Я подошла ближе, молча глядя на потрёпанную кожаную обложку, обрамлявшую записи нашего славного предка.
Эта книга была единственным наследием первого лорда Форбидена, которое нам осталось. Инквизитор Гэбриэл Форбиден так и не успел дописать свои мемуары – погиб прежде, чем поставил финальную точку, – но записи, впоследствии озаглавленные «Кодексом Форбидена», сперва сделались настольной книгой каждого Инквизитора, а потом легли в основу нашумевшего сериала. Однако прежде чем воплотиться на экране, стали любимой книгой маленького Эша.
Значит, брат и в Фарге взял её с собой… Хотя глупо было предполагать иное.
– В чём лгал?
– Он говорил, что всех чудовищ можно победить. Пусть и дорогой ценой. Порой самой дорогой, которую ты можешь заплатить.
К драгоценному оригиналу «Кодекса» мама относилась восхитительно небрежно. Во всяком случае, не заперла книжицу, за которую мы могли бы получить немалые деньги, под замок в стеклянную витрину, а позволила Эшу зачитывать её до дыр и чуть ли не спать с ней под подушкой. И продавать её не стала, хотя после выхода сериала за оригинал «Кодекса» коллекционеры бы душу продали. Впрочем, к тому моменту мы не бедствовали, а мама не задумывалась о расставании с наследием первого лорда Форбидена, даже когда на счету у неё красовались нули.
Хорошо, что книга не осталась в сгоревшем доме.
– Он не лгал, Эш. Он побеждал всех чудовищ, которых встречал. Даже тех, что в итоге его убили. Он всё равно победил их.
– Побеждал. Даже самых страшных. Скрывавшихся в людских душонках. – Эш медленно закрыл книгу. – Так, может, сейчас дело не в чудовище, а во… в нас? В том, что мы слишком слабы?
Он осёкся прежде, чем сказал то, что хотел сказать. Да только я всё равно услышала это недосказанное «во мне».
…в детстве я часто гадала, почему Эш не расстаётся с прадедовскими мемуарами, чуть ли не заучивая их наизусть. Он начал зубрить «Кодекс» задолго до того, как объявил о своём намерении пойти по стопам предка. И лишь потом я догадалась, что любому мальчику всё равно нужен отец. Если он не находит его в своём доме, он ищет его в других местах. Кто-то видит отца в учителе или старшем товарище; Эш нашёл его в саркастичном отставном Инквизиторе, погибшем почти полтора века назад.
Лорд Гэбриэл Форбиден определённо был не худшим примером для подражания. Но когда его планку – планку человека, не склонного к сантиментам, человека, которого за его методы многие считали хладнокровной циничной сволочью, человека, который умер, защищая своего ребёнка и свой мир от монстров, – задаёт себе двенадцатилетний мальчишка…
– Эш, поверь. Это чудовище и правда не победить. Это не в силах человека.
– Это решаемо, – обтекаемо и отстранённо заметил Эш.
За жизнь я часто проявляла поразительную недогадливость. Однако сейчас, к счастью, совершенно точно поняла, что он имеет в виду.
Сев на кровать рядом с братом, я взяла его за плечи.
– Эш, слушай… Послушай меня, потому что это очень важно. Пожалуйста. Где бы я ни была, я не прощу тебе, если ты перестанешь быть собой. Моим маленьким братиком, который никогда не сделает больно тем, кто этого не заслуживает. Слышишь? – Я убрала золотые кудряшки с его лица, пока синие глаза молча следили за моими движениями. – Я всё равно буду с тобой. Всегда. Вот здесь. – Я коснулась губами его лба. Приложила одну ладонь к чёрной мальчишеский футболке – напротив сердца. – И здесь.
Он не ответил. Просто, поколебавшись, обнял меня в ответ, сжав почти до боли. Рывком отстранившись, наконец встал, чтобы убрать книгу в чемодан.
Боги, надеюсь, я всё сделала правильно.
Прощание было недолгим. Питер тихо ждал на кухне; мы с Эшем давным-давно знали, что в долгих проводах лишь больше слёз. Рок, видимо, разделяла наше мнение.
– Я рада, что мы встретились, Лайз, – сказала баньши, когда мы столпились перед дверью на улицу. Обняла меня: никаких расцеловываний, просто тонкие, удивительно сильные руки вокруг моих плеч, сомкнувшиеся на моих лопатках.
– Спасибо тебе за всё, – сказала я, отстранившись. – Жаль, что ты не сможешь написать свою статью.
Рок улыбнулась – почти не вымученно. Провернула запор.
Дверь, открывшись, впустила внутрь солнечное тепло – и закрылась, оставляя нас с братом в коридоре одних.
– Не верится, что вижу тебя в последний раз, – произнёс Эш, глядя в сторону.
Я в два шага сократила расстояние между нами.
– Не грусти обо мне, Эш. Учись хорошо. Ты… у тебя большое будущее. Я знаю. – Прижав брата к себе, коснулась губами его макушки. – Гэбриэл Форбиден гордился бы таким внуком, как ты.
Он промолчал. Лишь худенькая спина под моими ладонями дрогнула.
Я едва заметно покачивала его, баюкая в объятиях, пока Эш плакал. Беззвучно, без всхлипов, судорожно сжимая опущенные кулаки.
Когда он наконец поднял голову, лицо его было спокойно. Даже губы не дрожали: только щёки мокрые да глаза блестят ярче обычного.
– Я буду скучать, Лайз.
Коридор поплыл в жгучем радужном мареве.
