…Долго не мог успокоиться Жаков после той неудачной операции. Он готов был в одиночку идти в лес, чтобы отыскать следы бандитов, – иначе как еще восстановишь свой пошатнувшийся авторитет? А тут вдруг из надежных источников стало известно, что отряд Круминя вместе с прибывшими на большой совет командирами бандитских формирований ушел в сторону Литвы, где и затаился в лесах возле Игналинских озер. Места здесь вольные, глухие – попробуй сунься. Однако было решено повторить операцию. Но как незаметно подойти к врагу? Тем более что в их истребительном отряде окопался предатель. Конечно, сейчас ему будет труднее известить своих. Во-первых, расстояние увеличилось, во-вторых, он понимает, что теперь начальство будет более осмотрительным и предпримет все меры, чтобы не было утечки информации.
Но вот беда – у бандитов действует хорошо отлаженная связь, когда все сведения передаются по эстафете. Но не станешь же арестовывать всех, кто пехом ли, на велосипеде или же телеге движется по лесным дорогам. Так можно все здешнее население причислить к врагам, хотя это далеко не так. И все же какие-то меры нужно было принимать. А самое главное – до конца держать в секрете дату начала операции. Впрочем, хорошо бы вообще запустить «утку», что операцию отменили ввиду отсутствия информации о местонахождении бандитов. Это должно усыпить их бдительность.
Так и сделали. Однако теперь нужно было думать, как незаметно подобраться к врагу. Отправиться на грузовиках – тут же все станет понятно. Поэтому необходимо было придумать что-то другое.
И ведь придумали! Договорились с военной авиацией – и вот результат: под покровом ночи транспортные самолеты перебросили ничего не подозревающих бойцов спецотряда поближе к Игналинским озерам, после чего оставалось только прочесать лес, где, по сведениям, скрывались бандиты.
Командовать операцией вновь было поручено Жакову. Дескать, ты учел свои ошибки – так давай, действуй.
Расположив отряд на краю леса, Алексей выслал вперед разведчиков. Когда разведка доложила, что кругом полно бандитов, он приказал оцепить лес, после чего основные силы бросил на врага.
Бандитов никто тогда не успел предупредить. Успокоившись, они разбили лагерь и стали готовиться к совещанию. Потом выяснится, что это было не простое совещание – на него прибыли трое представителей американской разведки, которые должны были скорректировать действия отрядов «лесных братьев».
Захваченные врасплох бандиты, однако, быстро пришли в себя. Они дрались отчаянно, боясь попасть в плен.
– Эх, сюда бы пару пушечек, – неотступно следуя за начальником, говорил Вася Гончарук. – С пушечками мы бы быстренько их того…
– А «катюшу» не хочешь? – припав в очередной раз на колено, чтобы сделать точный выстрел из своего ТТ, невольно усмехнулся капитан.
– Так ведь еще лучше! – встав за дерево и прищурив правый глаз в поисках цели, проговорил он. – «Катюша» – она всегда нас выручала… Помните, товарищ капитан, что на Днепре творилось? Да если бы не эти «катюши»… – он выпустил длинную очередь.
– Вперед! Вперед! – командовал капитан. – Ура-а!
И следом:
– Ура-а!
Свист пуль, взрывы гранат, крики, стоны… Казалось, это многострадальный лес, где еще недавно шли бои с немцами, стонал от безысходности. Да когда ж это кончится! – будто бы обращался он к людям. – Неужто так всю жизнь и будете воевать?..
Но разве люди бросят оружие! У каждого своя идея, а это страшно… Всех можно примирить, но только не идейных. Вот и воюют.
– Ура-а! Бей их, братцы! – кричали бойцы и падали один за другим, сраженные автоматными очередями.
– Сдавайтесь! – сделав руки рупором, предложил Жаков. – Вы окружены!.. Вас все равно отсюда не выпустят!
В ответ со всех сторон в него летели пули. Он спрятался за толстую старую сосну. Вот пуля срезала ветку, и она упала ему на голову.
– Ну как хотите! – снова крикнул он. И тут же: – Товарищи, вперед! За Родину!..
– За Родину! – неслось со всех сторон. – За Сталина!
Вот так же они когда-то кричали под Сталинградом… Под Курском… На Днепре… И когда Кенигсберг брали – тоже кричали… И потом кричали… Всегда кричали! Потому что главнее этих слов ничего на свете не было. Потому что только эти слова связывали их в единый узел, делали их сильными и лишали страха.
– Ура-а-а!
– Сдавайся, Круминь! – продвинувшись вперед и снова встав за дерево, кричал капитан. – Пощади своих людей! У них ведь семьи есть!.. Отцы, матери, дети!..
– Пошел к черту! – летело в ответ. И снова пули. Они свистели совсем рядом, впивались в деревья, срезали ветки, отчего сверху на Алексея беспрерывно сыпалось хвойное крошево.
Бандиты пытались прорваться сквозь кольцо окружения, но им не дали. По ним стреляли со всех сторон. Огонь был таким плотным, что нельзя было поднять голову. Те же, кто пытался бежать, падали, изрешеченные пулями.
– Сдавайтесь!.. Вам все равно не выбраться!
Наконец стрельба потихоньку начала стихать, и из-за деревьев стали показываться бородатые угрюмые люди с поднятыми руками. Лица их были худыми и изможденными. А в глазах – страх, отчаяние, боль… Все, проиграли. Теперь мы в ваших руках – делайте с нами, что хотите.
