Я фыркнула. Снова подумала, что Гвен пришла бы в восторг что от него, что от его вечных шуточек. На этот раз – лишь с лёгким сожалением, что я не смогу их познакомить.
Будто с её смерти прошли годы, а не дни.
– Забавно, что чуть ли не больше всего на свете тебя пугает и злит собственная беспомощность, – заметил Питер, сделав глоток. – При этом ты не злилась, когда тебя спасал тот сид.
– Тогда я хотя бы теоретически могла сама себя спасти. Он просто… опережал меня. А теперь… – одной рукой я с отвращением обвела собственное бесполезное тело, закрытое одеялом, – еле хожу, колдовать не могу и…
– И вынуждаешь кого-то о тебе заботиться? Хотя это дозволено только членам семьи, потому что Форбидены не любят выглядеть слабыми в глазах кого-то, кто не носит фамилию Форбиден?
Я промолчала – и Питер вздохнул.
– Полагаю, в детстве ты не жаловала принцесс, которые сложа ручки дожидались в башне, пока прекрасные принцы разберутся с драконами.
– Я и принцев не жаловала. Предпочитала драконов. Они всего-навсего коллекционировали красивые вещи, а им за это – голову с плеч.
Он посмеялся. Тут же осёкся, когда Эш беспокойно заворочался во сне.
– Может, ты ещё и Фредерику Клеггу[19] сочувствовала? – тише прежнего поинтересовался Питер, когда брат перевернулся на живот и, спрятав худенькие руки под подушку, затих.
– Я сказала, что предпочитала добропорядочных драконов, а не слабовольных тупых ублюдков.
– Как ты с ним сурова. А в чём, по-твоему, разница между маньяком-коллекционером и добропорядочным драконом?
– Возможно, я идеализирую драконов, но Клегг точно не понимал истинной прелести девушки, которую похитил. И красоты её – настоящей, той, что внутри. И уморил её совершенно бесславно. – Я посмотрела на Эша – тот снова дышал мерно, с тонким трогательным присвистом. Взяла чашку с тумбочки, вдохнув поднимавшийся над ней запах персиков: не знаю, где Питер раздобыл чайные пакетики, сахар и кипяток, но за возможность выпить перед сном любимый напиток я была благодарна ему почти так же, как за возможность сейчас не рыдать, а разговаривать с ним о «Коллекционере». – Хотела бы я почитать историю в духе той сказки, что рассказывала ему Миранда… где маньяк сперва держит девушку в плену, а потом, узнав её по-настоящему, искренне влюбляется в неё. И, полюбив, больше не может смотреть, как она страдает в клетке, и поэтому даёт ей уйти.
– Уже есть. Называется «Красавица и чудовище», – усмехнулся Питер. – Ты сказала «искренне влюбляется». Стало быть, до того ты отказываешь бедному маньяку в праве любить?
– Христиане писали, что любовь не мыслит зла. Ты не будешь держать в подвале того, кого любишь, согласись.
– Я в жизни повидал слишком много, чтобы согласиться. – Мягкий взгляд, обращённый на меня поверх кружки, снова напомнил, что мой собеседник – если ещё не взрослый, то ощутимо старше. – Любовь – многоликое чудовище, Лайз, и на каждом его лице – по маске. Нежности. Одержимости. Болезненной страсти. Заботы – здоровой и нет. Да только суть под масками всегда одна.
– Если это и так, суть любви чиста. Чудовищной её делают люди, когда отравляют эту суть своей темнотой.
– Или любовь отравляет их? Проявляет их суть, обращая чудовищами тех, кто к этому предрасположен? Как говорил Парацельс, «всё есть яд и всё есть лекарство; только доза делает лекарство ядом и яд лекарством». Любовь может вылечить того, кто погряз во тьме, как это часто бывает в сказках… а может вытащить на свет крошечное пятнышко тьмы и заставить его разрастись чёрной дырой, которая поглотит хозяина с головой, и хорошо, если его одного. Любовь толкает людей на безумства, но один из любви заслонит ребёнка грудью от выстрела, а другой из любви же сломает ему жизнь. Или вовсе сделает с этим ребёнком то, что тебе не приснится в кошмарном сне.
– Это не любовь. Что угодно, кроме любви.
Его палец едва слышно стукнул ногтем по дешёвой керамике из Икеи, пока весенний взгляд изучал меня с доброжелательной насмешкой.
– А вы романтик, миледи, – констатировал Питер. – Хотя и скрываете это изо всех сил.
– Будешь постоянно напоминать о том, что видишь меня насквозь, – получишь в нос, и, поверь, это будет совсем не романтично.
– Если ты достаточно окрепла, чтобы у тебя нашлись силы дать мне в нос, буду этому даже рад.
Я глотнула чая – глянцевая зелёная грань прикрыла мою улыбку. Покосилась на Питера из-под сохнущей чёлки.
– Расскажи о себе.
На меня посмотрели так недоумённо, словно я внезапно попросила его раздеться.
– Как ты справедливо заметил, я тебе доверяю. И это абсурдно, учитывая, что кроме имени и фамилии я знаю о тебе только одно: ты фоморски сильный эмпат, который, обладая таким даром, почему-то продавал камни в муленской лавке. А ещё сирота, который, похоже, держал в качестве настольной книги «Божественную комедию», тоже любит рок времён наших мам, сэндвичи с тунцом и как никто умеет меня рассмешить.
– Неужели миледи удостоила меня комплиментом?
– Констатация факта, не более. Так вот, я хочу сделать ситуацию чуть менее абсурдной. Где ты вырос? Сколько тебе лет? Кем были твои родители? Ты сказал, что приехал в Мулен недавно, но как ты жил до того?
