А если так…
– Я уже вернулся сюда, когда вспомнил, что хотел купить кипятильник. Чтобы ты не осталась без нормального утреннего чаепития. Так что бросил мобиль у дома и прогулялся пешком до магазинчика на соседней улице. А когда вернулся, вы так увлечённо о чём-то болтали, что много чего не услышали бы. – Он аккуратно, без резких движений, словно успокаивая готовую к атаке змею, поставил коробку на трюмо в коридоре. – Не ожидал увидеть тебя тут, Рок, но всегда рад. Только где ты потеряла малыша? Он-то, конечно, не пропадёт… скорее пропадут все, кому не повезёт очутиться у него на пути, когда он в плохом настроении… но, боюсь, Лайза не одобрит.
Рок промолчала, и я ощутила только, как пальцы баньши соскользнули с моего плеча.
Переступив порог комнаты, Питер шагнул ко мне – и изумлённо вскинул бровь, когда я попятилась, держа дистанцию.
– В чём дело, Лайз?
– Что у тебя за спиной?
Питер улыбнулся.
– Да ладно тебе. Не думаешь же ты, что я способен…
– Ты – Ликорис?
Это вырвалось у меня помимо воли. Просто потому, что я не в силах была больше делать выводы по косвенным доказательствам. Просто потому, что одна мысль об этом разъедала душу кислотой. И больше всего, боги, больше всего на свете – даже больше воскрешения мамы, Гвен, мастера – в этот момент я хотела услышать «нет». Увидеть искреннее возмущение в его лице.
…его глаза – с сузившимися, как у кошки, зрачками, глаза хищника – сказали мне всё.
Я могла бы не поверить одному совпадению. Но когда их столько – не имела права не верить.
Проклятие сорвалось с кончика моего пальца секундой позже. Питер уклонился от него перекатом и тут же вскочил; увернувшись от следующего легко, будто танцуя, посмотрел на меня, даже не пытаясь броситься вперёд или атаковать.
Его улыбка – горше дыма, горше разочарования, горше правды – заставила меня застыть, держа его под прицелом своей поднятой руки.
Когда он разомкнул губы, ещё один миг я верила, что сейчас услышу опровержение всего этого безумия.
– А я ведь защищал тебя. От Ликориса – тоже. Держал его под контролем всё это время. – Очень, очень плавно Питер вскинул ладонь к виску, чтобы постучать по нему кончиком указательного пальца – и каждое движение, каждое слово заколачивало невидимый гвоздь в гроб моих надежд. – Это не так просто, знаешь ли. И я был так близок… так близок к тому, чтобы наконец победить его. Дать тебе уйти. Но история красавицы и чудовища в жизни вечно кончается одним и тем же, верно? Либо ты Клегг, либо Призрак. И никаких тебе сказок… странные, бесполезные штуки. – Он снова улыбнулся, и горечь этой улыбки я почти ощутила на губах. – Зачем нам вообще их рассказывают? Растят нас на том, что не имеет ничего общего с реальностью? Чтобы потом было ещё больнее, когда твои детские надежды поочерёдно о неё разобьются, все до одной?
– Тебе нужна помощь, Питер, – произнесла Рок – удивительно спокойно для того, кто разговаривает с серийным убийцей. – У тебя диссоциативное расстройство[30], верно? Ты не смог бы… всё это время с нами… так хорошо скрывать… – Баньши запнулась, и я понимала, насколько тщательно она подбирает слова. – Я видела, как ты относишься к Лайзе. Я знаю, что ты любишь её. Я верю, что ты не причинишь ей вреда, – наконец продолжила она – мягко, как заботливейшая из матерей. – Ты не убийца, но убийца сидит внутри тебя.
– Помощь кого? Стражников, которые отправят меня за решётку? Или туда, где меня будут держать под кайфом, овощем, жующим собственные слюни в психушке? – Улыбка Питера сделалась кривой. – Боюсь, теперь мы с Ликорисом связаны слишком долго и слишком тесно, чтобы он мог уйти.
По цепкости его взгляда, по напряжённым мускулам опущенной руки, сжатой в кулак, прежде прятавшейся за спиной, я видела: он – или кто-то, голодным зверем сидевший в клетке его головы, – готов к атаке. В любой момент. Воспользоваться тем, что он говорит, и обезвредить его не выйдет.
Я очень надеялась, что не стреляю именно поэтому.
Что у него в кулаке?..
– Я мог бы просто ударить по вам своим даром, – проговорил Питер. – Заставить жалеть себя. Заставить любить себя. Но я так надеялся, так хотел, чтобы хоть с вами всё было по-настоящему… – Он посмотрел на меня: без гнева, без хищности. Лишь отблески тоски и боли танцевали где-то на дне мятных радужек. – Не ожидал, что ты выстрелишь. Сможешь выстрелить – в меня. Сможешь поверить – после всего, что было.
– Отпусти. Пожалуйста. – Мой хрип походил на мольбу даже больше, чем я ожидала. От использования магии прежде, чем мой резерв успел полностью восстановиться, меня снова пошатывало, но я не позволяла руке опуститься. – Я всё равно скоро оставлю Харлер навсегда. А Рок никому не скажет.
– Ты сама в это веришь?
Питер задал вопрос без издёвки, скорее устало – и, спиной чувствуя напряжённое молчание баньши, я промолчала.
…когда мы атакуем друг друга – а мы атакуем неизбежно, – кто окажется быстрее: он или я? Я уже видела, как быстро он может двигаться. Фоморы, и даже стражников ведь не вызовешь, тут же обернутся одержимыми…
– Ты можешь выйти из этого дома, Лайз. Одна, – сказал Питер. – Пока ещё можешь. Но ты же не пойдёшь на это, даже если я предложу.
