– Как они тут без нас-то будут? – складывая стопками папки с документами и скрепляя их шпагатом, озабоченно произнес Степа Кашук. – Чуть что – бегут не куда-нибудь, а к нам в комендатуру. Мы для них все – и царь, и Бог. А тут вдруг самим нужно будет решать вопросы… Вот вчера, к примеру, приходит ко мне начальник жилищного управления. «Как, – спрашивает, – ему быть? Крестьяне валом повалили из деревень в город, жилплощадь требуют, а никакого распоряжения на этот счет нет». Я сам в растерянности. «Это плохо, – говорю, – что крестьяне бегут в город. Надо бы остановить этот процесс», а он мне: «Да вы, товарищ комендант, не знаете, что там у них творится. У людей и землю отобрали, и орудия производства – всех в коммуны загоняют». Я говорю: «Ну и что из того? У нас тоже такое было – и ничего…»
«Ну так уж и ничего! – подумал Жаков. – Ты, брат, из городских, тебя не тронула коллективизация, а я-то знаю, что это такое. Это, если хочешь знать, будет похлеще атомного взрыва над Хиросимой. Там пострадал один город, а тут все крестьянство огромной страны.
Ничего, привыкнут жить самостоятельно. Не вечно же нам за них думать. Ну а коли что – пусть приезжают, учатся. Это нас никто не учил, потому и шли наобум. Теперь-то опытными стали. Индустриализацию провели, всеобуч, две войны вот выиграли. Так что дело идет».
И вот они на пристани. Еще третьего дня у стенки причала здешней гавани пришвартовался трехпалубный теплоход с громким именем «Ильич», который еще недавно назывался «Адольф Гитлер». Трофейный. Громадина, каких Алексей даже в кино не видел. До этого он курсировал по маршруту Шанхай – Находка, вывозя из Китая эмигрантов, пожелавших вернуться на родину. Сталин ясно дал понять: примем всех бывших соотечественников, бежавших после Гражданской за границу. Те и клюнули. В основном то была интеллигенция – врачи, преподаватели университетов, литераторы, музыканты… Говорят, когда они сошли в Находке с корабля, тут же бросились целовать землю. Плакали, радовались, благодарили советскую власть. Но радость эта была недолгой. В один прекрасный день на них надели наручники и отправили в лагеря. Видно, вспомнили о приказе наркома внутренних дел Ежова от тридцать шестого года, по которому все эмигранты, нашедшие пристанище в Китае, обвинялись в шпионаже в пользу Японии. По этому же приказу в Харбине были арестованы почти двадцать тысяч бывших соотечественников из тех шестисот тысяч, что после Гражданской, покинув родину, обосновались в Поднебесной. Остальные бежали: одни – в Шанхай, другие – в Австралию, третьи – в Канаду…
Теперь вот новая волна возвращенцев. Боясь не попасть на корабль, они устроили настоящую давку на берегу. Тут и казаки, и интеллигенция, и люди крестьянского сословия. Все спешили на родину. Только сейчас, в отличие от первого, «шанхайского», рейса, на палубе не было оркестра Лундстрема, игравшего «Интернационал». Вместо музыки слышны были отчаянные крики чаек, метавшихся над головой. Да еще детский плач и громкие возгласы женщин, умолявших пропустить их первыми.
Жаковы тоже поддались общему настроению. И хотя Алексей был абсолютно уверен, что они с женой попадут на корабль, но и у него вдруг начали сдавать нервы. «Черт возьми, чего они там медлят?» – думал он, глядя на мостик и пытаясь отыскать взглядом капитана судна. Ничего, сейчас появятся воинские подразделения, и они вольются в их ряды. А те первыми пойдут. Так было заранее обусловлено. Только вот зря Нина не послушалась его и не надела свою форму – было бы надежнее. А то решила, что все позади и можно уже нарядиться в платье. А откуда видно, что она военврач, что за ее плечами четыре года войны? Еще начнут оскорблять: дескать, куда, гражданочка, прешь без очереди? Давай-ка дуй отсюда… Ну а Жаков конечно же не пропустит это мимо ушей – вот тебе и инцидент.
Неожиданно Алексею показалось, что он увидел в толпе знакомое лицо. Впрочем, разве это удивительно? Ведь многих из этих людей, что толкались на пирсе, он знает лично. Почему же тогда так дрогнуло его сердце?..
Он попытался разглядеть этого человека, но тот вдруг растворился в толпе. «Неужто?.. Нет, этого не может быть! – решил Алексей. – Да и зачем Блэквуду вся эта суета? Приехал убедиться, что русские и в самом деле уходят? Так это могли бы сделать и его агенты. Другое дело…»
Мысль о том, что Блэквуд под видом русского эмигранта может попасть на корабль, заставила Жакова насторожиться. А почему бы и нет? Разведка Соединенных Штатов использует сейчас каждую возможность, чтобы заслать своих людей на советскую территорию. Хотят знать, как там у союзничков обстоят дела с атомной бомбой, которая давно уже стала головной болью для американцев. Вот и здесь… Сделали «липовый» паспорт – и вперед. Русский Блэквуд знает, а то, что на нем он говорит с отвратительным акцентом, так это не беда. Латышская или эстонская фамилия в паспорте все объяснит.