До боли стиснув челюсти, пытаясь не разрыдаться, я сжала брата в руках так крепко, как могла. Мягко, но непреклонно отстранила:
– Иди. Иди, ну же…
Эш отвернулся. Рывком распахнув дверь, вывез на крыльцо свой чемодан на колёсиках, позволив напоследок увидеть залитый солнцем переулок и Рок, курившую рядом со ступеньками.
Потом дверь захлопнулась.
…в тот день, когда всё это началось – когда мама сказала, что мы должны ехать в Фарге, – тоже светило солнце. И небо, вечное небо, накрывавшее нас с Питером на башне в день Лугнасада, было таким же безоблачным. Небу и солнцу ведь нет дела до того, что с нами происходит: ни им, ни всем тем людям и фейри, что в этот самый миг смеются и веселятся там, снаружи, в том же городе, где я узнала, что вскоре потеряю всё.
Как бы тебе ни было плохо, мир не перевернётся. Мир не будет кричать от боли вместе с тобой. Мир будет жить дальше, и солнце продолжит светить всё так же безмятежно, и когда тебя не станет, земля не заметит этого. Заметят лишь другие, ходящие по ней, такие же смертные и мимолётные, как ты; и они умрут немногим позже тебя, и их печаль по тебе, память о тебе, последние свидетельства того, что ты был, умрут вместе с ними…
– Они уехали?
Услышав голос Питера, я не обернулась.
– Да. Видимо, и нам пора.
– Хочешь ещё чаю?
– Нет. – Я смотрела прямо перед собой, на светлое дерево входной двери. – Выпью, как приедем в Фарге.
– Ты даже не знаешь, есть ли там чайник.
– Думаю, ты найдёшь, где его раздобыть.
Его вздох походил на шелест перевёрнутой страницы.
– Лайз, ты уверена, что стоит ехать сегодня? Когда мы приедем, все лавки уже будут закрыты, и…
– Да. Я хочу уехать сегодня. Заночевать там. Чтобы завтра у нас был ещё один день. Целый день. Последний. А вечером я уплыву.
Он не ответил. Просто ушёл наверх, за моим чемоданом.
Я слушала его размеренные шаги, и с моих губ сорвался смешок.
…ты был прав, Питер. Когда говорил про часы. Кто-то действительно отмерил наши общие дни, и для них наши желания не имеют никакого значения.
Как глупа я была, когда позволила себе думать иначе.
Я стукнула кулаком об стену. Рука прошла сквозь мигнувшую голограмму обоев, ободрав кожу на костяшках, но внешняя боль казалась почти приятной: отвлекала от боли внутри.
Питер молчал, даже вернувшись с моими вещами. Запрограммировал сигнализацию и, выведя меня на улицу, запер дверь.
– Идём, – сухо бросил он, убирая ключи в борсетку и доставая оттуда те, что ему оставил Эш.
В последний раз оглянувшись на дом, увитый плющом, льющимся из цветочных ящиков на втором этаже, я направилась к мобилю, слушая, как стучат по брусчатке колёса чемодана.
Да, Питер, ты был прав. Не только насчёт часов.
В том, что вернуться в твой дом по окончании этого приключения нам с тобой не суждено – тоже.
– Лайза, прекрати! Ну хва… ха-ха…
– А ты прекрати вести себя, как циничный старичок!
Небольшая детская в обычной квартирке обычного многоэтажного дома. На узкой кровати хохочет златокудрый мальчик, старательно отбрыкиваясь от щекочущей его темноволосой девочки постарше.
Ни у Эша, ни у Лайзы из лиц пока не ушла умилительная детская пухлость, – но фигурка последней уже принадлежит не девочке, а маленькой, едва начинающей взрослеть девушке.
– Ладно, хватит с тебя. – Смилостивившись, Лайза отпускает брата и откидывается назад, прислоняясь спиной к стене, сдувая чёлку с вспотевшего лба. Её плечи на сантиметр утопают в светло-сизой голограмме однотонных обоев. – Так почему ты сказал, что это ни к чему хорошему не приведёт?
Эш смотрит на неё почти жалостливо:
– Лайз, ну какая может быть любовь в тринадцать лет?
– А тебе-то откуда об этом знать в восемь?
Мальчик лишь плечами жмёт; в синих глазах уже сейчас светится недетская проницательность.
– Это серьёзно, – не дождавшись ответа, говорит Лайза. – Совсем не то, что было до этого.
– Совсем не то, что подержаться за ручки по дороге в буфет?
– Я… я думаю о нём всё время, и… – Лайза опускает голову, и волосы занавесью скрывают её порозовевшие щёки, – мы даже целовались.
Эш удивлённо приоткрывает рот.
– Что, не в щёку? – недоверчиво спрашивает он потом.
– Нет. И не просто чмокнулись. Он… он посасывал мою губу. Как в настоящем поцелуе. Да он и был настоящим. Понимаешь? – Лайза вскидывает лицо как будто с вызовом. – Это и впрямь серьёзно.
Эш стоически вздыхает и закатывает глаза.
– Я одного не пойму, – изрекает он, – почему ты душу изливаешь мне, а не маме?
– Потому что она наверняка надо мной посмеётся.
– Я тоже над тобой смеюсь.
– Да, но видеть, как смеёшься ты, не так обидно. – Лайза подозрительно смотрит на брата. – Если не хочешь, могу не изливать.
– Нет уж. Меня и так никто, кроме тебя, всерьёз не воспринимает. Одноклассники разве что, но о чём с ними говорить? – Эш поднимает с покрывала старинную книгу в потрёпанном кожаном переплёте и прижимает её к груди – бережно, как любимую игрушку. – Ничего серьёзнее сказочек не читают.