и благодарности. Променять себя на того, чье тело уж две луны как тлеет в земле? О чем ты думал, Викай?!
Но слезы все равно размывали для меня этот мир. Я запрокинула голову, чтобы остановить их. Как странно. Я не хотела, чтобы кто-то видел, как я плачу, да и щетинилась на любое слово, будто защищалась от всего живого. Будто без Торея моя смелость сгинула. «Я смелая, только когда ты рядом», – вспомнила свои же слова, сказанные в зале советов. Выходит, когда человек остается один, ему приходится искать опору внутри себя, чтобы противостоять этому миру?
Трава зашуршала.
– Он глупо поступил. – Я развернулась, зная, что это Кисей. Он всегда приходил, когда был нужен Торею, но чем я заслужила такую честь?
Воевода стоял, скрестив руки на груди, будто ждал, что же я сделаю теперь: убегу или продолжу говорить. А во мне клокотала злоба, разрасталась, как червоточина на яблоке, уходя все глубже и глубже, в самое сердце. На миг мне даже почудилось, что я могла бы вцепиться в лицо Кисея, расцарапать эту гладкую кожу, которой бы любая девка позавидовала, вырвать пламенные волосы, укусить, задушить, проткнуть мечом. Ладони задрожали от реки мыслей, и пришлось сжать их. Прямо как в замке в тот день. Я не боялась битвы, я хотела скорее начать убивать. Что со мной?
– Поступил так, как считал нужным. И я не собираюсь омрачать его память бессмысленным осуждением. – Кисей говорил холодно, будто любезничать со мной больше не было смысла.
Я утерла рукавом платья слезы.
– Почему… почему не кто-то из мятежников? Раз уж вам нужна была я, зачем позволили умереть Викаю?
Кисей зажмурился и провел ладонями по лицу, а затем отвел взгляд в сторону, глядя туда, где небо касалось земли. Солнце уже готовилось скрыться и медленно опускалось. Холодало.
Теперь-то на Равнинах уж точно зацвели подснежники.
Эта мысль была так же не к месту, как и я в этом мире и потому вызвала тихий смех. Слезы снова покатились по щекам, но больше я не пыталась их спрятать. Довольно притворяться, будто у меня еще оставались силы на это. Нужно было смириться, смириться так же, как с участью пленницы валгомского княжича. Я, быть может, и вовсе себе все придумала: и дружбу с Тореем, и уважение Кисея? Ведь я все-таки снова была вмешана во все эти разногласия, и всем было плевать на то, что чувствовала я. Плевать тогда и мне на вас.
Разница теперь лишь в том, что больше я не была на привязи. Нить не могла меня заставить оставаться подле валгомца, не могла обжечь за злые помыслы, не связывала с кем-то. Я могла идти куда хотела. Я могла бы вернуться на Равнины, спрятаться от всего мира в родительском доме и никогда больше не знать и не помнить прошлой жизни.
– Он просто не оставил нам выбора.
Показалось, мир замерз от слов Кисея. Стало холоднее, или это только мое тело так содрогнулось?
Воевода все еще смотрел вдаль. Ладони его теперь покоились на поясе, да и сам Кисей выглядел расслабленным, будто не говорил о чем-то страшном. Будто уже успел смириться. Но тут он перевел взгляд, и я заметила, как и на его глазах блестели слезы. Кисей при друзьях вел себя сдержанно, сохранял благоразумие и спокойствие, но при мне показывал свои истинные чувства.
Чем я заслужила такое доверие?
Ведь Викай не был ему чужим, наверняка он много зим провел с ним рядом, если дружил с Тореем с детства. Да и видно было, старик к нему тоже тепло относился.
