ольшую часть наших людей.
Теперь Мирослав говорил с Тореем. Тот же стоял, расслабив плечи, и смотрел на него.
– Как твое имя?
– А вот ты. Твое появление меня воистину поразило.
Эти слова уже предназначались мне. Мирослав даже поднялся, будто хотел меня лучше разглядеть.
– И впрямь живая. Как такое возможно?
– Ты сидишь в темнице с кормежкой один раз в день и думаешь, что можешь задавать вопросы? – добродушно напомнил ему Кисей. Мирослав ответил ему самодовольной гримасой.
– Давай к делу. Меня не волнует ни кто ты, ни почему ты притворился царем Иирдании. Плевать на имя, чин, причину, по которой ты решил устроить переворот вместе с остальными. У меня только один вопрос: где найти Тонара?
Торей ясно дал понять, что на долгие беседы он не настроен, но Мирослава это только развеселило. Он улыбнулся, даже хихикнул, потрепал себя за волосы и сказал:
– Да ни за что в жизни я тебе не отвечу.
«Я стану кем угодно и сделаю что угодно, лишь бы народы были счастливы». Так он сказал мне однажды. Насколько далеко он готов зайти, чтобы исполнить задуманное?
Торея такой ответ не устроил. Он шагнул к решетке.
– Я не хочу причинять тебе боль. Но ты все еще жив лишь потому, что Кисей счел тебя важной особой. Будешь сговорчив, и мы сохраним тебе жизнь. Я не собираюсь длить эту войну, я хочу закончить ее как можно скорее.
– Думаешь, тебе под силу закончить людские страдания? Тебе? Тому, кто не стал противиться отцовской воле и продолжал смотреть, как его народ голодает и умирает? – Мирослав притворно усмехнулся. – Сказки! Ты разорялся о несправедливости, но что ты на самом деле сделал для людей? Ничего! Ты все равно не законный правитель Овтая, а потому, княжич, тебе меня не запугать. Режь меня, топи, жги, я давно смирился со своей судьбой! Я видел такое, о чем ты даже не догадываешься, так что твои угрозы для меня, что для шиньянца – дождь.
Я знала, что моя семья была не самой бедной среди простолюдинов. Благодаря отцовскому ремеслу нам все-таки хватало на жизнь. Беда была в другом – еды почти не было. Поля давали скудный урожай, скот съедал траву быстрее, чем она вырастала, и потому мяса тоже много не водилось. То было проклятье Каргаша, но тогда я еще даже не подозревала о его существовании. Все думала, это Светава за что-то наказывала шиньянцев. Но были и такие, кому повезло меньше. Семьи, у которых отбирали второго ребенка, ведь на Равнинах давно существовал запрет для простолюдинов. Только княжьей семье было позволено плодиться вволю, а нам – одного ребенка на семью. Многие прятали своих младших от людских глаз, тайком выводили на работу в поля, но если их примечали – тут же отбирали, и судьба несчастных оставалась неизвестной. Их могли не убить, как того требовала воля князя, но бросить где-то вдали от родни, выживать в одиночку в этом страхе и голоде. Мирослав мог быть одним из них.
Идти на убийство, не сумев докричаться до правителя, – это не спасение от беды, и все же я могла понять, почему мятежники рвались свергнуть князей и объединить земли. Если разобраться, и у семьи Торея, и у приспешников Мирослава была одна цель, только шли они к ней разным путем. Чем же их приманил Тонар, чем подкупил и заслужил такое доверие? Я бы поняла, будь все лжеиирданцы валгомцами, но они из другого княжества! Почему они так верны ему?
Торей злился, это было видно по его горящим глазам. Казалось, он вот-вот откроет решетку, войдет в темницу и будет избивать Мирослава, пока тот не ответит либо не испустит дух. Я была бы рада любому исходу.
Я бы сама хотела его удушить.
От неожиданной мысли по телу пробежала дрожь. Давно меня не посещало желание сделать кому-то худо. Но теперь в груди снова горел костер злобы, и мысль о том, что я сама могла бы вонзить в Мирослава меч, была такой сладкой… Я бы снова услышала, как звучит человеческое тело, соприкасаясь со сталью.
– Чего ты улыбаешься? – прозвучало на шиньянском языке. Я подняла глаза и встретила взгляд Мирослава. Он смотрел внимательно и… злобно. – По душе мои препирания с валгомцами? Как ты здесь оказалась, да еще и живой?
– Ты бы сейчас о своей жизни подумал. Ни одно дело не стоит собственной смерти, уж поверь.
Торей и Кисей переглянулись, но никто не спешил одергивать нас.
– Где тебе понять меня? Ты, должно быть, и знать не знала, что такое горе. Тебя оставили в семье, значит, решили не избавляться. А других детей убили? А? – Он улыбнулся, радуясь своей проницательности.
Но в моей семье не было других детей. Светава позволила матери понести лишь раз, и то она едва не умерла в родах.
– Просто скажи, где искать Тонара, и пересиди эту войну здесь. Когда все закончится, я уверена, вас отпустят.
Мирослав засмеялся, да так внезапно, что я вздрогнула.
– Отпустят? Милостивая Светава, какая ж ты наивная! Девка, нас посадят на кол в назидание остальным. Валгомцы – варвары, в них нет ни искры света. Если даже наследный княжич их предал, что уж здесь говорить?
