконец-то согласились попробовать. От нее веяло безумием, и хотелось как можно скорее покинуть ее нору.
Торей отдал миску хозяйке и промокнул рукавом губы, красные от снадобья. От мысли, что это была беличья кровь, мне стало дурно.
Внезапно я ощутила боль в боку, словно когти медведя раздирали изнутри, желая вырваться на волю. Не в силах устоять, я рухнула на пол.
– Ава, – донесся обеспокоенный голос Торея.
Он был рядом и держался рукой за стену. Плащ открывал рану.
– Милостивая Светава, – через силу выдохнула я, наблюдая, как кости медленно втягивались в тело Торея, вставали на место.
Проклятое заклинание!
Я закусила губу и зажмурилась.
Терпи, терпи, терпи!
Я уперлась ладонью в пол, стараясь не думать о том, что почти валялась в ногах валгомского княжича и его знахарки-людоедки.
– Ава, извини меня. – Торей опустился подле меня, ему явно стало лучше. – Я ослаб из-за раны и не смог совладать с заклинанием. Не хотел, чтобы тебе было больно.
В его словах звучало сожаление, но я все равно не приняла его помощи и поднялась сама.
– Теперь можем уходить?
Торей внимательно посмотрел на меня, будто ждал, что я все же отвечу на его извинения, но затем кивнул.
Я двинулась к выходу, желая как можно скорее покинуть нору, где так и смердело смертью.
У двери стоял большой деревянный бочонок, в каком обычно хранили мед, и я застыла. Из него, как иссохшие ветви, торчали человеческие руки.
Дыхание сперло. Я разглядывала обглоданные, поломанные пальцы, рваную кожу, открывающую мясо и кости, и мне казалось, что я вот-вот рухну без чувств на пол. Руки были разные: тонкие и изящные, крепкие и жилистые, крошечные и хрупкие.
Ладонь Торея сжала мне рот прежде, чем я закричала от ужаса. Нить коснулась губ, а поверх была его рука. Он оказался позади меня и, ухватив за пояс, притянул к себе.
– Не дай ей причину наброситься на тебя, – прохрипел он мне на ухо. – Хищник. Помнишь?
Она сожрет нас, если я закричу.
Я кивнула.
Торей с облегчением выдохнул, явно радуясь, что подоспел вовремя. Заслонив от меня бочонок, он убрал ладони и посмотрел на вирьсю.
– Благодарю, что выручила, Элюва. Надеюсь, больше не увидимся.
– Тю! Заходите еще, я всегда рада гостям, – добродушно протянула старуха.
– Вот уж нет уж, – буркнула себе под нос я и вышла сквозь закрытую дверь.
Лес тонул в вечерних сумерках. Где-то вдали галдели вороны. Ветер трепал ветви, стряхивая с них последний снег, и качал под безмолвную колыбельную висящие тела.
Тьма дремал возле входа в нору, и мое появление его ничуть не встревожило.
– Уже вечер? – удивилась я. Когда мы входили к старухе, солнце только поднималось над землей.
– В местах, где живут вирьси, время течет иначе. Так люди и теряются в лесу.
Голос Торея заставил коня открыть глаза и недовольно фыркнуть, мол, сколько можно вас ждать. Княжич улыбнулся ему и потрепал по загривку, приговаривая извинения.
Элюва показалась в дверном проеме, и я отступила от нее на несколько шагов. Она улыбалась во все свои гнилые зубы, а глаза сверкали недобрым огоньком, словно ей хотелось успеть отхватить от нас что-нибудь еще, пока не ушли.
Торей взобрался на коня и протянул мне руку.
– Если дашь Журавлю засиять, эти земли вновь погрузятся в хаос.
Его ладонь так и замерла, не коснувшись моей. Он повернулся к вирьсе.
– Что?
Она склонила голову к плечу, и теперь ее улыбка выглядела еще страшнее.
Я посмотрела на Торея. Он не выглядел удивленным, скорее, не понимал, к чему она говорила об этом. Что еще за журавль?
– За целый век двое уже были виновны в этом, и третий тоже скоро найдется, так и знай. Я сразу тебя узнала, как только коснулась волос, их же Верава каждой вирьсе раздала, чтоб мы вас искали. Всех собрали, только тебя не хватало. Беда-беда. – Теперь она запричитала, приложив ладони к щекам. Лицо было искажено горем. – Кшай тебя потому и пытался прибрать, да не вышло, черное колдовство всегда мешает божьим замыслам. Дашь Журавлю засиять – земли погрузятся в хаос.
Кшай пытался? Торей когда-то был при смерти? Или…
– Кому ты это говоришь? – спросила я.
Элюва снова улыбнулась так, что ее губы растянулись, оголяя десны.
– Тебе-е-е, – недобро пропела она и засмеялась, как ополоумевшая, повторяя одно и то же слово.
Я коротко выдохнула и вновь посмотрела на Торея. В его глазах виднелись смятение и… беспокойство? Он требовательно протянул ко мне ладонь, но я не двинулась с места.
– Ава.
– Что ты говоришь? Я не понимаю. – Я вглядывалась в безобразное лицо Элювы и чувствовала, как в душе разгорался костер злобы.
Вирься же затянула себе под нос песню и вприпрыжку понеслась к телам на деревьях.
– Ты знаешь, почему я оказалась в лесу? – Я сделала к ней шаг, другой, но она не замечала. Ее занимала рука, торчащая из мешка: Элюва вонзила в плоть зубы, как в мягкий хлеб, и принялась жевать.
Я почувствовала тепло: Торей ухватил меня за локоть.
– Да что с тобой? Сама просилась скорее уйти, а теперь…
– Почему я оказалась в лесу? – Я освободилась из его хватки, взгляд был прикован к вирьсе. Мой голос дрожал, ведь стоило вспомнить ту ночь – и слезы были тут как тут.
– Так ведь велено было вас вытащить из дому и сожрать. – Элюва все еще жевала мясо.
– Да говори уже все как есть! – рявкнул Торей.
Старуха недовольно заверещала, и на миг я решила, что она бросится на нас, но та только плюхнулась на землю.
– Говори, говори, а как мясца дать, так неразговорчивые сразу, ишь ты!
– Я тебе все волосы отдам, – взмолилась я. – Только скажи, что произошло?
На глаза все же выступили слезы, и пришлось утереть лицо рукавом платья.
Было холодно, я знала, но больше этого не ощущала. Ни холода, ни лучей солнца на коже, ни ветра, ни запаха еды, ничего. Я умерла так глупо, так быстро и так странно. Как я оказалась в лесу? Кто привел меня туда?
– Кшай велел богиням собрать по своим владениям людей, из-за которых засиял бы Журавль, но Светава и Ведава ослушались. Тогда моя богиня решила, что непременно угодит всевышнему. Велела нам, своим прислужницам, всех нужных в леса выманить и съесть. Волосы ваши нам дала, чтоб унюхали. Ну вот мы и сожрали всех, а тебя не успели. Сестрица моя, Каурка, тебя в лес-то выманила спящую, сожрать хотела, а ты возьми и проснись! – Элюва раздосадованно хлопнула себя по коленям. – Но ты нам помогла – сама себя убила, когда к костру побрела.
И старуха рассмеялась громко и жутко.
Деревья скрипели от ветра, и мне казалось, они тоже смеялись.
И те мужчины в ночи – тоже смеялись.
Все смеялись над моей смертью.
Торей взял меня за руку и потянул на себя, и я не противилась. Мне хотелось просто лечь на землю и не шевелиться, упасть и не подняться. Силы разом покинули меня, и пусть телом я этого не ощущала, моя душа горела. Сгорала.