Судя по улыбке, саркастичное цитирование своей скромной персоны Питер оценил.
Неторопливо закинув ногу на ногу, он облокотился на спинку стула. Перебрал пальцами по кружке, подушечками выбив из керамики тихую трель.
– Мне двадцать пять. – Ого… Значит, я верно прикинула на глаз его возраст. И чувствовала восьмилетнюю разницу между нами – тоже. – Я рос в Ахорке. – О туристическом приморском городке я была наслышана: мы даже собирались съездить туда с мамой, но не сложилось. – У отца был свой бизнес. Мама получила диплом историка, но выбрала долю примерной жены и матери. Моя бабушка работала лекарем. В старших классах школы я устроился санитаром в хоспис – откладывал себе на учёбу.
– Так ты что, Доктор Сон[20]?
– Он не играл в регби.
– А ты?
– Даже получил спортивную стипендию. Послужила неплохим подспорьем, чтобы закончить университет.
Ладно, это объясняло фигуру Аквамена.
– И какой у тебя диплом?
– Я юридический психолог.
…так он и правда психолог.
Если прибавить к этому его дар – ясно теперь, почему Питер Джекевэй считывал меня так легко.
– А юридический психолог – это…
– Я собирался изучать заключённых. Помогать с допросами. Составлять профайлы убийц. В конце концов, дар к этому располагает.
– И почему ты не работаешь по специальности? Почему уехал из Ахорка?
– После смерти бабушки я запер дом и отправился в запоздалый gap year[21], который немного затянулся. Мне было невыносимо оставаться в доме, где умерли и она, и мама. – Его плечи едва заметно вздрогнули – так, словно их владельца слегка передёрнуло. – Оба раза я был рядом. Думаю, ты можешь представить, каково эмпату быть рядом с тем, кто испытывает предсмертную агонию. Особенно такому сильному, как я.
Я опустила взгляд, и тёмное чайное зеркальце отразило мои глаза.
Я могла. Удивительно ещё, что Питер при этом работал в хосписе. С другой стороны, смерть близких – совсем не то, что смерть незнакомцев. Он устроился в хоспис ещё прежде, чем выбрал профессию… Скорее всего, надеялся, что его дар сможет помочь этим людям. Только вот реальность оказалась куда прозаичнее – и заставила Питера в итоге поступить на специальность, где можно было помогать людям, не умирая вместе с ними.
– Скажи что-нибудь на психологическом, – нарочито иронично предложила я, уводя разговор от болезненной темы, которую так неосторожно затронула.
– Что миледи предпочитает? – легко согласился Питер. – Выдержку из Фрейда, Адлера, Юнга? Абзац из «Анатомии мотива» Дугласа? Краткое изложение криминально-личностного профилирования?
– А психологический портрет Ликориса составить можешь?
Его ресницы дрогнули – и взгляд, обращённый из-под них на моё лицо, без слов интересовался, зачем мне понадобилось продолжать такой хороший вечер этим.
– Ты же видел его жертву, – неуверенно напомнила я. – И наверняка читал про него.
– Прессе известно о Ликорисе слишком мало, чтобы можно было делать правдоподобные выводы на этой основе.
– Хотя бы предположи.
Он поднёс кружку к губам – судя по движениям, осушив до дна. Наклонился, чтобы аккуратно коснуться керамическим донышком пластиковой тумбочки.
Когда он выпрямился, Питер-весельчак, к которому я успела привыкнуть, уступил место тому Питеру, которого я мельком видела в стычке со стражей. Серьёзному. Расчётливому.
– Нарцисс. Психопат. Неизлечим. Возможно, в детстве мучил мелких животных, – неподвижными глазами изучая изголовье моей кровати, заговорил он отвлечённо, будто читая с бумажки, хранившейся где-то в его голове. – Скорее всего, на место убийства девушки шли с ним добровольно, так что умеет располагать к себе, вызывать доверие и симпатию. Следовательно, хитрый и искусный лжец. Сохраняет спокойствие в экстремальных ситуациях. Преступления тщательно планирует. Осторожен, скрытен, предусмотрителен. Не ведёт переговоры с полицией или прессой и не оповещает никого об убийствах – скорее модель Теда Банди, чем Потрошителя или Зодиака. Однако, похоже, у него нет потребности привлекать к себе внимание.
– Но он обзавёлся «визитной карточкой» в виде пыльцы ликориса, – робко возразила я. – Это само по себе оповещение.
– Ничего точно утверждать не могу, но пыльца может быть просто частью ритуала, в первую очередь важного ему самому. Он педант. – Питер сцепил ладони, рассеянным жестом вертя одним большим пальцем вокруг другого. – Избегает руководящих должностей. Возраст – от двадцати пяти до сорока. Силён, сложён атлетически, раз методом убийства выбрал удушение голыми руками. Может подсознательно стремиться к собственной казни. Рос с властным отцом. Мать занимала в его жизни важное место: с большой вероятностью, расправляясь с жертвами, в своём воображении он убивает её. Поскольку он получает сексуальную разрядку путём насилия, жестокость и любовь для него неразделимы. Едва ли импотент, скорее всего, способен к нормальным половым отношениям, но они не приносят ему должного удовлетворения. Садист: наслаждается, когда пытает жертву, слушает её крики и мольбы о пощаде, видит её боль и страх. Может дегуманизировать жертв, но я ставлю на то, что ему нравится уничтожать именно живую личность, а не бездушную вещь. Может испытывать оргазм в процессе пыток, но пик его удовлетворения, как это обычно бывает у душителей с сексуальными девиациями, приходится на конвульсии задыхающейся жертвы. Нельзя исключать бисексуальность и диссоциативное расстройство идентичности.