Надо сказать, девчонка и сама не была уверена, что сможет.
Где-то далеко хлопали двери: видимо, постояльцы мотеля выглянули посмотреть, что происходит. Над головами служителей закона дрожали огромные шары ослепительного белого света. Их осталось трое – мастер успел вырубить не одного, а двоих.
И все они очень удачно собрались в одной стороне.
…ладно. В конце концов, заклятие было тем же, с помощью которого я однажды уже телепортировалась. Перенос бутылки кленового сиропа из кухни на веранду или собственного тела из спальни в сад принципиально ничем не отличается от переноса мобиля с собственным телом внутри. Разница лишь в количестве энергии, которую придётся за это отдать, а с той единственной попытки мой резерв обязан был подрасти. Худшее, что случится, если я провалюсь, – я потрачу все силы, так и не сумев открыть прореху, призванную перенести наш мобиль в другое место; потеряться во время переноса невозможно, умереть, пытаясь, – уже возможно, но вероятность этого крайне мала.
Главное, моим спутникам ничего не грозит.
Шагнув вперёд, я шепнула «керум». Когда кость повернулась кверху гранью с четырьмя точками, размахнулась и бросила её вперёд.
Десять.
Вряд ли стражники успели среагировать. А если и успели, всё равно ничего не могли сделать – то простенькое заклинание ослепления, которое я вложила в кубик, не блокировалось. В этом состояла единственная его пакостность: оно не наносило никакого вреда, кроме временной слепоты, творить заклятия не мешало, да и действовало совсем недолго – десять секунд.
Девять.
Когда громогласный голос выругался, я вытащила из мешочка следующую кость. Талию захлестнуло невидимой верёвкой, удерживая меня на месте: стражи решили, что я попытаюсь задать стрекача, и поймали меня тем же заклятием, что наш мобиль.
Да только никуда бежать мне не требовалось.
Восемь. Семь.
– Кенн!
Я кинула кость прямо перед собой. Кубик упал на асфальт, выбросив единицу, и остался лежать там, как приклеенный. Следом окутался мерцанием – и в воздухе задрожал прозрачный широкий щит, закрывший не только меня, но и капот Французика. Верёвка на талии тут же исчезла: мощный щит не только отражал новые заклятия, но и обрубал энергетические потоки уже наложенных. А я вчера не жалела сил, зачаровывая кости, – на озере силы вокруг меня клубилось в избытке.
Шесть. Пять.
– Кенн!
Следующая кость полетела вправо, добавив к щиту стенку с другой стороны. По всем законам физики кубик должен был бы запрыгать по парковке и закатиться фомор знает куда, но при работе с артефактами такого типа требовалась не столько меткость, сколько воля – они всегда летели именно туда, куда нужно, если у тебя хватало сил и концентрации направить их точно в цель.
Четыре. Три. Два.
Один.
Четвёртый кубик перелетел через мобиль, упаковывая его в коробку из воздушного хрусталя, в момент, когда отсчёт закончился.
Выбросив ненужный больше мешок с другими костями, я рванула обратно в мобиль – за миг до того, как по моим щитам забарабанили чужие заклятия.
Маги такого уровня снесут барьер за минуту, не больше. Да и выехать из него мы не сможем: сразу же окажемся снова пойманными. Но всё, чего я хотела, – на время прервать заклятие, удерживавшее Французика на одном месте.
Щиты для этого подходили как нельзя лучше.
– Лайза, – выдохнула Рок, когда я прикрыла дверцу, отрезая шум снаружи, – что ты…
– Ни звука, – приказала я, рисуя в воздухе паутинку необходимых рун. – Кварт эир, эмпвима богу эр руд…
Кожу обожгло тепло вспыхнувшей печати. Перед глазами всплыла картинка песчаного пляжа у чёрного озера.
– …эр миэна айтхен!
Белый свет за окном преломило зыбкое марево, обнявшее Французика стеклянным коконом. Линии печати раскалились так, будто в них влили жидкий металл.
Удерживая в сознании пункт назначения, я даже не сразу поняла: крик, который я слышу, вырывается из моего рта.
– Лайза?!
– Лайза, что с то…
…не слушай их. Не слушай. Концентрация. Самоконтроль. Сосредоточенность.
Озеро Горм рядом с Динэ.
Я зажмурилась, стиснула зубы, согнулась пополам. Виски сдавило стальным обручем, руку жгло огнём, тошнота подкатила к горлу; ладони дрожали, сжатые в кулак пальцы норовили расправиться…
Мобиль вздрогнул – ощутимо и коротко, словно наехав на кочку, – и боль прекратилась.
Когда я открыла глаза, мы стояли на песке между водой и буковым лесом. Свет фар расползался по озёрной глади миниатюрными лунными дорожками.
Надо же. Телепортировались. И я всё-таки жива.
Впрочем, судя по ощущениям, последнее утверждение оставалось под вопросом.
– Это то озеро, где мы ночевали вчера?
Слова Эша, сидевшего рядом, донеслись до меня будто сквозь водную толщу.