Валгомцы – варвары. Безбожники. Убийцы. Я думала так, пока не увидела, что и шиньянцы такие же.
– Шиньянцев убивали только шиньянцы. Так ты сказал. Помнишь? Выходит, убивать своих – это… во благо?
Он оскалился. Видимо, мой вопрос его задел.
– На их смерти мы построим новое царство, где не будет ни голода, ни нищеты. Где все будут равными!
– На нашей смерти! – Я шагнула к решетке. – На моей смерти. Вот как выглядят ваши грезы? Счастье на костях других?
– Не тебе меня судить, – отмахнулся он. – Я бьюсь за шиньянцев. Ты же прислуживаешь валгомцу. Даже сейчас, уж не знаю, какими силами ты жива, но даже так ты остаешься подле него. Я же видел, кто коснулся Журавля и загадал желание. Спасла врага и обрекла мир на гибель! Будь ты истинной шиньянкой, – продолжал Мирослав, – твоя кровь бы загорелась от такого позора!
– Я никогда не предавала свой народ! Но он все равно убил меня, сжег и прогнал!
– Не предавала, говоришь? – Мирослав недобро улыбнулся и посмотрел на Торея, а затем снова на меня. Он отошел от решетки, желая видеть всех троих. И от этого мне стало тревожно.
– Тонар живет в деревне Якшамка[23] на севере Равнин. В той самой, где почивший князь Торай приказал перебить всех, чтобы было меньше голодных ртов. Среди наших есть те, кто тогда сбежал. Детей на удивление щадили, но не всех. Кого-то просто не сумели найти. Деревня опустела, и поэтому сейчас там скрывается Тонар. Дамай – его новое имя, под которым он живет и общается с мятежниками. Не все они знают, кем он рожден. Тонар бьется за шиньянский народ. Сказать Торею, где он, – значит предать Равнины. – Его губы расплылись в злорадной улыбке. – Ну, Ава? Что выберешь: чужаков и убийц или же родной народ?
– Я слышал его имя, – вмешался Торей. – Что он сказал?
То, что разом делало меня чужой для всех, кто мне дорог. Скажу – предам шиньянцев. Не скажу – Торея. Так рассудил человек, считавший, что убить можно во благо, что убить надо, что убить хорошо. Разве может Мирослав, или как там его звали на самом деле, быть мне судьей? И могу ли быть ему судьей я, тоже убившая, как мне думалось, во благо?
Я сама буду решать, что мне думать о себе.
– Сказал, что Тонар на севере Равнин.
Мы так и смотрели друг на друга, и в глазах Мирослава я видела не презрение, не удивление, а понимание, что он остался в этих стенах один. Наверное, в его душе жила надежда, что я поддержу, прикрою, ведь мы земляки, но это еще не делало нас сородичами. Каждый выбирал свой путь сам, просто нам не повезло, что они пересеклись.
– Все же предала, – тихо произнес он на прощание. Я покачала головой.
– Нет. Спасла.
Лишь одному человеку под силу остановить ветер, несущийся с Равнин, чтобы уничтожить знакомый нам мир и построить на нем новый. Мир на костях и крови тех, кто верил в лучшее завтра. Этим человеком был Торей. А мне было суждено стоять рядом с ним. Я сдержу обещание – пожалуй, первое в своей жизни, данное по собственной воле, – останусь с ним, пока он не взойдет на престол. А после… я еще не решила. Но знала: ни в том мире, что пытались построить мятежники, ни в том, что старался уберечь Торей, мне больше не было места.
Когда мы покидали темницу, я услышала проклятье, брошенное мне в спину на родном языке.
– Надеюсь, ты умрешь в страшных муках за то, что сотворила с этим миром!
Мне нечего было возразить.
13. На пути в Келазь
– И мы просто возьмем и поверим ему?
Кисей повторил это уже много раз, но Торей по-прежнему был неумолим и собирался отправиться в деревню, где прятался его брат. Он ходил по своим покоям и складывал вещи в дорожный мешок, но, казалось, думал вовсе не о сборах. Его взгляд был туманным, отвечал он через раз, даже не злился, как обычно, если ему перечили. Он снова что-то решил в своих мыслях, ни с кем не поделившись, и теперь рассчитывал просто следовать решению до конца. Я сидела на кровати и молчала. Меня мучила тяжесть оттого, что рассказала о Тонаре, и слова Мирослава горели на сердце.
«Все же предала».
Нет, я спасла. Спасла! Торей единственный, кто в силах… в силах… да я уже и сама не знала, во что верила. Раньше мне казалось, что валгомцы хотят напасть на Равнины и на троне нужен человек, способный сдержать гнев прошлого князя и уберечь оба края. Но теперь все запуталось: шиньянцы угрожали шиньянцам, валгомцы – валгомцам. И возглавлял их всех тот, кто должен был хранить мир, тот, кто хотел этого мира! Но только такого, где два народа станут едины. Стерты будут все обычаи, обряды, на их месте взрастят иное, неведомое. Взрастят через страдания тех, кому и старый мир был по нраву.
«Влюбилась, девка!»
Я посмотрела на Торея. Он ни за что не пойдет против брата. Сейчас он зол, потому и хочет увидеть Тонара, хочет услышать ответы на свои вопросы, а их наверняка немало в его ду