Торей же объявил мне, что обещал отцу наведаться к нему, и мы снова отправились бродить по коридорам этого… замка.
– Так ты княжич? – осторожно произнесла я, плетясь рядом. Лишь снова оставшись с ним наедине, я почувствовала себя в опасности.
Торей напоминал мне зверя, то ласкового, то пугающего. Стоило ему пожелать помощи, он становился покладистым и учтивым, но это быстро сменялось грубостью и жестокостью, как только надобность в помощи отпадала.
Он кивнул, не удостоив меня взглядом.
Ясно. Немногословный княжич.
Мы прошли мимо очередных ступеней, и я указала на них рукой:
– Разве покои князя не там же, где и твои?
– Нет. Нет, он… – Торей запнулся о собственную ногу и выругался. – Его покои теперь внизу.
– Зимой ему будет холодно.
– Не будет.
– Потому что он болен?
Торей резко остановился, и мне стоило усилий не пролететь сквозь него.
Наши взгляды встретились.
– Мы не будем это обсуждать. Никогда. Ясно? – Его бас прокатился эхом по каменному коридору.
Оставшуюся часть пути мы молчали, пока не оказались подле узкой дубовой двери, сплошь покрытой давигорскими тешксами[7]. Короткие линии, выдавленные ножом, пересекали друг друга и образовывали подобие снежинок. Наши народы многим отличались, но когда-то мы были едины, и что-то до сих пор напоминало об этом. Такие тешксы делали на кроватях больных, а суеверные набивали их краской на своих телах. Я царапала их у изголовья кровати бабушки. Эти тешксы отгоняли смерть.
Мне стало жаль Торея. Потерять близкого человека ужасно. И когда это происходит быстро, как со мной, остается только оплакивать тело и дни, которые вам не суждено провести вместе. Куда страшнее смотреть, как жизнь медленно угасает в том, кого ты любишь. С каждым восходом солнца он становится слабее, все больше исчезает из мира живых, а ты ничего не можешь сделать.
– Ты остаешься здесь. – Торей стукнул по дереву и вошел. Нить потянулась за ним и прошла сквозь закрытую дверь.
Я осталась в тишине и одиночестве. Какими же долгожданными они были после стольких событий! Отойдя в сторону, я приложила пальцы ко лбу и зажмурилась. Точно не сплю? Распахнув глаза, тяжело вздохнула. Валгомский замок никуда не делся, и нить на руке все так же тянулась за дверь.
Чувство беспомощности в груди нарастало с каждым вдохом.
Когда я еще была жива, в деревне ходили слухи, что скоро начнется война с валгомским народом. Мол, князь Великих лесов расторг уговор о свадьбе, но и о продолжении мира речи быть не могло. Мы старались жить как прежде, но любая весть из столицы наводила шуму, и все чаще мужчины собирались во дворах и говорили, мол, уже вот-вот и начнется. Так все же началась?
Торей вылетел в коридор, хмурый пуще прежнего.
– Отчитали за дружбу с шиньянкой? – Я не удержалась от издевки.
– Мы не друзья. – Он провел ладонью по лицу. – Но меня не выпустят из замка, пока отец не поверит, что ты можешь меня защитить.
– Ну и сидеть тебе здесь до конца своих дней.
– Закрой рот, – прошипел Торей, прожигая меня взглядом. – Если моя свобода зависит от твоего умения владеть мечом, я сделаю из тебя воина. Завтра начинаем уроки! А до утра умолкни, сделай милость. – Он ухмыльнулся и зашагал по коридору.
Я фыркнула ему в спину.
Ты не доживешь до утра, светлейшество.
5. Ночь
Никогда не любила темноту. С детства я страшилась наступления сумерек, и в них мне чудилась всякая нечисть. Вот Кудо[8] сидит у печи и ждет подношения, а если не дать ему шерсти животного – он сдерет с меня волосы заживо. А вот в окно заглядывает вирься[9], жаждущая отведать человеческой плоти. Минуло много зим, и я перестала видеть образы во тьме, однако отголоски воспоминаний будоражили мысли перед сном. Но эту ночь я ждала.
Вечер принес новое знание о моей жизни ойме: я не могла касаться ничего вокруг. Это я выяснила, когда попыталась сесть на сундук – провалилась сквозь него, а вот под пол не ушла.
Кисей приносил в покои то свитки, то мечи, а в третий раз – одежду: штаны, рубахи, платье и пару сапог.
– Это тебе, – сказал Торей.
Когда усталость взяла свое и княжич уснул, я замерла, вслушиваясь в его дыхание: спокойное, постепенно затихающее.
Я осторожно поднялась с пола и встала на цыпочки. Торей лежал на спине неподвижно и расслабленно, раскинув руки в стороны.
Вот и стань той Авой из сказаний. Ты на поле брани, а он враг, которого надо извести. Ты уже мертва, так что не робей! Смерть сына точно скосила бы князя, и тогда на мой народ нападать будет некому. Представь, что ты та Ава!
Ладони обхватили нить и натянули ее. Я сделала несколько шагов и замерла – вдруг не спал. Но княжич не шевелился, и дыхание его звучало все так же. Как волк за добычей, я плавной поступью двигалась к кровати, пока не нависла над своим хозяином.
