Каргаш.
Я никогда не знала, как он выглядел, но была уверена, что это он.
Торей прикрыл дверь, уселся перед посохом на колени и взглядом пригласил меня сделать то же самое.
Я послушно опустилась рядом.
Долго мы были в тишине. Я ждала, когда Торей объяснится, а он тоскливо смотрел на камень, разглядывал его так, будто вел с ним немую беседу.
– Очижи – праздник, когда мы поминаем ушедших, – наконец-то заговорил он хриплым голосом. – Идем к ним на могилы, зажигаем огни, устраиваем гулянье в их честь. Когда ты умерла, – он повернулся ко мне, – над твоим телом читали молитвы, чтобы упокоить душу, так? Наши обычаи ведь во многом похожи.
Я настороженно кивнула, не понимая, к чему он ведет.
– Когда умерла мама, ничего не было. Обычное погребение на именном кладбище, и только. Упокоить было некого, ведь ее душа, – Торей указал взглядом на камень, – она там. Именно поэтому я никогда не навещал могилу матери, потому что это глупо. Я вовсе не вижу смысла навещать могилы, но так уж заведено. – Он коротко пожал плечами и усмехнулся. – Так что я каждый Очижи прихожу сюда. – Торей положил к подножью посоха охапку белых подснежников, которые мы захватили с кухни по пути сюда.
Я поджала губы.
Интересно, зажгли бы родные в мою память огни, зная, что я подружилась с валгомцем?
– Думаешь, она все еще здесь? – ласково прошептала я.
– А ты ее не видишь? – отдаленно в голосе Торея звучала надежда. Он посмотрел на меня, а затем окинул комнату взглядом. – Вдруг она тоже здесь, неупокоенная, как те души в деревне?
Я осмотрелась и сочувственно покачала головой.
Торей сдержанно кивнул.
– Легенда гласит, что Каргаш забирает душу за желания. Должно быть, в нем не только ее душа. – Он вздохнул и снова взглянул на камень. – И всех их моя семья оберегала много зим, хранила камень вдали от желаний глупцов, дерзнувших попросить что-то у богини Видавы. Если все пойдет по моему замыслу, вскоре камень увезут из Овтая. А значит, сегодня я принес сюда цветы в последний раз.
Он привел меня сюда вопреки предостережениям вирьси, потому что хотел попрощаться с душой матери. Он все еще тоскует по ней и все же позволит Иирдании увезти Каргаш.
– Почему ты согласился отдать его? Неужели из-за… меня? Из-за обещания, данного мне?
Торей вздохнул и заботливо поправил цветы, а затем облизнул губы и наклонил голову.
– Потому что я будущий князь. Я не могу думать о своих чувствах, когда на кону судьба моего народа. Да и глупо это – цепляться за тех, кого уже нет в нашей жизни. Воспоминания – вот что важно. Я помню ее голос, помню стряпню, помню ее запах. Я буду хранить эту память до своего последнего вздоха. Так же, как и воспоминания о тебе. – Торей улыбнулся мне. – Я правда тебя не забуду, не думай, пожалуйста, обо мне так.
Я наклонила голову к плечу и тоже улыбнулась ему. Мы долго смотрели друг другу в глаза, пока Торей не засмеялся. Но румянец, пусть и едва заметный, все же проступил на его щеках.
Еще раз поправив цветы, он поднялся с места и подал мне руку:
– А теперь поспешим на праздник.
Валгомцы – безбожники, не почитающие уставов и праздников Кшая, позабывшие своих предков и этим осквернившие светлый праздник. Это мне твердили с детства, и я верила словам.
На деле же все было иначе.
Во дворе поставили еще один стол, почти у самого входа в замок. На нем стояли два высоких расписных светца с зажженной лучиной. Вокруг них были разложены разные яства: от пирогов с ягодами до запеченной рыбы. Такие подношения были в чести у обоих народов. Моя бабушка рассказывала, что зажженные огни – это свет, ведущий ойме из Тоначи к нам лишь на один вечер. Мы не увидим их, но они увидят нас, попробуют угощения, спляшут с нами на празднике, а после вновь отправятся на покой, когда мы зажжем поминальный костер в их честь.
– Что-то ты погрустнела, – заметил Торей и подтолкнул меня локтем.
Мы стояли у стены замка, потому что к людям княжич не стремился – боялся, что заставят плясать.
– Представила, что родители сегодня думают, будто я пришла в наш дом на свет.
Губы Торея дернулись. Он склонил голову.
Мне же представлялась моя мама, сидящая за столом с зажженной лучиной и уверенная, что я сижу рядом. Она рассказывает мне об их жизни, о том, как скучает, о том, что отец вернулся к нелюбимому делу в надежде, что поможет вооружить шиньянских дружинников и отстоять наши границы, а может быть, и отомстить за мою смерть. Она плачет, произнося каждое слово, утирает лицо платком, но продолжает говорить. Она постарела, и в русых волосах блестит седина, а у голубых глаз появились морщинки.
От грустных мыслей отвлекла рука Торея, сжавшая мою ладонь.
Он потянул меня к толпе.
– Что?.. – не поняла я. Так жался к стене и вдруг решил пуститься в пляс?
Он же, чуть улыбнувшись, схватил меня за вторую руку и закрутил под музыку.
Я вцепилась в его руки крепче и засмеялась.
– С чего вдруг? – прокричала я, кивая на танцующих людей.
