ше. Тонар был причиной всего, что произошло с нами: со мной, с его братом, с Кисеем. Но если он хотел мятеж, войну, зачем велел Торею призвать духа-хранителя на защиту? Чтобы тот выжил любой ценой? Кисей устало провел ладонью по лицу. Его это тоже выматывало.
– Я прошу тебя, одумайся. Не заставляй меня тебя удерживать.
Его спокойный голос взывал к разуму княжича. Торей ответил ему остротой, как и всегда, когда хотел скрыть свои переживания:
– Мы не в лагере, чтобы ты командовал.
– Значит, мне тащить тебя в лагерь, чтобы ты одумался?
– Ну тащи, тащи.
Воевода разъярился, его щеки вспыхнули румянцем негодования. Я не поняла, в какой миг он схватил Торея за грудки и повалил на стол, хорошенько прижав собой. Его локоть давил на горло княжича. Мешок выпал из рук Торея и валялся у их переплетенных ног. Торей пыхтел. На сей раз беспокойство друга было ему помехой, и терпеть он не собирался. Ухватив Кисея за запястье, он повалил его на пол, и теперь уже княжич сжимал шею воеводы. От их потасовки я подскочила и даже взвизгнула. Драк я всегда боялась, даже шуточных. То ли их вразумил мой голос, то ли здравый смысл, но продолжать они не стали, лишь смотрели друг другу в глаза и часто дышали. Но вдруг Торей свел брови и отстранился от Кисея.
– Думаешь, сначала в Келазь?
Кисей устало выдохнул и протянул ноги.
– Ну разумеется же! И ты напугал Аву, дурень.
– Это ты ее напугал.
– Вы оба меня напугали!
Я стояла поодаль от них и метала гневные взгляды то на одного, то на другого.
Они рассмеялись. Их хохот раскатывался по покоям. Они смеялись наперебой, до слез, до хрипоты. Так они пытались пережить предательство Тонара, и боль от него вырывалась через смех. Я бы просто заплакала от обиды, от горя, но для этих двоих слезы были роскошью, которую они не могли себе позволить. А потому смеялись, лежа рядом друг с другом, будто смех был настойкой от печали. Торей вскинул голову и посмотрел на меня:
– Извини, Ава.
– Да, извини нас, – тут же подхватил Кисей, перестав смеяться.
Я только укоризненно покачала головой, но в душе и не злилась даже. Я бы хотела слышать этот смех как можно дольше. Торей выпрямился и уперся спиной в стол, а воевода все лежал на полу, устремив взор на звезды на потолке.
– Думаю, в Якшамку не стоит брать Вария и Наяну.
– Согласен, – кивнул княжич и вытянул ноги.
– Почему?
Я села на пол недалеко от них, у кровати. Кисей перевернулся на бок, лицом ко мне.
– Там они жили до того, как деревню перебили. Не лучшее место, чтобы вернуться.
– Перебили?..
– Отец отдал такой приказ, – подал голос Торей. – Дружинники не могли ему противиться, но и убивать всех без разбора не стали. Детей отпустили – правда, не всех. Дядя Кисея забрал Наяну и Вария, привез к нам.
– Но зачем князь велел всех погубить?
Он вздохнул.
– Думал, если убить жителей одной деревни, это поможет справиться с голодом. А это положило начало людскому негодованию.
– Наяна хорошо помнит тот день. Рассказывала. Это было очень страшно: свои убивали своих же.
Я сглотнула. Знакомое дело.
– И зная это, Тонар решил прятаться именно там. – Ладони Торея сжались. – Как будто лишний раз напомнить, что он предал свой народ не хуже отца.
– Или для него это напоминание, что он нашел другой выход.
Он взглянул на меня.
– Ты ищешь ему оправдание?
Я отпрянула от таких слов. Кисей тоже сел – то ли чтобы взглянуть мне в глаза, то ли недобрый тон Торея его напугал.
– Не говори со мной так, будто я предаю тебя.
Я не позволю еще хоть кому-нибудь обвинять меня в ненужных чувствах и мыслях. Пусть даже этим кем-то будет дорогой человек. Я вытерпела достаточно, чтобы самой решать, что мне чувствовать и думать.
Торей облизнул нижнюю губу и опустил взгляд, будто застыдился. Но беседу никто не продолжил. Вскоре мы разошлись по покоям – мне дали отдельные, недалеко от покоев Торея, – и наконец-то каждый остался наедине с собой. Я не знала, о чем думали другие, но мои мысли занимал лишь один вопрос: «Что будет с Лесами и Равнинами, если княжич-предатель по праву займет свой трон?»
Дагар все равно гневался и сокрушался из-за решения Торея, но хотя бы больше не пытался его остановить. Когда Кисей рассказал, что княжич и вовсе собирался поехать не в Келазь, а на север Равнин, потому что там главарь мятежников, Дагар больше не возмущался. О том, что этот главарь – старший княжич и законный правитель Овтая, знали по-прежнему лишь мы трое. Какую мысль держал в голове Торей, я не знала. Может быть, он рассчитывал услышать от брата оправдание, а может, не хотел войти в историю как братоубийца, посягнувший на трон. Но простить предательство он не мог.