– Если ты думаешь, что он оставил нам выбор, то нет. Не оставил. Я бы с радостью пустил под меч всех, кто сейчас под стражей в замке, взамен на тебя и крохотную надежду, что Торей вернется. Но Викай, он… Та рана от мятежника отняла у него возможность ходить. Я принес его в лечебницу, и с той поры он больше не смог подняться. Я видел таких дружинников, Ава, тех, кто после битв так и оставались близко к земле и уже ни на что не годились. Викай не смирился со своей участью. Уверен, он и в Тонаши устроит Кшаю взбучку. Таким человеком он был.
Мир снова стал размытым, потому что слезы застилали мои глаза. Да прекращу я уже плакать или нет?
– Ируна сказала: вернуть тебя мне поможет старик с голубыми глазами. Я думал, Викай подскажет обряд, но все оказалось куда страшнее. Он дал мне те же записи, которые у него украл Торей, чтобы призвать духа-защитника. Ты спрашивала, какое колдовство заставило Безликую Кову отвернуться? Это был обряд обмена. Мы буквально выкупили твою душу у стража кладбища, обменяв ее на тело и душу Викая. – Его голос дрожал, глаза поблескивали от слез. – Я предложил отдать Калмоланго кого-то из мятежников, а он… он…
– …не дал убить кого-то из шиньянцев, – закончила я.
Кисей тяжело вздохнул, а затем кивнул. Я снова утерла рукавами слезы и попыталась улыбнуться. Получилось криво.
– Заступиться за сородича – это похоже на Викая.
– Для него никогда не существовало разницы в происхождении. Он всегда говорил, что все мы одна семья, позабывшая об этом.
Да, так и было. Он всем сердцем любил Торея, с душой относился к Кисею, хлопотал с Атютой и искренне беспокоился о моем благополучии на валгомских землях.
– Прости. Я хотел, чтобы ты узнала об этом позже.
– Твоя подчиненная решила иначе.
– У Наяны скверный нрав, и совладать с собой ей сложно. Но тебя не должно это заботить, завтра она и Юрей отправятся со мной в замок. Нужно убедиться, что Дагар со всем справляется. А там, глядишь, она и свыкнется, что ты с нами.
А может быть, сбежать?
Мысль крепла с каждым моим вдохом. Душа рвалась домой, на Равнины, к матери, к родным местам. Только как меня там встретят? Ведь я даже не восстала из могилы, я нечто иное, я…
– Как я обрела плоть?
Лицо Кисея говорило за него: нет, сегодня он точно не рассчитывал объясняться.
– Ты уверена, что хочешь знать? Быть может, чуть позже…
– Как?
Да он шутил, не иначе! Неужто думал, будто такая мелочь, как время, может что-то исправить? Кисей кивнул и смахнул с лица невидимые взору пряди.
– Заклинание обязывало осквернить тех, кто им воспользуется. Нам пришлось собирать для твоей души плоть из других могил. Выкапывать то, что было телом, доставать кости, укладывать их… Ава, тебе не нужно это знать, ты вся дрожишь!
И я действительно дрожала, будто окунулась в ледяную воду и встала против ветра. Живот заболел, и мне сделалось дурно. Я закрыла глаза, зажмурилась, чтоб света белого не видеть.
– Зачем у других?.. Почему не мои?
– То, во что сейчас превращается твое тело… Там еще неоткуда было брать кости.
Меня мутило.
Ладонь легла на грудь.
– Я – это кости сородичей? Вы раскапывали могилы в Радоге?
Голос Кисея не прозвучал, но я знала ответ. Знала, но не хотела слышать, а он – говорить.
– Ируна была уверена, что ты знаешь, где мог бы быть Торей, – оправдался он.
– Да он может уже быть в Тоначи! – прокричала я. – Он должен был обратиться медведем, и тогда бы он сбежал. Ты не хуже меня знаешь, какой он в этом обличии, ему никакие преграды нипочем! Если его нет здесь до сих пор, значит, он умер! Торей умер!
И вот так умирала надежда – гасла в глазах смотрящего. Кисей будто схлопотал пощечину, к которой давно готовился, и все же она застала его врасплох. От меня он этих слов не ожидал, наверняка думал, что я разделю с ним его бредни. Но будь Торей жив, он приехал бы в лагерь, в замок, он бы нашел Кисея.