Уговорить себя на такое было просто, и это пугало. Я не задумывалась, что стану убийцей, казалось, меня это и не заботило. А вот мысль о том, чтобы остаться на привязи и беречь валгомца, быть его прислугой, заставляла сжимать нить сильнее.
Не стану, не стану, не стану!
Стоило нити коснуться кожи Торея, она загорелась в моих ладонях. Я завизжала и отбросила ее. Боль, жгучая и пронизывающая, окутала руки. Из глаз хлынули слезы, на миг растворив все вокруг.
– Мое почтение, – прозвучал хриплый голос Торея. Он сел на кровати. – Вижу, что ты не трусиха, коль решила меня убить.
Я взглянула на него со злобой, но закусила губу: делать себе еще хуже не хотелось. На сей раз он будет душить меня, пока не надоест, в этом не было сомнений.
Он усмехнулся, словно я произнесла это вслух.
– А говоришь, что знаешь легенду о князе-духе. Он не по доброй воле остался в этом мире. Его привязал к себе слуга Моран и попросил волхвов сотворить такое заклинание, которое не даст князю лишиться разума да заодно убережет Морана. Ты поклялась защищать меня, так что заклинание не даст меня убить.
– Да не давала я никакой клятвы! – выпалила я и тут же осеклась. Давала. Здесь, в этой комнате!
– Ах ты, жабья бородавка! Ты заставил меня!
Торей с довольным видом опустился на подушку.
– Тебе стоит следить за тем, что вылетает из твоего поганого шиньянского рта, – добродушно посоветовал он. – Я не уснул бы с тобой в одной комнате, не будь у меня защиты.
По моим щекам бежали слезы злобы и боли.
– Все равно не стану оберегать тебя! – зашипела я. – Будь то шальная стрела или вражеское копье, а может, милостью Светавы дикий зверь, но ты подохнешь и вместе со мной станешь ждать суда у Кшая! – Я шмыгнула носом. – Ты предводитель насильников и убийц, сеятель горя, и будь я проклята, если подниму меч на твою защиту и спасу твою несчастную жизнь от гибели. Не бывать этому!
Торей смерил меня спокойным взглядом, словно я была полотном, чьи сплетенные нити он сотни раз разглядывал перед сном.
– Бывать, – равнодушно выдохнул он и закрыл глаза.
Я же взревела и сжала ладони. Боль от ожогов ударила по телу, прокатилась по хребту и отозвалась слабостью в ногах.
Не в силах совладать с собой, я опустилась на пол, сложила обожженные руки на животе и заплакала. Глупо было думать, что я смогла бы убить кого-то, смогла бы защитить себя. Никогда, никогда не могла ни за себя постоять, ни за мать. Только и делала, что покорно жила в родительском доме и ждала замужества, смотрела, как отец колотил ее, и молчала.
Ненавижу… ненавижу себя.
Ладони горели и зудели, и я не знала, чем унять эту боль.
Тяжелый вздох дал понять, что мое горе мешало Торею уснуть. Он сел и спустил ноги на каменный пол, посмотрел на меня, будто решая: выставить за дверь или снова накинуть нить на шею. Когда он встал, я дернулась.
Торей опустился подле меня.
– Прошу, – проскулила я, глядя сквозь слезы, – дай мне уйти из этого мира.
Он поджал губы и покачал головой.
– Я могу забрать часть твоей боли. Станет полегче. Но о большем не проси.
От такого предложения я даже перестала плакать.
Торей молчал, давая мне время для раздумий.
– Я пыталась убить тебя, а ты хочешь облегчить мои страдания? – Я сглотнула слезы. – Неудивительно, что тебе нужна защита.
– Не считай это щедростью. Мне предстоит сделать из тебя воина. Пока твои руки будут болеть, ты не сможешь взять меч, а я не смогу сдержать обещание, данное брату, и ты так и будешь всюду таскаться за мной. Ни тебе, ни мне это не нужно. – Он вытянул вперед ладони. – Поднеси свои.
Но я только смотрела на него с недоверием.
– Ты совсем не знаешь легенды о князе-духе.
– Да что ты заладил? При чем тут эта легенда?
– Да при том, что князь Раней жил и правил Овтаем, а когда смерть нашла его, взял слово со своего летописца Морана, что тот вернет его к жизни с помощью колдовства. На ваших землях это лишь детская сказка, для нас же – величайшее наследие, и слова Морана передавали из века в век, а его записи переводили лучшие мудрецы Лесов, в том числе и Викай. Раней и Моран были связаны и духом, и телом, и один мог забирать боль другого. Так что, – он снова протянул мне ладони, – позволь.
Я и раньше обжигала руки – в отцовской мастерской или об печь, и боль была нестерпимой, пока мать не окунала мои ладони в ведро с холодной водой. Но теперь как можно мне помочь?
Кожа горела и покалывала, отзывалась болью во всем теле.
Я послушно вытянула ладони. Торей поднес к ним свои, оставив между ними едва заметную пустоту.
– Тебе будет больно.
– Это не та боль, которой я боюсь, – мимолетно улыбнулся он и закрыл глаза.
Вскоре я почувствовала, как боль притупляется. Жжение отступало, оставаясь неприятным воспоминанием на коже.
Торей чуть поморщился, дернул пальцами, но ладони убрал, лишь когда с моих сошел зуд. Затем он молчком отодвинулся к кровати и уперся в нее спиной.