Их тогда привезли на базу под Ригу. Сутки они сидели под дождем, прежде чем начались допросы.
На первом же допросе Жора застрелил какого-то молодого латыша, который с криком «Ненавижу!» плюнул ему в лицо.
– Ты что наделал! – возмутилось начальство.
– Так ведь он мне в рожу, сука такой, плюнул, – сказал Бортник, а ему:
– Чекист должен уметь сдерживать себя. Что получится, если мы их всех перестреляем?
– Да туда им и дорога! – огрызнулся Бортник.
Наказывать его не стали, лишь сделали выговор, предупредив, чтобы он забыл про самосуд.
– Ну дела!.. – жаловался он Алексею. – Скоро нас в институток превратят. Этого нельзя, того нельзя, а что можно?
– По закону надо жить, Гоша, вот что, – сказал ему Алексей.
Тот усмехнулся:
– Закон у нас один должен быть – смерть всем, кто против советской власти!
«А может, он прав? – подумал Алексей. – Может, именно такими и должны быть чекисты? Что сказал Ленин? Революция должна уметь защищаться! Вот Бортник и защищает ее. Ведь революция, по сути, еще не закончилась, коль стране со всех сторон угрожает враг…
А что же он, Алексей?.. Нет, он тоже по мере своих сил боролся с врагами. Только Бортник его считал мягкотелым. Дескать, ты слишком сентиментален для чекиста. Но ты же не баба! Мужик должен быть воином, жестоким, беспощадным. Иначе ему не выжить в этом мире. Добро, мол, бывает только в книжках, в жизни же все не так. Здесь люди живут по жестоким законам. И это хорошо. Все это помогает природе делать искусственный отбор, дабы на земле оставались только сильные духом и телом люди».
Жакова коробило от таких слов, однако он старался не спорить с другом – что спорить с тем, кто уже все давно решил для себя? – только после таких разговоров он долго потом не мог успокоиться, пытаясь понять, что толкало Гошу быть беспощадным к себе и к людям. А то, что он и к себе был беспощаден, – так это факт. Ведь ненависть разрушает личность, а Гоша, несмотря на свой веселый характер, умел люто ненавидеть все, что, на его взгляд, мешало революции. Но не обманывал ли он тем самым себя? Не обманывал ли окружающих его людей?.. Жаков кое-что успел повидать в этой жизни и знал, что порой больше всех кричат о своей преданности революции те, кто на самом деле ненавидит ее. Жора, видно, уже забыл, но он-то помнил, что тот ему однажды рассказал по пьяной лавочке.
…Тимофей и Матрена Бортники не работали только в православные праздники – в такие дни они шли в церковь. Справный дом этих зажиточных людей, которых в селе беднота за глаза называла «проклятыми кулаками», был крыт черепицей, рядом два турлучных сарая с пристройкой, в хозяйстве – две рабочие лошади, жеребенок, свиноматка, тачка, косилка, сеялка-скоропашка, плуг, конные грабли, веялка, две телеги, бричка, пресс для давки семечек… Жили и кормились с земли. В чужой огород не заглядывали, но и в свой не давали нос совать. А когда в начале тридцатых стали создаваться колхозы, их вдруг признали кулаками.
Гоша до сей поры помнит тот суровый январский вечер тридцать первого года. Они тогда всей своей большой семьей сидели за столом и ужинали, когда раздался громкий стук в дверь. В дом ворвались вооруженные люди, скомандовали: на сборы – пять минут, стариков не брать, пусть здесь подыхают.
– Никто горя не вкусит, пока своя вошь не укусит, – вздохнув, произнес Гошин отец. Он тогда смысла его слов не понял – понял это уже позже, когда подрос. «В самом деле, – думал он, – ничего нет страшнее, чем получать в зубы от своих же. При этом было бы хоть за что…»
Несколько суток семья тряслась в товарняке – Матрена с Тимофеем и их семеро детей, из которых старшей Марии было двадцать, а младшему Мишке только пять лет. Привезли их на Урал и отправили на лесозаготовки. Тимофей работал конюхом, Матрена же больше была по дому. Жили впроголодь. Лес, в лесу барак, набитый вшами и людьми. Постоянно хотелось жрать. Сразу пришли на память бабушкины блины да сало, которое лучше Гошкиного отца Тимофея никто в селе не солил. Он ведь не просто любой кусок для этого дела выбирал – искал с тонкой мягкой корочкой да чтобы нерыхлое было. Обычно брал грудинку, при этом чтобы обязательно была с прослойкой, ну а для корейки – только спинную часть. Так и выросла детвора на сале, которое Жора до сей поры любит больше жизни. Память детства – это одно, но еще была голодная память, которой он и сейчас живет.
А здесь, в холодном уральском краю, о сале нужно было забыть навсегда. Ели что Бог послал. Чаще всего суп из клюквы, которую Жора Бортник с той поры возненавидел. Казалось бы, спасибо должен сказать, что не дала помереть, что от цинги спасла и голодомора, а он вишь как…
Старшие Мария, Иван и Георгий работали на лесозаготовках. Если дневную норму не выполняли, им урезали пайку. Скоро Машка вышла замуж за такого же доходягу, как и сама, – семью его выслали на Урал из-под Новгорода Великого. Жили без регистрации, потому как никто в тайге браки не оформлял.