– Получить свою долю? – Питер зарылся носом в мои волосы. – Я эмпат. Чтобы получить удовольствие, мне достаточно доставить его тебе. – Осторожно вытянув руку из-под моей спины, он привстал и, вручив мне рубашку, поднялся с пола. – Оденься. Только не надевай слишком много всего… если, конечно, хочешь, чтобы чуть позже я опять с тебя это снял.
Я накинула рубашку на плечи. Запал прошёл, уступив место стыдливости: не из-за того, что произошло, лишь из-за наготы.
– Я… это было…
– Можешь ничего не говорить. – Питер провёл рукой по лбу, убирая прядки тёмных кудрей, прилипшие к коже. – Я и так знаю, что ты чувствуешь.
Он зачем-то вышел в прихожую. Когда вернулся, я сидела в кресле, из одежды ограничившись рубашкой и нижней частью исподнего: жарко, в конце концов.
Питер протянул мне букет – облако карминовых соцветий на длинных, гладких, без единого листка стеблях, – и я уставилась на него столь же удивлённо, сколь радостно.
– Я ни разу не дарил тебе цветов, – тихо сказал Питер. – Решил, что нужно это исправить.
Цветы походили на маленькие лилии – на вершине каждого стебля кружком умещалось пять-шесть соцветий, – но с узкими гофрированными лепестками и длинными, с мою ладонь тычинками, тянущимися вбок, обрамляющими соцветия тонкими лучиками. В цветочных лавках я видела их не раз, но не знала, как они называются.
– Красивые, – почти прошептала я, вдыхая лёгкий, тонкий, едва уловимый аромат. – Что это за цветы?
– А ты не знаешь?
– Нет.
Питер без улыбки смотрел на меня.
– Ликорисы, – произнёс он.
Я уставилась на красные соцветия – совсем другим взглядом.
– Забавно, – донёсся до меня голос Питера, удаляющийся по направлению к прихожей. – За всё это время ты так и не прогуглила, в честь чего назвали маньяка, которого ты так настойчиво искала.
– Мне было немного некогда, – пробормотала я, глядя на цветы, давшие имя кровавому убийце. Слава богам, покойному. – Почему именно они?
– Потому что я знаю, что у тебя есть чувство юмора, и местами оно достаточно чёрное, чтобы оценить подобную шутку. – Вернувшись в комнату с парой больших пакетов и пятилитровой бутылью питьевой воды, Питер подтащил к моему креслу журнальный столик и стул. – И потому что я как раз про них гуглил. – Сунув руку в один из пакетов, он достал оттуда несколько ароматических свечей в стеклянных баночках. – Ликорисы родом из Асахи. Там их называют хиганбана, «цветок равноденствия», а у нас – «паучьей лилией». Обычно она цветёт на осеннее равноденствие, но в том магазинчике, где я их купил… видимо, там растения подгоняли магией. На родине про них сложили интересную легенду.
Пока Питер зажигал свечи, расставленные на столе, я не могла оторвать взгляд от ликорисов. Красивые цветы. И жутковатые – даже если не брать в расчёт печальную историю с убитыми девушками. Тычинки их и впрямь чем-то походили на паучьи лапки, длинные и тонкие, как у паучков-сенокосцев.
Даже жаль, что мы так быстро убежали из дома Грега Труэ… Если он осыпал своих жертв пыльцой ликориса, наверняка где-то позади его дома была оранжерея, в которой он разводил это чудо.
– Что за легенда? – всё-таки спросила я, когда вспыхнувшие фитили сгустили тени в углах гостиной, и сумерки за окном, заволокшие всё вокруг плотным полумраком, уступили место уютному полусвету.
– Ты, наверное, заметила, что у них нет листьев. – Питер извлёк из пакета объёмистые картонные коробочки с какой-то готовой снедью. – Листья опадают со стеблей ликориса до того, как он зацветает, и появляются вновь, лишь когда увядают цветы. – Он протянул мне деревянные палочки для еды, и стало ясно: купленная им снедь тоже имеет отношение к Асахи. Выбор цветов был не только мрачной шуткой, но и ещё одним атрибутом этнического колорита, которым мой самопровозглашённый рыцарь решил украсить наш последний совместный ужин. – По легенде, когда-то листья ликориса охранял один дух природы, а цветки – другой. Духи полюбили друг друга, и однажды они оставили свои обязанности ради того, чтобы побыть вместе. Узнав об этом, боги разгневались и прокляли их: обрекли листья и соцветия расти по очереди. Чтобы духи всегда были рядом, но больше никогда не смогли встретиться.
– Ужас. – Отложив букет на край стола, я открыла поставленную передо мной коробочку. Ну да: рис и тонкие ломтики рыбы, сдобренные тёмным соусом и присыпанные кунжутом. Успевшие остыть, но я была не в обиде. – И что, они действительно не встретились?
– Встретились. Жители Асахи ведь верят в перерождение душ. Вот и духи встретились после смерти, перед очередной реинкарнацией. Они поклялись найти друг друга в следующей жизни, однако они не сдержали своего слова и не встретились больше никогда.
– Какая милая история, – сказала я, ухватив палочками кусочек рыбы, чтобы отправить в рот. – И совсем не грустная.
Питер держал свои палочки в руке, но есть не торопился. Просто сидел напротив меня и смотрел на тревожно-красные цветы мятными глазами, затенёнными пушистыми ресницами и печалью.