Но я и так знала ответ.
Он весело пожал плечами, а затем одной рукой продолжил держать меня за ладонь, а свободную переложил мне на пояс и придвинул к себе.
– Твое счастье, что ты дух и я не могу отдавить тебе ноги, – серьезно заявил он, прежде чем мы закружились вокруг незажженного костра.
Завидев нас, люди радостно хлопали и уступали место, а мы плясали под звуки кайги и пувамы. Один круг сменялся другим, и поначалу я видела улыбающихся людей: валгомских слуг, вельмож, иирданских гвардейцев, но затем весь мир сузился до лица Торея. Он улыбался, даже как-то удивленно, будто сам так до конца и не понял, что творил. Но я была счастлива: впервые за всю свою смерть я веселилась, и на короткий миг меня не волновала судьба моей родины. Были только мы, наша пляска, смех и улыбки. И мне так хотелось, чтобы мир замер. Так хотелось чувствовать себя живой.
Я не хочу в Тоначи.
Короткая мысль ударила молнией, и я остановилась.
Всё, что меня окружало, все, кто меня окружал, – всё это скоро исчезнет. Исчезнут ладони Торея, его улыбка, смех, все это растворится для меня в небытии, как и я. Совсем скоро мне придется снова проститься с тем, что стало дорого. Снова придется увидеть родительские слезы, а им – еще раз упокоить мою душу.
– Ава? Устала? – обеспокоенно спросил Торей.
Я отпустила его ладонь и отстранилась.
Зачем я привязалась к нему?
Тепло от его рук угасало вместе со свечением нити.
Веселье на лице Торея сменилось волнением. Он сделал шаг ко мне, но я – два назад и выставила перед собой ладони. Тогда Торей замер, вглядываясь в мое лицо.
А меня распирало от отчаянья и обиды. Ну чем, чем я заслужила свою участь? Не тронула бы я никакого журавля! Я бы никогда не оказалась на валгомской земле, не приведи меня вирься в лес на погибель. Я бы никогда не знала битв и смерти, не видела бы родительских слез.
Никогда бы не узнала Торея.
Ком встал в горле, и я поджала губы.
– Да что с тобой, Ава? – От голоса Торея становилось теплее. Скоро и его я перестану слышать.
Я подняла на него взгляд, но видела плохо: глаза застилали слезы.
– Ты зажжешь в память обо мне огонь?
Он рвано выдохнул и сделал шаг ко мне:
– Ава.
Я отступила. По щекам все же побежали слезы.
– Через зиму. Зажжешь?
Торей грустно улыбнулся.
– Конечно, зажгу.
Я с благодарностью кивнула ему и заплакала. Я прижала ладони к губам, но все же всхлипнула.
– Можно подойти к тебе?
Я замотала головой и сделала еще несколько шагов назад.
– Хорошо, не буду. – Он примирительно поднял ладони.
– Хочу побыть одна. Или хотя бы подальше отсюда, насколько нить позволит.
Я двинулась со двора к морю. Мы стояли не так далеко от ворот, и я надеялась, нить позволит мне хотя бы выйти за ограду, спрятаться от взгляда Торея, впервые остаться наедине со своими мыслями. Нити хватило только на это. Стоило мне завернуть за угол, как она натянулась, не пуская дальше. Я недовольно взревела и пнула нить, вцепилась в нее зубами и попыталась разорвать, но той все было нипочем.
Музыка продолжала звучать, а народ – веселиться. Так все и будет, когда я уйду. Ничего не изменится с моим уходом, лишь я исчезну. Зачем позволила себе привыкнуть?
Я беспомощно села на землю, закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Казалось, я только теперь поняла, что умерла. По-настоящему. Насовсем.
Мне больше не плясать с друзьями. Мне больше не говорить с родителями. Мне больше не зажечь огонь в память о бабушке. Теперь его будут зажигать в память обо мне.
Раздался смех. Омерзительный, хриплый и гулкий. Чуть поодаль от меня проходили два иирданца. На них были торжественные светлые одежды цвета ясного неба, а на рукавах вышиты черные вороны. Один мужчина был низкого роста, с копной русых волос и седой бородой, а второй – высокий, темноволосый, тучный. Смех принадлежал ему.
Это он.
Мужчина говорил на валгомском языке. На вид он был чуть старше Торея, такого же роста, с большим животом, подпоясанным ремнем. Лицо обросло темной бородой с проседью. Один глаз был полузакрыт, видимо, из-за раны. Он продолжал смеяться, а в моей памяти – всплывать последние отрывки жизни, прервавшейся под этот смех.
Это он был в том лесу. Тот, кто меня убил.
21. Свет перед закатом
Я вбежала во двор в поисках Торея.
Он стоял поодаль от места, где мы плясали, и говорил с Кисеем. Тот что-то рассказывал, размахивая здоровой рукой, но то и дело оглядывался по сторонам, как будто ждал кого-то. Раненая рука все еще была в повязке и висела у него на груди, ссадины на лице покрылись струпьями, но пока не затянулись. Одет он был в обычную светлую рубаху и черные штаны.
Я направилась к ним, но дорогу мне преградил Мирослав. От неожиданности я охнула и попятилась назад.
– Я напугал тебя, – виновато произнес он и примирительно выставил перед собой руки. – Прости, право слово. Я звал, но ты будто не слышала, вот и решил подойти.