А мне нужно бежать. Найти способ покинуть валгомские земли, спрятаться в родительском доме. Ну что Кисей сотворит? Сожжет Радогу из-за меня? У него других забот хватает.
Я не придумала ничего умнее, кроме как оставить воеводу осмысливать мои слова. Торей возложил на него обязанность хранить Овтай, но мне он ничего не поручал. Я была вольна распоряжаться своей жизнью, как велела душа. А она тянула меня в единственное место – в родительский дом. Осталось придумать, как беспрепятственно покинуть Леса.
6. И пусть меня никто не отыщет
Через несколько часов после сияния Журавля
Здесь пахло сыростью и было темно. Перед глазами едва-едва виднелись узкие доски. Где-то вдали колотил по крыше дождь, и веяло прохладой. Тело ныло, и Торей не сразу попытался сесть, сначала дав себе привыкнуть к боли. Он вот-вот превратится. Об этом говорила каждая мышца, натянутая, как поводья буйного коня. Голова отяжелела и тянула к земле.
Воспоминания одно за другим вереницей понеслись перед глазами. Они отстояли замок, и он отпустил Аву в Тонаши, он наконец-то даровал ей свободу. Избавился от мерзкого ощущения власти над человеком. Это заставило его улыбнуться и повернуться на бок. Левая щека тут же коснулась влажной земли.
Подпол? Торей только догадывался, как могло выглядеть это место, ведь в замке такого не было. Но Варий и Наяна росли в деревне и рассказывали, что часто спускались в подпол за овощами, которые удавалось кое-как вырастить на валгомской земле. Говорили, что там было холодно и сыро. Почему именно это место пришло на ум, Торей не понимал. Но в любом случае ему нужно выбираться на простор, ведь если он превратится в таком узком помещении, то застрянет и будет мучаться. Проклятье неминуемо тянет его душу к лесу, к богине Вираве, и кто знает, чем для него обернется то, что он к ней не явится. Хотя, может, и стоило подождать и своим превращением разрушить дом и все намерения мятежников. В том, что это была их земля, Торей не сомневался. Правда, было слишком тихо, словно его бросили в подпол и забыли о нем, как о гнилой репе.
Лишь бы Кисей и остальные не пострадали! Как он мог так глупо попасться мятежникам? Или же нет? Уж себе-то он мог признаться: он хотел быть схваченным. Хотел, чтобы его привели к Тонару, хотел лично увидеть, не наврал ли тот лже-Мирослав. После его слов в голове у Торея звучал лишь один вопрос: «Ради чего ты это затеял?» Что было на сердце у наследного княжича, когда он протянул руку мятежникам? О чем думал? Чего хотел добиться? Чем больше он думал, тем сильнее внутри него разгоралась злоба. Проклятье рвалось наружу. Тело сковала волна боли, и Торей закусил губы, сдерживая крик. Нельзя показать, что он пришел в сознание. Его хорошенько избили, прежде чем закинуть на одного из коней и увезти невесть куда. Где-то по пути он и впал в забытье. Его еще никогда не били незадолго до перевоплощения. Боль теперь ощущалась по-новому, да и сил на то, чтобы подняться, хватало едва-едва. Но он должен подняться. Должен выбраться отсюда. Не из-за княжества, нет. По правде говоря, судьба Овтая его уже не волновала: он знал, что оставил трон в надежных руках Кисея, и если княжича считают мертвым, то воевода вполне мог уже возглавить Леса. И Торей всем сердцем верил, что у друга получится лучше, чем у него. А ему, проклятому княжичу, теперь предстояло разобраться со старшим братом. Еще никогда Торей не был так близко к мятежникам, пусть и стал их заложником. Впервые проклятье сыграет ему на руку и станет подспорьем в побеге. Да здравствует глупость предков! Наконец-то ему сломают кости не просто так!