– Не пойду, – тихо подтвердила я.
– И будешь защищать её. – Одними глазами он указал на баньши, голубым призраком застывшую за моим плечом. – До конца.
– Буду.
– И убьёшь меня, если я заставлю её замолчать.
– Убью.
Слова падали каменными кубиками. Они всегда нравились мне меньше костяных – слишком тяжёлые, слишком неотзывчивые, слишком глухие к чужому воздействию.
Моя рука, устремлённая Питеру в грудь, не дрожала.
– Кажется, я был для тебя слишком хорошим наставником.
– Ровно таким, каким нужно.
Он улыбнулся – так светло, так печально, что у меня защемило в груди: словно то, что осталось от моего разбитого, растолчённого, испепелённого сердца, ещё могло болеть.
– Я надеялся, что у нашей сказки всё-таки выйдет другой финал.
– Да. Я тоже.
Миг мы ещё смотрели друг другу в глаза – как люди, разделённые окном готового к отправлению поезда, ожидающие момента, когда он тронется, разлучая их навсегда.
Питер метнулся в сторону в ту же секунду, как я выпалила слова заклятия, и тёмный сгусток бессильно расплескался о стену. Питер выбросил руку вперёд, точно кидая на стол игральную кость, – и я успела заметить, как к моей босой ноге подкатывается некрупный сапфир, прежде чем всё вокруг затмило ослепительное синее сияние.
Когда ко мне вернулась способность видеть, я лежала на полу, прижавшись щекой к прохладному паркету. Не чувствуя собственного тела, не в силах шевельнуть даже пальцем. Рок лежала рядом, глядя в потолок с тем же изумлением.
Знакомые ноги в джинсах и мокасинах возникли подле моего лица.
Я попыталась разомкнуть губы, попыталась позвать на помощь – даже зная, что это бесполезно, – и не смогла.
– А малыш Питер так хотел отпустить вас. Обеих. – Не глядя на меня, Питер нагнулся за сапфиром, так и лежавшим на полу – пустышкой, уже выплеснувшей заключённое в ней заклятие. Голос его казался иным, непривычным, чужим; тон был чуть выше обычного, интонации – быстрее. Черты будто заострились, в движениях проявилась рваность, которой я не замечала прежде. – Не стоило вам будить меня. Не в моих привычках оставлять свидетелей.
Питер – или кто-то, занявший его место, – выпрямился, и я перестала видеть его лицо. Постоял на месте, словно в раздумьях, а затем его ноги двинулись мимо моей головы. Вперёд.
К Рок.
– Ты правда ему нравилась, избранница Великой Госпожи. – Убийца по прозвищу Ликорис опустился на колени рядом с баньши. Сунув сапфир в карман, достал оттуда же бритву. – Он думал, вы останетесь друзьями. Просто чтобы ты знала.
Его фигура расплывалась в странной, невесть откуда взявшейся посреди дня тьме перед моими глазами, но я различила блеск лезвия, когда он раскрыл бритву.
Нет, Питер, хотела крикнуть я, но не смогла шевельнуть губами.
– Пит… По… жалу…
Шёпот Рок разбил звенящую тишину.
Она может говорить. Значит, может встать.
Боги, пусть она встанет, пусть убежит, пусть…
– Глупая, глупая Рок. – Я не видела лица Ликориса, уже почти ничего не видела, но в голосе прозвучала жалость. – Что же ты наделала.
Когда мгновенный шелест бритвы сменился жутким бульканьем, с которым люди захлёбываются собственной кровью, я даже не смогла закричать. Ужас надёжнее обездвиживающего заклятия сковал руки, ноги, всё моё бесполезное тело; мысли застыли, отказываясь понимать, отказываясь признавать, отказываясь верить…
Свет померк.
Прохладное летнее предрассветье. Небольшой кирпичный дом в тихом городке, спящем под чернильным небом с манными крупинками поблекших звёзд. Тёмная комната, где на узкой кровати спит девушка, по-детски подложив руку под щёку.
Во сне лицо Лайзы безмятежно и беззащитно – и, может, поэтому во взгляде сида, стоящего у изголовья её кровати, стынет странное сочетание горькой нежности и неизбывной тоски.
Когда Лайза начинает ворочаться во сне, чуть приоткрыв сонные глаза, его уже нет рядом.
Спустя пару секунд леди Форбиден, мирно спящая в другой комнате, тоже открывает глаза – по причине того, что её плеча касается чужая рука. Но когда рядом с прикроватной тумбочкой она видит Коула, в лице её не остаётся и намёка на сонливость.
– Ты? – Леди Форбиден изумлённо садится на постели, прикрывшись одеялом; спросонья голос её хрипит, как у курильщицы. – Что ты тут делаешь?
Коул смотрит мимо неё. Глаза тусклые, в лице ни единой эмоции – бесстрастная, бледная, как воск, маска.
– Я надеялась, что больше тебя не увижу. – Леди Форбиден тянется к ночнику рядом с кроватью, по такому случаю выпустив из руки одеяло, являя гостю шёлковую сорочку. Вторая рука её вскинута, и хотя на этот раз палец не устремлён сиду в грудь, магическая печать горит на коже, выдавая готовность к атаке. – Зачем ты здесь? Никаких сидов в окрестностях не появлялось. Лайза приходит домой вовремя. Двадцать пятое июля послезавтра… то есть уже завтра, и…