– Им было не суждено быть вместе. – Он взял бумажный стаканчик с чаем, явно прихваченный из того же кафе, где он разжился едой. Сделал маленький глоток, словно желая смягчить сухие губы. – Ни в той жизни, ни в следующей. И на языке цветов ликорис означает «мы никогда не встретимся вновь». Его кладут на могилы… или дарят на прощание. Человеку, с которым расстаются навсегда.
Я проглотила рыбу, после этих слов пуще прежнего отказывавшуюся лезть в горло.
Отложив палочки, сложила ладони на коленях, почти с ненавистью уставившись на собственные бледные, бесполезные, беспомощные руки.
– Я бы отдала всё, чтобы ты мог уплыть со мной.
– Я знаю.
Голос Питера был спокоен, – и это спокойствие резало душу больнее, чем если бы он кричал.
– Наверное, нам тоже просто не суждено быть вместе. – Зажмурившись, я рассмеялась: хриплым, горьким, каким-то шершавым смехом, царапавшим слух, как наждак. – Ни в этом мире, ни в другом.
Я не смотрела на Питера, но слышала, как он поднялся со стула. И открыла глаза, лишь когда горячая ладонь коснулась моей щеки.
– Мы вместе сейчас. – Питер стоял на коленях, так, что его глаза оказались напротив моих. – Это уже стоит всего.
В его поцелуе – вкус чая, горьковатый и терпкий, и я вновь закрываю глаза. Вспоминаю танец над бездной, вечное небо и одну мудрую баньши, говорившую, что настоящее – всё, что у нас есть, всегда.
…да, завтра нас с Питером уже не будет. Буду лишь я, одна в чужой стране, и он, один в родной. И что бы ни случилось сегодня, это завтра не могло не наступить.
Но оно могло подождать.
Проснулась я там же, где уснула: у журнального столика, на моём спальнике, который мы расстегнули и расстелили на полу. От звяканья ключей, которые Питер зачем-то вытаскивал из моей сумки.
– Прости. Не хотел тебя будить, – сказал он, заметив мой сонный взгляд. – Я поеду и разживусь горячим завтраком. Может, заодно портативным кипятильником. Думаю, в курортном городке где-нибудь можно раздобыть чайник на огненном кристалле.
– Хорошо, – безропотно согласилась я, кутаясь в мужскую рубашку, которую Питер одолжил мне вместо ночнушки. Не сказать, что она в принципе мне требовалась: в комнате было почти душно, да и засыпали мы в обнимку с Питером уже под утро, когда небо вовсю светлело… Но с непривычки мне хотелось чем-то прикрыть наготу.
Воспоминания обо всём, происходившем ночью, нахлынули разом, заставив смущённо прикусить губу, – и Питер, от которого это не укрылось, усмехнулся.
– Спите, миледи. – Он мимоходом нагнулся, чтобы коснуться пальцами моих волос. – Разбужу вас, когда вернусь.
Глядя на корявые яблони за окном, купающиеся в сером свете дня, я слушала, как Питер уходит и заводит мобиль. Перевернулась на другой бок, чувствуя, как тело слегка саднит: особенно внизу, там, куда Питер всё же добрался не только губами, но и пальцами, и тем, что когда-то я издевательски советовала ему держать зачехленным ближайшую вечность, – под самый конец, когда я уже с трудом дышала от исступления, остроты ощущений, почти невыносимого наслаждения, которое самыми разными способами меня заставили испытывать снова и снова.
Наверное, Эша порадовало бы, что Питер действительно умел натянуть резинку так, чтобы она не слетела в самый неподходящий момент.
…только не думать о том, что это была наша первая и последняя ночь. Не думать – до самого конца. Пока – только о том, что видишь, о том, что есть, о том, что было.
Не о том, что будет.
В грёзах о случившемся я как-то незаметно забылась достаточно, чтобы задремать снова. На сей раз меня пробудило прикосновение к плечу, и я повернулась, ожидая сквозь прищур увидеть улыбку Питера.
Назвать «удивлением» то, что я ощутила, когда вместе Питера узрела над собой лицо Рок, значило сильно преуменьшить эмоцию, заставившую меня обескураженно подскочить на спальнике и сесть.
– Рок?! Что ты тут…
– Где Питер?
Баньши прошептала это так тихо, что я скорее прочла по губам, чем услышала. Лицо её было смертельно серьёзным: таким я его не видела никогда, даже в доме Грега Труэ или на кладбище в Динэ.
– Питера нет дома. Он отлучился.
– Слава богам. – Впившись длинными пальцами в мои предплечья, Рок вздёрнула меня на ноги, заставляя встать. – Лайз, ты должна немедленно уходить.
– Как ты сюда…
– Через окно на кухне. Оно открыто. Я боялась стучаться, вдруг Питер здесь.
– А что… – от страха у меня перехватило дыхание, – что с Эшем?
– С ним всё хорошо. Он ждёт нас в лесу на окраине Фарге. Там нет людей, никто не пострадает. – Схватив мою руку, баньши поволокла меня к выходу. – Лайза, пойдём, быстрее. Некогда объяснять.
– Да что происходит?! – Я вырвала ладонь из её пальцев. – Почему ты здесь? Почему влезла в дом тайком?
– Питер – вот что происходит. – Баньши стремительно развернулась; в глубине дымчато-синих глазах горел странный мрачный огонёк. – Лайза, он – Ликорис.