С той стычки в покоях мы почти не говорили. То он был занят, то меня Селема уводила примерять наряды в дорогу. На мою просьбу не носиться со мной как с девкой благородных кровей она лишь отмахнулась – мол, видно же, с каким почтением со мной держатся. И впрямь, никто не смел косо смотреть на меня. С любопытством – да, но никому не пришло бы в голову огрызнуться или же развернуться в другую сторону, завидев меня. Сжечь тоже никто не пытался. Я была в замке дорогой гостьей, и потому относились ко мне так же. Пока я пила настой из кореньев, Селема, складывая мне в дорогу одежду, рассказывала, что гости у них в замке бывали нечасто.
– Так вот даже и не припомню уж, – твердила она. На мое предложение уложить вещи самой отказала со словами «Вот еще! Не так уложишь!», но звучало это по-доброму. А потом: – А невест княжичи и вовсе никогда не приводили.
Я моргнула раз, другой и пожала плечами. Не приводили так не приводили.
Поблагодарив Селему за заботу и рассказы, которые мне были ни к чему, я вернулась в свои покои. Я была готова к дороге – одета в дорожное темное платье с синим кушаком, волосы заплетены в косу. От коротких рукавов я отказалась, хоть Селема и настаивала, – ожог все еще был красным, и я не хотела объяснять, откуда он. А вот ни обручальной ленты в волосах, ни одежды шиньянских цветов на мне больше не было. В родные земли я возвращалась чужачкой. Но если бы меня спросили, как я себя чувствовала, я ответила бы: свободной. Родители пытались меня сжечь, а в чужом доме приютили и обогрели. На родной земле меня убили, а на чужой обо мне позаботились. Я пыталась найти в себе стыд за то, что так легко принимала заботу и уважение валгомцев, но не могла.
Мне бы воду найти, хоть взглянуть, как выгляжу.
Я распахнула дверь и взвизгнула. На пороге с занесенной для стука рукой стоял Торей.
– Я не хотел пугать тебя!
– У тебя не вышло, – фыркнула я, впуская его. – Мы ведь выезжаем после полудня.
– Верно.
– Тогда зачем пришел раньше?
Он недовольно втянул воздух и шагнул в покои.
– Не слишком ли ты стала распускать язык, а?
Торей не сдержал улыбки, говоря это, и стало ясно: так коряво он пытался извиниться за вчерашнее. Он тоже был готов к дороге: штаны и рубаха цвета свежей земли, а поверх – черная безрукавка с мордой медведя у сердца. Я удивленно наморщила лоб.
– Только с тобой.
– Это радует, – кивнул он и потянулся к вороту рубахи. Отогнув его, достал сверток ткани. – Подумал, тебе нужно сменить платок на шее.
Платок?..
Верно. Я и забыла о ране на шее. За те дни, что я перевязала ее подарком Ируны, я мылась лишь единожды, по возвращении в замок, и то лишь окунулась: мыться меня отправили вместе с Наяной, и та не была рада, так что пришлось делать свои дела очень быстро, даже платок не намок.
Я смущенно кивнула. Он снова проявил заботу, хотя сам нуждался в ней не меньше.
А может, спросить у него?..
Торей развернул ткань: в ней лежала синяя лента, блестящая в лучах утреннего солнца. Я даже не знала, что с такой красотой делали. На шее носили?
– Все мамины украшения оказались слишком торжественными, но я нашел это. – Торей взял ее за кончик и приподнял. – Она изредка подвязывала ей волосы, когда мы гуляли вдоль моря. Подумал, ей можно прикрыть шрам. Там ведь шрам, верно?
От этого я еще больше поникла. Не хотелось даже думать, как он мог сейчас выглядеть. Торей заметил, что его слова нагнали на меня тоску, и сменил тон с дружеского на непривычно нежный.
– Он тебя не портит.
– Платок?
– Шрам.
Я взглянула на него и встретилась с его улыбкой. Торей стоял слишком близко. Он указал на свой, у глаза:
– Гляди. У меня тоже есть, и ничего!
– Похвалы – не твоя сильная сторона.
Теперь настала моя очередь улыбаться. Торей засмеялся. Кажется, мы не могли долго злиться друг на друга. Он указал взглядом на платок:
– Позволишь?
Все же лучше спросить. Или нет?
Я приложила пальцы к ткани и прижала к горлу.
– Нет, – быстро покачала головой, – нет. Я сама не видела, что там. И не хочу.
– Я не стану смотреть, всего лишь хочу помочь. – Он мягко улыбнулся, будто терпеливо уговаривая ребенка принять горькое снадобье. – Повернись спиной, я осторожно сниму платок и повяжу ленту. Ни ты, ни я не увидим шрам. Хорошо?
В его словах был смысл. Но я смущалась, будто мы муж и жена в брачную ночь. Хоть мы и знали друг друга не первый день и прошли через столько, через что некоторые за всю жизнь не проходят, быть рядом с Тореем ойме и быть живой – все же два разных чувства. При первом мое тело никак не отзывалось на его присутствие, а вот теперь то дрожало, то горело, то леденело.
Я повернулась к нему спиной и убрала с шеи волосы, чтобы он смог развязать узел. Он ловко расправился с ним, и платок скользнул в мою ладонь. Перед глазами мелькнула лента и мягко прикоснулась к шее. Я тут же поправила ее дрожащими пальцами, прикрывая порез. Дыхание Торея обжигало, и хотелось, чтобы он уже быстрее покончил с этой лентой!
– Не туго?
– Нет, – сипло ответила я и прокашлялась.
И вдруг его палец соскользнул с ленты на мою кожу, и я вздрогнула и отскочила от него.