– Да. – Едва ворочавшийся язык, казалось, весил тонну. Моя рука упала на колено – беспомощная, бесполезная, набитая непослушной ватой вместо мяса и костей. – Я хотела сбежать… все амулеты и кости я выбросила, все силы выплеснула там, на парковке, так что нас… не…
Окрестности расплылись во мраке: пугающе плотном, поглощавшем реальность, затапливавшем её душной чернильной волной. Спустя секунду вновь сделались чёткими.
– Лайза?..
Я попыталась разомкнуть губы для ответа – и не смогла.
– Лайза!..
Рот обжёг солёный металл. Чернильная волна захлестнула меня с головой, затекла в глаза, рот и уши, заглушила крик Питера мертвенной тишиной.
Последнее, о чём я успела подумать, – что подобный исход хотя бы был предсказуем. В отличие от многих пакостей, приключившихся со мной в этом странствии. И что летают не только птицы: лемминги, падая с обрыва навстречу воде, делают то же.
Правда, недолго.
Буковый лес шелестит листьями на солнечном ветру. Воды озера накатывают на песчаный пляж: они сверкают так, будто каждая мелкая волна несёт на гребне пригоршню золотых монет.
Чуть поодаль широкие ветви деревьев плетут кружево из лучей света и теней буковых крон, укрывая им двоих, лежащих на земле.
– Стало быть, – Коул обводит пальцем маленькую чернильную птичку, вытатуированную на девичьем плече, что обнажила расстёгнутая рубашка, – назвав тебя певчей птицей, я всё же верно угадал твою суть.
– Не знаю. Мама иногда шутит, что мне больше подошёл бы рисунок ёжика. – Девушка следит за ним, щурясь; она лежит на спине, пока сид изучает её, привстав на локте, и её длинные волосы мешаются с зеленью густой травы. – Пока я не встретила тебя, я и сама иногда думала, что птица для меня – слишком нежно. Хотя для меня она больше про свободу, чем про нежность.
– А после переменила мнение?
– Ты доказал мне, что я могу быть очень даже нежной.
Он улыбается – быстрой, едва заметной улыбкой, мелькающей на его лике солнечным зайчиком. Снова проводит рукой по контурам крыльев, выбитых под тонкой косточкой выпирающей ключицы.
Птица прорисована с любовью, тщательно, до отсветов на перьях и бликов в крохотном чёрном глазке – и при этом смотрится на белой коже естественно, словно была здесь всегда, как родимое пятно.
– Что ты уготовила мне завтра?
– Зоопарк или ботанический сад – сам выбирай.
– Зоопарк… место, где вы держите животных в клетках?
– Да.
– Зачем?
Вопрос ставит её в недоумение – на секунду молчания, заполненного лишь далёкими чаячьими криками да песней листвы и озёрных вод.
– Мы же не можем поговорить с ними по душам, как вы. Во всяком случае, большинство из нас не может, – отвечает она затем. – Мы держим их в зоопарках, чтобы посмотреть на них, ведь многих зверей можно увидеть только в глухих лесах или на другом континенте… а ещё – чтобы сохранить тех животных, которых на воле осталось слишком мало. В клетке их кормят и поят, а в дикой природе давно могли бы убить, – добавляет девушка, когда пристальный взгляд сида без слов заставляет её оправдываться. – Так они могли бы умереть от голода или холода, а мы даём им возможность прожить сытую безмятежную жизнь.
– В маленькой клетке.
– В просторных вольерах. И вообще, ты же ничего не имел против океанариума!
– Я умолчал о том, о чём тогда не счёл нужным говорить, и рыбы не так сильно тоскуют в неволе. Клетки же – не леса, не поля, не горы. Их обитатели не могут выбирать, где поселиться, куда идти, с кем сразиться… кого полюбить. Всё решают за них. Вы правда думаете, что делаете для них благо?
– Я сама это не одобряю, – признаёт девушка, снова помолчав. – Но, наверное, лучше выжить в клетке, чем исчезнуть совсем.
– И это говорит дева с птицей на плече.
Она только улыбается слегка виновато. Её улыбка отражается на лице сида, растворяя тучи, заставившие его помрачнеть; следом Коул тянется к её губам, и на какое-то время под буками снова воцаряется тишина.
– Ты думала о будущем? – спрашивает Коул потом, вглядываясь в тёмную серость её глаз с густым синеватым оттенком.
– Думала, конечно. Но ещё не решила твёрдо, куда буду поступать. – Она садится и, поправив сбившуюся рубашку, рассеянно застёгивает пуговицы; руки её методично двигаются от живота к горлу. – Силы больше располагают к тому, чтобы я шла в артефакторы. Маги, которые делают артефакты. А мне всегда нравились боевые тренировки, но для боевого мага мой резерв слишком мал. Впрочем, я думала насчёт боевика-артефактора… такая специализация есть, но только в крупных университетах. И конкурс на место там в разы больше.
– Вэрани…
Она поворачивает голову, встревоженная серьёзностью в его голосе.
Встречает взгляд, исполненный нежностью в той же мере, что печалью.
– Ллеу Колборн, – говорит он. Прохладный ветер, вдруг скользнувший под буки, призраком подступающей осени тревожит траву, листву, светлые волосы, струящиеся по плечам сида. – Моё истинное имя. Одна часть на древнем языке, ныне почти мёртвом. Другая – на живом, привязывающая нас к земле. «Присяга, рождённая в холоде» – таково его значение.