«Ну вот, – усмехнулся капитан, – а говорил, что скоро бросит все дела и займется поисками… Как там его звали-то? Гленн Миллер? Значит, врал?.. Впрочем, я и не особо верил ему. Это же волк, а волк никогда не превратится в ягненка. Он так и будет до конца своих дней сходить с ума от запаха крови…»
«И все-таки это не Блэк», – попытался успокоить себя Алексей, решив, что это в нем заговорил профессиональный разведчик, готовый на все смотреть с подозрением. Однако до конца избавиться от охватившего его волнения он так и не смог.
«Ладно, на корабле разберемся, – подумал он. – Только вот как найти среди многих сотен пассажиров нужного ему человека?» Однако выход есть: он воспользуется корабельной рацией и передаст на берег информацию о том, что на судне находится американский разведчик. Когда они прибудут на место, их встретят работники госбезопасности и помогут Жакову найти Блэка, если он действительно решит сесть на корабль. Они перекроют все входы и выходы, так что мышь не проскочит.
Эта мысль успокоила капитана, и он снова стал думать о том, как бы им с Ниной и с двумя их чемоданами без проблем попасть на борт. Хорошо еще, что вещей оказалось не так много, а то бы им вообще пришлось туго. Тут он и своего переводчика Ли Ден Чера ненароком вспомнил и ординарца Васю, которые предлагали свою помощь. Первому он вообще запретил появляться на берегу – в комендатуре тепло попрощались. Что же касается Гончарука, то ему придется грузиться вместе с комендантской ротой, которую приведет майор Кашук.
…Погрузка началась ближе к обеду, когда обессилевшие и измотанные нервотрепкой люди уже и не верили в чудо. И загудела земля, застонала. Первыми стали подниматься на борт военные. Выстроившись в бесконечную цепочку, они, заплетаясь в длиннополых шинелях и грохоча сапогами, шли и шли по узкому трапу, ставшему на короткое время зыбким мостком между кораблем и причалом. «Давай! Давай!» – кричал какой-то сержант, поторапливая солдат, и снова этот безудержный несмолкаемый грохот. Он застревал в ушах, заполнял душу, заставлял кровь быстрее бежать по своему вечному кругу. От этого грохота можно было сойти с ума. «Ну когда же все это кончится? – можно было прочесть в глазах тех, кто стоял на пирсе, с первобытным любопытством и нетерпением наблюдая эту картину. – Сколь же их, этих, в шинелях? И хватит ли места остальным?..»
А грохот продолжался. Родившись на берегу, он протяжным эхом исчезал в трюмах, где с новой силой возникал в замкнутом пространстве. «Давай! Давай!» И они шли, нет, они уже бежали, горячо дыша друг другу в стриженые затылки. Домой! Домой! Там нас ждут… Там нас любят и помнят о нас… «Давай! Давай!».
В воздухе повис густой запах гуталина, грязных портянок и армейского сукна. А еще запахло сыростью – это нахрапистый ветерок принес из «гнилого угла» хлипкие дождевые тучки, и на головы людей посыпался назойливый ситник. Он моросил с перерывами до самого конца погрузки, не давая людям покоя.
«Да сколько же их, черт бы их побрал!» – не в силах больше ждать, сходила с ума гражданская публика. Дождик окончательно испортил людям настроение, и они страдали.
Прибыла комендантская рота.
– С праздничком! – заметив в толпе мокнущих под дождем Жаковых, кричал им Кашук. – Идите к нам, что стоите?
Тут же рядом с ними выросла могучая фигура Васи Гончарука с вещмешком за плечами. Тонкие водяные струйки стекали с его линялой пилотки на широкий славянский лоб и растекались по добродушному скуластому лицу.
– А вот и я! – весело произнес он и вдруг: – Ого, гляньте-ка… Это ж надо – весь город вышел нас провожать.
И в самом деле: тысячи горожан, оставив все свои дела, пришли поглазеть на исход освободителей. В глазах у многих – слезы, у других – растерянность: а что будет после ухода этих людей? Всей этой пехтуры, танкистов, артиллеристов, шоферов, зенитчиков, связистов, больших и не столь больших начальников, всей этой огромной серой массы, которая принесла мир на их землю, а с ним и новый порядок вещей.
А тем временем, подталкивая впереди идущих, бряцая оружием и грохоча сапогами, эти люди нескончаемой живой цепью продолжали покидать берег, занимая свои места на судне. Устав от грохота сапог, застонал, заныл сбитый из досок видавший виды трап; заскрипели от бесконечного пляса приспособленные под кранцы старые автомобильные покрышки; где-то в глухой глубине трюмов, презрев все условности порядка, под гармонь завели «Катюшу» солдаты.
«Первая рота, вперед!..», «Вторая рота, за мной!..», «Третья рота!..»…
Командиры, стараясь перекричать вселенский грохот кованых сапог и крики толпы, с неимоверной жестокостью рвали свои голосовые связки.
«На палубе не стоять – всем в трюм!» «В трю-ю-м!» – повторяло эхо, сопровождаемое журчанием мыльной воды, бежавшей из бортовых клюзов.
Серая масса, освобождая проходы и минуя уютные каюты и салоны нижней палубы с их роскошью, со всеми этими паркетами, ковровыми дорожками, хрусталем, вкусно пахнущими ресторанами, смазливыми буфетчицами, ласковыми горничными, спешила поскорее убраться вон, чтобы вскоре сотни солдатских голов появились в открытых зевах иллюминаторов. Когда же трюмы оказались забитыми до отказа, нашлись счастливчики, кому было позволено занять пространство на закрытой прогулочной палубе, рядом с шезлонгами, спасательными шлюпками, на корме и даже на носу судна возле якорных агрегатов.